Поцелуй Матери Ночи

      Бернадетт Аркадиа по-хозяйски выдвинула ящики комода и принялась укладывать туда постиранную одежду, всё ещё сохранившую запах цветочного мыла.       Она всегда пахла этим мылом. Казалось, даже её густые чёрные волосы источали этот тонкий, едва уловимый аромат. Как за иными дамами непременно оставался шлейф духов, так за Бернадетт — это проклятое мыло.       Руфио слишком хорошо знал этот запах.       Бернадетт уже несколько недель приходила забрать грязную одежду и принести обратно свежую, постиранную, выглаженную. У Руфио в его небольшом доме в Храмовом квартале не бывало гостей. Он был одинок уже очень давно: ни детей, ни друзей. Только эта имперская девушка, решившая подрабатывать прачкой у слишком занятых, но не шибко богатых для собственной прислуги горожан, либо же у таких, как Руфио. Старых, дряблых стариков с залысинами и печеночными пятнами на руках.       Бернадетт всегда вилась по его дому, улыбалась и без конца щебетала, словно птичка. От распущенных волнистых волос пахло мылом. И у неё были огромные карие глаза, достойные куклы.       В этом году ей должно исполниться шестнадцать.       Руфио пожимал губы, стремительно бледнея и сжимая кулаки, глядя на её спину в вельветовом платье. Юбка даже не прикрывала щиколоток, подумать только!       Руфио влажными ладонями ослабил шнуровку штанов.       Нужно только быстро подойти и схватить. Тихо и уверенно сжать в своих руках её тонкую кожу, ощутить её под своими пальцами. И потом она не сможет уйти.       Бернадетт активно жестикулировала, доставая из другого ящика грязную одежду и бросая в стоящую рядом корзину. Она снова говорила. Она без конца разговаривала, и разговаривала, и разговаривала.       Руфио шагнул к ней и сильно, как мог, обхватил талию, сжал изо всех сил, не позволяя набрать в грудь воздуха для крика. Она пыталась убрать его руки, лягнуть, отчаянно вырывалась, но для Руфио пути назад уже не было. Он старался держать её. Он правда старался. Зачем она дёргалась? Она же сама хотела этого. Проклятая девчонка и её юбка, не прикрывающая щиколоток. Её подведённые огромные глаза и волосы, пахнущие мылом.       Будь он моложе, все её удары ничего бы не значили — Бернадетт была худая и лёгкая, обутая в тонкие атласные туфли. Будь он моложе, он удержал бы её без проблем. Может даже, одной рукой. Но он был стар и слаб. И ему было тяжело.       Бернадетт ногтями цеплялась в его руки, стараясь запустить как можно глубже в дряблую кожу, поцарапать.        — Тебе… не будет… больно… — прохрипел он ей на ухо.       Он не смог бы её долго держать. Бернадетт была хрупкой, но молодой и полной сил. Очередной её пинок пяткой по голени оказался очень болезненным. Руфио ахнул и ослабил хватку. Бернадетт вырвалась и бросилась прочь из комнаты. Он побежал за ней, поддерживая штаны. Поймал Бернадетт у стола, схватил за руку. Она тут же взвизгнула, высоко, звонко.        — Не кричи! Не смей кри…       Она завизжала снова, пытаясь вырвать свои руки из его пальцев. Руфио не мог отпустить её теперь. Он держал из последних сил. Штаны его сползали, в глазах застыл страх. Он тяжело дышал. Но держал.       Бернадетт не переставала визжать.       Руфио устал.       Голова раскалывалась. Дышать было всё труднее.       Он попытался перехватить рукой её за горло. Что угодно, лишь бы она замолчала. И это движение было ошибкой — Бернадетт немедленно воспользовалась возможностью, сильно дёрнула руки. И старик не смог удержать. Он отшатнулся. Штаны сползли ещё ниже, и Руфио, оступившись, приземлился на холодный пол.       И в этот момент всё стихло.       Девчонка больше не кричала.       Руфио с трудом поднялся, опираясь о стену. Удар оказался слишком болезненным. Морщась, он подтянул штаны. Поднял взгляд.       Бернадетт лежала рядом со столом и не двигалась.       Поражённый, Руфио ахнул и невольно отступил назад. Посмотрел на острый угол стола, на голову девчонки. «Нет. Этого не могло произойти. Этого не должно было произойти».       Ему казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он сжал её талию. Но прошла всего пара минут. Руфио с трудом вышел из ступора, вспомнив, что она кричала, что это могли слышать. «Сюда уже идёт стража, — подумал он, сглатывая. — Они бросят меня в темницу. Или убьют». Эта мысль была для него словно кнут для строптивой лошади.       Он перестал чувствовать время и не знал, когда покинул свой дом, и было ли это через пять минут или через десять. Единственное, из-за чего по его коже пробежали мурашки — когда он вылезал из окна своего дома в Храмовом квартале Имперского города, к нему в дверь постучали.