Революция Победителей

*** За двое суток до Интервью Победителей перед Третьей Квартальной Бойней. Воскресенье. 3 июня. Дистрикт Два. Шесть часов утра. Центральное кладбище Олдборо, административного центра дистрикта, было тихим, практически безмолвным местом. Ко всем «местам памяти и скорби» отношение здесь было трепетное и традиционное, даже дети, которых родители приводили на могилы дедов и бабок, вели себя точь-в-точь как взрослые, — очень тихо. Так что единственной причиной выставлять здесь миротворческий пост была братская могила сбоку от входа. Небольшая статуя женщины, сделанная из белого мрамора. Она была изваяна одетой в плащ с капюшоном и стояла в полный рост, опустив голову. Внизу, прямо на могиле, стоял камень, чёрный камень треугольной формы, как пирамида. На нём были высечены несколько строк, всегда тщательно выбеленные водостойкой краской. На камне можно прочитать: «Здесь лежит пятьдесят одна гражданка Дистрикта Два, казнённая без суда и следствия во время оккупации Олдборо мятежниками в Проклятое Время, „Тёмные Дни“. Всех их повесили за укрывательства в своих домах раненных капитолийских солдат. Самой старшей, Вендии Марьюс, было 87 лет, самой юной, Коминии Стрэнджер, не исполнилось 16». И чуть ниже: «Вечная память Жертвам сепаратистского террора». По этой причине на посту у братской могилы день и ночь стояло двое миротворцев. В этот год, после объявления девять месяцев назад президентом Сноу введения в силу «Положения об особых мерах по охране безопасности государственного порядка», постовые стояли, скрестив руки на автоматах на груди. В то утро на посту стояло две девушки, обе уроженки Второго. Они стояли на посту уже почти два часа и их скоро должны были сменить, но в их стройных фигурах не было никаких признаков усталости. По Уставу разговоры постовых были категорически запрещены, но запреты, собственно, и создают для того, чтобы их, при определенных обстоятельствах, нарушать. — Проклятие, Аппулия*, я почти не чувствую спины! — послышался из-под шлема голос совсем юной девушки, хотя по её высокой, статной и мускулистой фигуре ей можно было дать лет 25, не меньше. — Чему только вас в Академии учат. Слабачка! — Второй голос был старше, а фигура девушки-миротворца ниже и приземистее. Затем из-под шлема послышался приглушённый, но не становившийся от этого менее ядовитым, смех. Ответ первую девушку изрядно разозлил, её высокая грудь, под пуленепробиваемым тяжёлым панцирем защиты второй степени с минуту опускалась и поднималась, но лишь после этого она произнесла внешне совершенно спокойным, тихим голосом: — Когда нас сменят, я сломаю тебе нос! — Попробуй, девочка! После смены ты захочешь больше всего лечь и не шевелиться, а не бегать за мной и драться. Кроме того, чревато, девочка, тем, что ты будешь стоять на посту с разбитой рожей! У тебя и так пятнадцать штрафных баллов. Бывшая студентка Академии самообороны Дистрикта Два не сразу ответила, зато постаралась вложить в свой ответ максимум презрения и сарказма: — А у тебя тридцать один балл. И тебе никогда не стать капралом, а я буду им! — Наплевать. «Чистые погоны — чистая совесть!» — изрекла её напарница обманчиво холодным голосом, обронённую кем-то из ветеранов, восемнадцатого года службы, фразу, смысл которой для неё так и остался неразрешимой загадкой. — Получишь два косых шеврона и тебя отправят в Одиннадцатый. И там, Дуилия*, каждый день, просыпаясь на рассвете, будешь благодарить небеса, что ещё жива. Они молчали десять минут, но за это время положение тела ни 29-летняя Аппулия, ни 17-летняя Дуилия нисколько не изменили, — сказывались великолепная физическая форма и годы тренировок воли, тела и духа. — Дорога в Одиннадцатый — это дорога в один конец, — невероятно мрачно, а ещё и горько, прозвучал юный голос из-под бронированного шлема. — Не вздумай произнести это при лейтенанте, сержанте-квартирмейстере или старшем рядовом де Эльрико, они — «Глупцы», — куда более тепло и обеспокоенно ответил ей более взрослый голос. — Знаю, Аппулия! — спустя пару минут произнесла молодая. — Донесут они в Супрефектуру и плакали, девочка, твои шевроны. Старший сержант тогда тебя не спасёт, и тебя отправят в Дистрикт Шесть! — ответила старшая. — А почему именно в Шестой? — заинтересованно спросила младшая. — Там стало жарко, всех штрафников, у кого сто баллов и больше, прямиком отправляют туда, — ответила старшая. Они молчали довольно долго, минут семь-восемь. Наконец, из-под шлема раздался любопытный молодой голос: — Интересно, а почему Жителей Города называют во Втором «Глупцами»? Не все капитолийские офицеры — полные кретины. Повисло неловкое молчание, — миротворца, который ведёт такие разговоры, ждали большие проблемы! — Нет, они, как один — такие. Их матери такие криворукие, что роняют младенцев из колыбели и они ударяются головой, прямо об пол! — В голосе старшей не было ни намёка на шутку, он был серьёзен и даже задрожал! И вновь наступила тишина, минуты на две. — Нет, кривые руки тут не причём, просто у «Глупцов» такая традиция, — ронять младенца из колыбели, — выживет, не выживет. Большинство выживает. У «Глупцов» медные лбы, — отозвалась младшая и, верь-не верь, а в её голосе не было никакой иронии. На этот раз ответ последовал незамедлительно: — А ещё у «Глупцов» мужчины на мужчин не похожи, а их бабы страшные, как снежная буря в округе Бекштайн. Раздался негромкий девичий смех из-под бронированного шлема, и вообще, её голос был довольно приятным. Затем наступило долгое молчание, лишь три белые женские фигуры застыли, — они немым строем охраняли покой павших женщин Дистрикта Два, убитых повстанцами. Командование повстанцами неоднократно предупреждало жителей Олдборо, что в случае, если в домах найдут укрывающихся капитолийских солдат, одного члена семьи казнят. Повстанцы опасались «удара в спину», но даже они оставили попытки бороться с укрывательствами солдат-волонтёров из второго в Олдборо, потому, что никакие карательные меры не могли бы заставить жителей Олдборо не помогать своим землякам, ничто. Но и «законы гостеприимства» были для Вторых святы, поэтому не оказать приют попросившему укрыть его раненному капитолийцу, союзнику и соседу, было невозможно. А казни их женщин лишь разъярили горцев. После освобождения Олдборо горцы Второго начали жестокую месть, вендетту, за каждую казнённую женщину. Все причастные к казни повстанцы, их жёны и дети в течение семи лет были вырезаны подчистую по всему Панему. Диверсанты из Второго даже проникли в Бункер Тринадцатого Дистрикта и ценой своей жизни уничтожили девятнадцать семей, вина которых заключалась лишь в том, что кто-то из них участвовал в казни женщин в Олдборо. В итоге, за 51 жизнь Второй Дистрикт забрал жизни 233 мужчин, 95 женщин и 122 детей. Убивали всех без малейшей жалости. Это время окрестили «Проклятым Временем» во Втором, в то время как в других дистриктах его называли Тёмные Дни. — Кто-то идёт! — тихо произнесла обладавшая очень зорким зрением Дуилия, а увидев, кто идёт, две девушки-миротворца встали по стойке смирно. На кладбище вошел Марий** Джонс, глава миротворцев Дистрикта Два, он занимал эту должность уже десятый год. Когда его невысокая, но могучая и излучавшая власть фигура скрылась из виду, Аппулия не выдержала первой: — Он даже не заметил нас!!! — по её голосу стало ясно, что она озадачена и изумлена в крайней степени. Марий был известен всем миротворцам как «Дракон», очень требовательный начальник, хотя женщины-миротворцы и рассказывали друг дружке: «что-то последнее время Дракон к нам стал добрее, не похоже на него совсем». И ещё про него рассказывали, что больше всего на свете он любил своих дочерей, — у него родилось две дочери. — Он пошёл на могилу Мирты, — очень тихо ответила ей Дуилия. Сильная и мужественная девчонка Второго, бывшая студентка-отличница Академии, её отчислили всего из-за одной «четвёрки» за полугодовой поединок. На такой жёсткой мере на аттестации студентов настоял старший тренер Академии Брут Саммерс, который уже четверть века одновременно был старшим ментором добровольцев Дистрикта Два для Голодных Игр. Но в этот момент её голос сломался. Больше не раздалось ни единого звука. Кто такая Мирта Джонс, знал весь дистрикт, а девушки-миротворцы прекрасно умели, когда это необходимо, скрывать свои чувства. Ведь от этого очень часто, в боевой обстановке, зависит твоя жизнь. А когда Марий через двадцать две минуты возвращался, на посту стояли другие миротворцы, также девушки. Последние месяцы, после массированного откомандирования сотен миротворцев в охваченные беспорядками дистрикты, в Олдборо был катастрофический недобор миротворцев. Дуилию Каммингс зачислили в ряды 2-го миротворческого батальона вообще без испытаний, а три года назад ей пришлось бы выдержать сразу семь. Но из-за сложившегося положения в миротворцы брали девушек. По этому поводу даже был личный разговор Мария Джонса с президентом Кориоланом Сноу. Тот принял главу миротворцев у себя в личном кабинете — особая честь! — и сказал ему, отхлебнув шампанского, чтобы скрыть запах крови: — Дорогой Марий, у меня к Вам личная просьба. Поскольку в связи с текущей ситуацией множество миротворцев переброшено в бунтующие дистрикты, я прошу Вас брать в миротворцы девушек. И не тратьте время на дурацкие испытания, нет времени. Просто берите самых сильных, ловких и выносливых девушек. Тем более, — Сноу сделал многозначительную паузу, — они намного злее мужчин. И вы хорошо знаете, почему. А теперь можете идти. Марий щёлкнул каблуками, отдал честь и вышел обратно. Через минуту он уже летел обратно в свой дистрикт. Глава миротворцев хорошо понимал, что такое личная просьба президента. Особая форма приказа, за невыполнение которого полагалась мучительная смерть в Капитолии. Ну уж нет. Он не даст им такой радости.