Революция Победителей

Марию Джонсу зимой исполнится шестьдесят семь лет, но для него жизнь разделилась на «до» и «после». Правда, с виду не было заметно, что он пережил пятнадцать суток Великой Боли с момента смерти дочери и до её похорон, лишь дважды его видели со слезами на посеревшем лице, но тёмно-карие глаза главы миротворцев Второго теперь окружал розово-красный белок глаз. Никто не заметил сильных перемен в этом человеке. Просто жизнь заставила его следовать древнему правилу: «Месть — блюдо, которое следует подавать холодным». Мирта была его младшей, самой любимой дочерью. Когда она родилась, Марию было уже за пятьдесят… Раз в два-три дня, поздним вечером после службы, глава заходил в дом рядом с мэрией, — дом Уиллоу, построенный Легендой Второго, «Человеком без нервов», тридцать четыре года державшим Второй в своих руках, Плавцием Уиллоу. Теперь в этом доме был новый хозяин — Гней Уиллоу, старший сын мэра, по профессии детский врач, хирург и педиатр. Дом Уиллоу был замечателен ещё тем, что никто в Капитолии не имел права знать, о чём говорят в этом доме. Таков был Пятый пункт «Договора о союзе и ненападении» между Плавцием и Кориоланом Сноу, который они заключили тридцать восемь лет назад, когда Плавций помог Кориолану захватить власть. Мэр умер четыре года назад, но у президента не было такой власти, чтобы отменить или изменить этот договор. Вчера вечером глава миротворцев сидел в гостиной дома Уиллоу. Он читал старинную книгу, — на её обложке на языке, который в Панеме знало катастрофически мало людей, было написано: «Le Comte de Monte-Cristo». В половину одиннадцатого вечера в комнату вошёл мальчик, сын директора 1-й военно-промышленной фабрики, Катулл* Мадеста. Он достал из-за пазухи маленький кусочек бумаги и дал его главе. Марий прочитал сообщение, оно было очень коротким: «Они согласны». Затем он кинул этот кусочек бумаги в горящий камин. И улыбнулся при этом. Катулл, возвратясь домой, сказал своей сестре Норне*: — Я видел сегодня, как улыбался мистер Джонс, — так улыбаются дети… *** Глава опустился на колени перед могилой Мирты и снял шлем. Он не плакал. Нет, бесчувственным или бессердечным человеком он не был, просто у старого Мария не осталось больше слёз, а ещё его жизнь теперь превратилась в просто существование. Ведь то, что он чувствовал, теперь нельзя было назвать жизнью, и подпитывало его осушенное тоской по любимой дочери сердце лишь одно, сильнейшее, страстное желание — желание отомстить. Кому? Вот здесь таилась главная загадка и секрет перемены в душе этого преданнейшего Капитолию и лично президенту Сноу человека, — то, что он не доверял словам. Слишком опасно. «Я не могу умереть. Слишком просто. Я должен сделать кое-что!» — повторял, как молитву или клятву, старый, безжалостный, но одновременно многоопытный, мужественный Воин. «Кто виноват?» — двенадцать месяцев самому себе задавал Главный Вопрос Марий. Упорно, маниакально упорно, он искал ответ. И ему не нужен был невиновный. Глава миротворцев яростно искал истинного виновника смерти любимой дочери. «Сенека Крейн? Распорядители Голодных Игр, придумавшие Пир, на котором погибла моя Мирта? "Несчастные влюблённые"?» — все ответы были перебраны его разумом и были признаны неверными. Не они виноваты в её смерти. «Может быть, я сам, ведь я позволил ей себя уговорить и разрешил восьмилетней дочери зачисление в Академию Ромула**?» — беспощадно изводил себя Марий. «Нет. Всё это неверные ответы, ловушка на пути Воина. Я ни за что не дам пустить себя по ложному следу!» — пять месяцев назад думал безутешный отец. «Голодные Игры. Вот что убило Мирту.» — родилась в его голове мысль, и после этого его мощный интеллект мгновенно построил логическую цепочку — цепочку поиска Виновного: «Кто учредил Игры? Капитолий. И его вождь — Кориолан Сноу.» А затем, поняв, кто его цель, старик призадумался, позволил себе размышлять как следует о том, о чём запрещал себе думать годами, десятилетиями! «Ещё подростком я не мог понять, почему дети Второго Дистрикта приходят каждый год на Жатву. Мы, горцы Второго, Мы спасли Капитолий от армии мятежников. Грех измены. Он лежит на мятежниках и их потомках. Но! Какой грех совершил мой отец, он погиб в Восьмом, когда предатели взорвали ткацкую фабрику, мне тогда и трёх еще не было, а дядя Рутилий***? Он сложил голову, защищая Восточный тоннель. А дедушка Лепид***, какой же грех совершил он? Капитан волонтёров! Все они отдали свои жизни за Капитолий! И вот теперь жизнь за Капитолий отдала моя дочь, убивая внуков и правнуков мятежников на Арене. Детей! Идея, что дети должны расплачиваться за грехи своих дедов, мне всегда казалась опасной! Количество наших врагов с годами лишь растёт и растёт и пределу этому не видно! Уж я-то знаю это, как никто другой! И главное, почему на Арене, рядом с нашими добровольцами, Катоном и Миртой, не стояли добровольцы из Капитолия, наши братья? Но братья ли они нам, кто же они нам теперь — после такого вероломства? Изменнические мысли, Марий, но я хочу сейчас понять, — так как время пришло, — кто кого предал? Нет, Капитолий изменил нашему Братству, предал наш «Вечный союз», «Глупцы» предали Дистрикт Два! Я слышал, что так молодёжь называет капитолийцев. Я знаю, что давным-давно, со времени, когда моя голова была черна, а не бела, как сейчас, горцы начали презирать капитолийцев. Дружбу и Товарищество сменяла Ненависть и Презрение! Я всё это знал, знал и чувствовал, но гнал прочь от себя эти крамольные мысли. Но крамольные ли? Нет, Марий. Сейчас они своевременные». Но как же клятва миротворца? Клятва нерушима для горца. Но не капитолийцы ли первыми изменили клятве в дружбе и взаимопомощи? К тому же, горец, что весит твоя клятва, которую ты дал в пятнадцать лет, на весах судьбы. Имей же мужество признаться самому себе — закон чести требует одного — ты обязан в течение трёх лет свершить правосудие, виновные в смерти Мирты должны заплатить за её смерть своей жизнью! Ты обязан начать кровную месть, горец! Иного не дано, либо виновный в смерти Мирты умрёт, либо ты. Закон чести не разрешает жить, если жив Враг. А если в её смерти виновен Капитолий, то ты должен забрать жизнь у его Вождя, и ты знаешь его имя, твой враг — Кориолан Сноу. Он виновен в её смерти. Осознание пришло к главе глубокой ночью и он не мог более заснуть в ту ночь. Он знал теперь имя своего врага и оставалось дело за малым — измыслить вернейший и надежнейший способ мести. Но разум Мария запретил себе действовать необдуманно, потому что у него была старшая дочь, Фауста, зять, Зигфрид Зоннингер, и внук, Бальдр, которому в этом году должно было исполниться двадцать два года. И тогда глава пошёл за советом и напутствием в дом Уиллоу. *** Сорок лет назад сержант-миротворец Марий Джонс на один день приехал из Дистрикта Семь, где он служил много лет, в Олдборо. Причина была веской — женитьба. Как известно, контракт миротворца включает в себя пункт 9, где запрещается жениться. Благодаря ему в Панеме появились тысячи незаконнорожденных детей в дистриктах. Кроме Второго. В Капитолии есть поговорка: «Нам покоряются даже звёзды, а законы написаны для нас!». Практически сразу после того, как в Панеме появились белые солдаты, миротворцы, в Капитолии было издано секретное предписание: «За заслуги перед Капитолием миротворцам может быть предоставлено право вступить в законный брак, либо узаконить своё внебрачное потомство, но без права капитолийского гражданства». Капитолийское гражданство давало право свободно перемещаться по всем дистриктам, проживать в любом из них сколько угодно времени, быть подсудным только судьям-гражданам Капитолия. А еще их законнорожденные дети не вносились в списки детей 12-18 лет, такие списки составлялись каждый год. Законорожденными капитолийцами считались лишь те, отец и мать которых родились в Капитолии. Поэтому беременные капитолийки никогда не покидали его пределы. Вдруг случатся преждевременные роды? Ведь тогда появившийся в дистрикте ребёнок капитолийской гражданки будет лишён гражданства, а через 12 лет он может попасть на Голодные Игры. Второй Дистрикт никогда не имел прав гражданства Капитолия, и в этом была одна из основных причин скрытого, но очень сильного недовольства. Спустя некоторое время это самым благоприятным образом сказалось на росте населения Дистрикта Два, Капитолий был этим очень доволен: каждый год в Городе изъявляло желание стать миротворцами всё меньше мужчин. А женщин в миротворцы стали зачислять лишь после 39-х Голодных Игр. Чем больше население самого важного в стратегическом отношении Дистрикта, — тем лучше для Капитолия. Во времена, когда Марий стал сержантом, а произошло это знаменательное событие в те дни, когда жители дистриктов с нетерпением желали увидеть вживую Победителя 33-их Голодных Игр Сидер Кэхилл из Дистрикта Одиннадцать, ведь первый раз на Играх победу одержала девушка из «края хлопка, злаков и фруктовых рощ», о сержанте из Дистрикта Семь в те самые дни узнал весь Панем: в вечернем выпуске Новостной программы знаменитый ведущий Нерон Шарп взял у него интервью и задал самый главный вопрос: — Сержант Джонс, а правда ли, что у вас только один штрафной балл? Ответ Нерона просто изумил: — Нет, сэр! — Но как же так, сержант Джонс? Мне сказали… И тогда хитрый горец моментально «посадил в лужу» капитолийца на глазах всего Панема: — Нет, сэр, у меня нет одного штрафного балла. У меня вообще нет штрафных баллов! Пришедший наконец в себя Нерон тогда сказал: — Дамы и Господа, разрешите представить вам самого лучшего миротворца Панема. Запомните имя этого молодого человека: сержант Джонс! А через четыре года Марий Джонс в парадном мундире вошёл в Белый зал Мэрии Дистрикта Два. Как и положено, Плавций Уиллоу, только что назначенный мэром Второго молодым президентом Панема, Кориоланом Сноу, задал жениху всего лишь один вопрос: — Гай-Марий Джонс Второй, согласен ли ты взять в жёны эту девушку? — Да, сэр! — раздался в наступившей тишине от природы сильный «командирский» бас миротворца. — Тихо! Не кричи, Джонс, помни, где ты находишься! — усмехнулся Плавций, бас которого был громоподобным, а жених едва доставал ему до плечей. — А ты, Рея-Сильвия-Амулия**** Лонгбридж, берешь в мужья этого мужчину? И тогда на весь зал раздался звонкий и необычно сильный голос 19-летней высокой и стройной как лань невесты, она была выше ростом своего жениха на целых четыре пальца: — Да, дядя! — Тише, оглушишь, вся в папеньку уродилась, — ещё больше рассмеялся мэр. — Джонс, береги мою племянницу! Марий в тот момент промолчал. Позже он спросил очень недовольным голосом шафера, — своего командира лейтенанта Вителлия Сторма: — А Вы мне ничего не сказали, что Рея приходится родной племянницей Плавцию Уиллоу! — Троюродной племянницей, — поправил сержанта его командир и улыбнулся. — Вторые чтут родство, сэр! Выходит, что я теперь — близкая родня Уиллоу, — одобрительно кивнул ему Джонс. И это именно так и было. *** Сразу после женитьбы известного всему Панему сержанта направили в Капитолий, в Высшую школу миротворческих войск. Пока Марий учился, он мог часто, раз в месяц и даже чаще, ездить в Олдборо, где жили в родительском доме почтмейстера Дистрикта Два, Муциана Лонгбриджа и его жены Пайн*****, его жена Рея и маленькая дочь Фауста. Незадолго до начала 41-х Голодных Игр лейтенанта Джонса послали в Девятый Дистрикт, где он задержался на долгих семнадцать лет, и в течение этого времени он очень редко мог навещать свою жену и подрастающую дочь — лишь дважды в год. Но он категорически отказывался от предложений знакомых капитолийских офицеров помочь в получении разрешения перевезти семью в Девятый, потому как не был уверен в их безопасности, в ведь Дистрикт Девять считался относительно спокойным и возмущения там никогда не перерастали в многодневные кровопролитные бунты, как в соседнем Восьмом. Но была и ещё одна причина — очень мягкий по отношению к близким людям, Марий был резок и нетерпим к нарушениям порядка. Хотя он и был типичным миротворцем, но некоторые вещи Марий не допускал никогда, например, жестокость к детям, старикам. Что-то внутри Мария не дозволяло ему ударить ногой старую женщину, в то время как все миротворцы, бывшие рядом, особенно в пьяном виде, били. А еще лейтенант Джонс никогда не насиловал юных девушек и не принуждал к сожительству женщин в Дистрикте Девять. Но был у него и большой недостаток: он редко вмешивался в насилие других офицеров. А насилие над женским полом для офицеров-капитолийцев было нормой. И, как следствие, — страх и ненависть в Девятом. *** Прошло ещё семь лет, Панем готовился к Туру Победителя 48-х Голодных Игр, Брута Саммерса, земляка Мария. Фаусте Джонс исполнилось одиннадцать, отца она практически не знала. Мария, наконец, повысили до капитана и назначили командовать отдельной ротой вдали от центрального посёлка Девятого Дистрикта. Тот населенный пункт, куда его перевели служить, назывался Straw-settelment, «Соломенный посёлок», и вот впервые Марий оказался «главным начальником». Вся без исключения власть в Соломенном принадлежала командиру местной миротворческой компании (company, англ. — рота, в которой служили 122 миротворца). А начальство Мария было далеко… Капитан Джонс первым делом занялся борьбой с воровством зерна, и, вскоре выяснив, что глава местной зерновой фермы (государственной, всё принадлежало Капитолию) недоплачивает и ворует у своих работников нищенскую, установленную в Капитолии зарплату, вспылил и впервые за 48 лет господства Капитолия жестокому телесному наказанию подвергся не простой хлебороб, а капитолийский чиновник! Ругер Флинт не был капитолийцем, а родился в Девятом, поэтому, оправившись от наказания, он стал «шёлковым». И произошло удивительное дело: воровство зерна сошло на нет и причитающиеся работникам жалование выплачивалось в срок. Ведь за этим строго надзирал сам капитан Джонс! Раньше в Соломенном часто воровали и из жилых домов. Работавшие на ферме люди жили в хлипких и ненадёжных, но зато утверждённых в самом Капитолии как «годные для проживания жилища», напоминающих хлев для скота сделанных и дерева и покрытых соломой домиках, — отсюда и название посёлка. Ночью же никто выходить из домов не рисковал — тебя могли ограбить и убить прямо на улице. Из-за нищеты и бесправия в Соломенном было с десяток уличных грабителей, которые весьма неплохо себя чувствовали, пока не появился Марий. До его появления миротворцы никак не препятствовали грабежам мирных хлеборобов, ведь начальство интересовало лишь своевременная отгрузка зерна на железнодорожную станцию и рабская покорность, которую вполне обеспечивали в Девятом 683 миротворца. (На 20 259 жителей накануне Второй Квартальной Бойни.) Жизнь у миротворцев в Соломенном была комфортна, они редко поднимались с постелей раньше полудня, но и гулянка-пьянка-веселье продолжались почти каждую ночь до трёх-четырёх часов ночи. В первую же ночь своей службы капитан Джонс поднял миротворцев по тревоге в полшестого утра! Спать миротворцы в тот день легли, а вернее свалились, в полдесятого вечера. Первый раз за многие годы ночью в Соломенном было непривычно тихо и спокойно. Потому что изловленные грабители спали, запертые в элеваторе, не спал только шпион Тринадцатого Дистрикта, сержант-каптернамус, родом из Капитолия, по имени Приск. Он сочинял рапорт, в котором значилась следующая фраза: «Новый начальник за один день сломал порядок, удобный и полезный для НАС. Я обязан доложить, что начатая им работа наносит всему НАШЕМУ делу подготовки грядущей Революции огромный вред!» Поначалу в Тринадцатом на этот рапорт не обратили никакого внимания. «Неважно!» — написал резолюцию пожилой генерал, начальник разведки Тринадцатого, его в первую очередь больше интересовала обстановка в Одиннадцатом и Втором Дистриктах, а также в Пятом, и уж никак не какой-то капитан миротворцев в не имевшем почти никакого значения для стратегии Революции Девятом Дистрикте. Но затем рапорт Приска попал в руки замечательнейшей во всех отношениях личности — доктора микробиологии в 23 года, помощника президента по особо важным и секретным вопросам, Айвори Койна, кроме того, бывшего зятем президента Тринадцатого, генерала Селзника Смайта. На жизнь и карьеру капитана Джонса этот факт повлиял самым непосредственным образом. Когда президент Смайт занимался решением государственных задач, он мог сутками не есть и не пить, но его семья самым энергичным образом с этим боролась. В зимний день в рабочий кабинет президента, имевший очень скромные размеры, вошли двое молодых людей: высокая девушка с молочно-белой — от рождения, а не от недостатка ультрафиолета, — кожей, веснушками на лице и аккуратнейше уложенными рыжими волосами, дочь президента, Альма и худой, среднего роста белобрысый молодой мужчина, на голубых глазах которого были самые современные, превосходившие даже достижения учёных Капитолия особые линзы, превращавшие его близорукие глаза (-11) практически в единицу! Усовершенствованное чудо медицинского гения Капитолия, которое «позаимствовала» техническая разведка Тринадцатого Дистрикта, главой которой он и был: Айвори Койн. Первым из вошедших заговорила именно девушка: — Отец! Ты должен поесть, — её тон был очень жёстким и к возражениям вовсе не располагал. Президент нахмурился: — А разрешение на вынос продуктов в контейнере вы получили? — нарушений порядка и субординации он не допускал ни для кого. — Да. — Её ответ был краток и жёстко ставил точку в данном вопросе. Селзник знал, с самого детства его дочь никогда ему не лгала. Она вообще была «папиной дочкой». Поэтому президент спокойно пересел за маленький «карандашный» столик, из контейнера извлекли три порции, обычные порции обеда Тринадцатого, — три блюда и два кусочка серого хлеба. Места было критически мало, поэтому все трое принимали пищу синхронно: сначала все ели суп, складывали миски для первого в контейнер и приступали ко второму, сложив миски для второго, пили компот. Ели молча. В семье президента разговоры за столом не одобрялись, это повелось с тех пор, когда были живы родители жены президента, доктора Сельмы Смайт, беженцы из Дистрикта Девять, и всё семейство обычно обедало вместе. Но за компотом Айвори из папки, которую принёс с собой, достал рапорт Приска, говоря: — Сэр, вам удобно сейчас читать? Селзник Смайт сдвинул брови: долгие годы он относился к Айвори с предубеждением, считая его не ровней своей дочери, «слабаком» и «рохлей». Зять выдержал его тяжёлый взгляд. «Не привыкать, проверка, как всегда!» — подумалось Койну. Президент заметил, что тёмно-серые глаза его дочери потемнели ещё больше, а её взгляд стал свинцовым и очень недобрым, — эти моменты Альма искренне ненавидела, и он взял лист бумаги из рук Айвори. — Сэр, что скажете на это? Начальник разведки, видите ли, считает, что это донесение Приска не имеет значения. Президент, не торопясь, допил компот и, прочитав рапорт полностью, только покачал своей седой головой. Затем произнёс: — Девятый Дистрикт — спокойное место, вот этот капитан и пытается смягчить режим. Хотя сам факт весьма необычен — Капитолий применяет только репрессии во внутренней политике, а этот командир пытается думать головой… Джонс? Это случайно не тот ли самый «сержант Джонс», помните интервью Нерону, хотя это давно было. Хотя вряд ли, его давно убили, наверное… — Да, это он, Марий Джонс, — и дочь президента вытащила из кармана сверхдефицитный в Тринадцатом индивидуальный планшет. И открыла подробный послужной список Джонса. Отец взял планшет из её рук, первые же строчки заставили президента очень удивиться: — 40 лет. И он всего лишь капитан. У нас этот офицер был бы генералом, — прочитав всё, он вернул планшет и задумчиво добавил, — «Безоговорочно верен Капитолию», очень жаль, для нас он мог бы быть чрезвычайно полезен. Очень жаль. Президент хотел продолжить заниматься текущими делами, но не тут-то было: дочь и зять не собирались куда-либо уходить. Назревал конфликт: он догадался, что его личный врач (президент был астматиком с детства) предписал им: «Выгнать его на свежий воздух. В обязательном порядке!». Отец и дочь с минуту прожигали друг друга полными гнева взглядами, наконец, Смайт задал вопрос:  — У вас в расписаниях что написано? Альма и Айвори одновременно ответили:  — Прогулка на свежем воздухе! Этот ответ разрядил атмосферу. Президент подумал, что после 45-минутной прогулки по зимнему лесу ему будет легче решать сложнейшие политические дела, ясность мышления будет, как рано утром, и все трое направились к подъёмнику. Через полчаса «дело Джонса» было поднято снова, по инициативе Айвори: — Сэр, ведь вы считаете Джонса непригодным для вербовки? Президент изумился непонятливости зятя: — Горцы Второго не идут на сотрудничество с нами, случаев было всего три. У вас есть предложения? — В его голосе прозвучали издевательские нотки, наверное, поэтому в разговор резко вступила Альма: — Его морально-психологический облик — отменно здоров, не курит, не пьет вина, в случаях насилия над местными жительницами ни разу не замечен, в течение одиннадцати лет имел многочисленные трения с своим начальством по поводу бессудных казней и телесных наказаний. При этом всегда у начальства был на самом хорошем счету. А получив безграничную власть, стал её использовать очень осторожно, и, я бы сказала, разумно. Президент молча думал, поэтому следом за женой заговорил Айвори: — Осмелюсь высказать своё мнение, сэр, что Капитолий вступает в фазу разложения и упадка. Офицеры миротворцев родом из Капитолия отличаются крайне низким моральным обликом, а их физическое здоровье и так не блестящее, будет только ухудшаться, дисциплина также имеет тенденцию слабнуть. Все их слабости крайне полезны и выгодны в нашей борьбе. А такие люди, как Джонс — белые вороны, рано или поздно, он придет к мысли, что Капитолий — это мерзость. Смайт молчал. Наконец, после трёх или четырёх минут молчания, в течение которых он напряжённо думал над сказанным и взвешивал все «за» и «против», он спросил: — И что же вы оба предлагаете? Койн ответил: — Два пункта: первый — агенту с Джонса не спускать глаз, докладывать нам самым подробнейшим образом об каждом его шаге. Второй пункт: наши люди в Капитолии — пусть они за ним «присмотрят». Не направлять туда, где «жарко», не забывать поощрять наградами, пусть его карьера пойдёт в гору. Отличный миротворец и только капитан? Мы можем ведь поспособствовать? — Можем-можем. Но я не уверен, мне кажется, он — наш враг, к тому же очень умный враг. Ладно, пусть будет по-вашему, я — «за»! — Спасибо, отец. — Спасибо, сэр! — Не за что, мы делаем общее дело! *** Через несколько дней Приск получил шифровку. Когда он записал то, что должно было получиться, удивлению миротворца не было предела: «Продолжайте наблюдение за командиром Х и присматривайтесь к нему. Возможно, что в будущем он может оказаться нам полезен. Подробные донесения продолжайте посылать каждую неделю. Личный приказ президента Смайта.» Приск мысленно чертыхнулся и вздохнул. Но приказ есть приказ. Он тщательно уничтожил шифровку и лёг спать. От наблюдения за Джонсом его отделяла глубокая и тихая ночь Девятого, тишину которой нарушал лишь лёгкий шелест золотых колосьев.