Save yourself From a life full of lies And a heart full of pain and sorrow. Save yourself From the choices I make 'Cause nothing but failure follows me. Save yourself… My Darkest Days «Save yourself»
Не сбавляя темпа, Сириус, Джеймс и Питер бегом преодолевали широкие лестничные пролеты и длинные коридоры, сквозь которые пролегал путь к башне с расположенным в ней кабинетом директора. Три сердца бешено колотились, неугомонной дробью отсчитывая удары, застилающие все мысли троих юношей слепой злостью. Что бы там ни позволяли себе сотрудники Министерства, Дамблдор не допустит, просто не может допустить, чтобы они вот так вот запросто и невесть куда увели ни в чем не повинного студента — ведь то, что Римуса забрали явно не просто для беседы в кабинете декана, было совершенно очевидно. И хотя все трое были абсолютно в том уверены, давящая на психику напряженность этого вопиющего беспредела не оставляла им никакого иного выбора, кроме как сломя голову нестись вслед за Лунатиком и сопровождающими его министерскими работниками. Пожалуй, впервые в столь изобретательных головах не было никакого более стройного плана. Позже трое Мародеров так и не смогли понять, насколько сильно они запоздали. Но только когда блестяще выясненный пару месяцев назад пароль сработал, и каменная горгулья послушно отскочила в строну, открывая путь на движущуюся винтовую лестницу, плавно поднимающую всякого ступившего на нее к двери кабинета директора, парни нос к носу столкнулись с МакГонагалл, твердым и стремительным шагом направляющейся вниз. Лицо ее было мрачным, суровым, уголки губ глубоко врезались в щеки, тонкие брови сведены на переносице, а и без того строгие глаза за стеклами узких очков источали невиданный прежде холод. — Молодые люди, что вы здесь делаете, позвольте спросить? — властно поинтересовалась она, обведя тяжелым взглядом небезызвестных юношей, и Джеймс, который мчался впереди и лишь чудом не налетел на собственного декана, непривычно серьезным и даже требовательным голосом ответил за всех: — Нам нужен профессор Дамблдор! Немедленно! — Что это значит, мистер Поттер? — на долю секунды волшебница словно бы растерялась, пораженная столь неожиданным заявлением шестикурсника, но характерная строгость вернулась к ней в следующий же миг. И в разговор вступил Сириус, представший перед деканом бок о бок с Джеймсом: — Профессор, мы хотим выяснить, что происходит. На каком основании только что забрали Римуса? — Они же не могут вот так его увести! — негодующе возразил Питер, светлые глаза которого были все еще расширены в запоздалом испуге. — Да кто им вообще дал такое право! — рассерженно воскликнул Джеймс, казалось, позабыв о том, что в данный момент ведет разговор с МакГонагалл, а потому ему следовало бы вести себя по возможности чуть более сдержанно. — Боюсь, с недавнего момента у сотрудников Министерства появились основания для такого права, — негодующе заключила волшебница, и глаза ее полыхнули сдерживаемой злостью, вот только направлена она была отнюдь не на троих парней, стоявших перед ней. — Вы говорите о том указе, из «Пророка»? — упавшим голосом высказал догадку Питер, но Сириус тут же нетерпеливо его перебил: — В таком случае тем более, профессор, не могли бы вы позволить нам увидеть директора? Это очень срочно! — Нет, мистер Блэк. Дело в том, что профессор Дамблдор вчера отправился на заседание Международной конфедерации магов, и в данный момент еще не вернулся в Хогвартс, поэтому… — То есть как? Но где тогда Римус? Вы хотите сказать, что он ничего не предпримет?! — трое друзей, не веря своим ушам, немедленно вскинулись, перебивая друг друга и поневоле выплескивая скопившуюся злость в сторону так несвоевременно отсутствующего директора. Ответа на один из вопросов им, к сожалению, уже не требовалось — совершенно очевидно, что если и был в замке человек, в чьих силах было остановить уполномоченных сотрудников Министерства, то сейчас его не оказалось на месте. А судя по тому, что МакГонагалл пару минут назад ни с чем покинула кабинет директора, они трое опоздали — Римуса, вне всяких сомнений, здесь уже не было. И страшно было даже представить себе, что же теперь выйдет из всей этой ситуации. — Мы должны сделать хоть что-нибудь! — сорвавшись, отчаянно прокричал Джеймс, и только сейчас декану наконец удалось прервать яростное негодование отчаянной троицы и остановить их не особенно обоснованную злость на великого волшебника: — А теперь послушайте меня, юные джентльмены! Прошу не забывать, что вы находитесь в школе, и если даже вашим преподавателям оказалось не под силу помешать выполнению приказа Министра Магии, едва ли на это способны трое шестикурсников. Мистер Люпин сейчас направляется туда, и у нас не так много времени, чтобы предпринять ответные действия, — будь перед ней какие-либо другие ученики, Минерва не сообщила бы им и половины всего сказанного, но кому, как не ей, было доподлинно известно: во всем, что касалось хотя бы одного из этих четверых, их было практически невозможно остановить. Надо сказать, женщина вполне ожидала подобной реакции, и тем не менее во избежание ухудшения и без того тревожной ситуации их следовало призвать хотя бы к шаткому порядку. — Мне необходимо немедленно сообщить обо всем случившемся профессору Дамблдору. А вас я настоятельно попрошу вернуться на занятия. По возможности спокойно, — закончив свой решительный монолог не терпящим возражений тоном, декан обвела троих Мародеров тяжелым строгим взглядом, внутренне сомневаясь в возможности исполнения последней реплики. У нее и в самом деле оставалось не так много времени: если никто и не мог помешать забрать Римуса Люпина на установленный в соответствии с недавним распоряжением Министра, но оттого лишь еще более абсурдный допрос, то по крайней мере не позволить причинить мальчику вред было вполне посильно. Клокоча от затаенной ярости, Мародеры, не став больше спорить, против воли развернулись и побрели в обратном направлении под строгим взглядом декана, не без негодующего разочарования осознав, что им придется искать другой путь. От их цепкого внимания не укрылся тот факт, что МакГонагалл была не на шутку встревожена, да и ее слова о немедленном сообщении Дамблдору вселяли слабо трепещущуюся надежду в их души, но всем сердцем каждый из них уже сломя голову мчался в Министерство Магии лишь затем, чтобы, наплевав на возможные последствия, выцарапать из их бездушных лап своего лучшего друга. Они нисколько не сомневались в нем — Лунатик, пожалуй, был одним из самых сильных людей, которых каждый когда-либо встречал — но много ли потребуется времени волшебникам, не относящимся к больным ликантропией как к таким же полноправным людям, на то, чтобы подорвать его стойкое, но такое хрупкое равновесие? А самое неприятное — это реакция прочих студентов на инцидент, которая, как и предполагалось, не заставила себя долго ждать. Уже к обеду слух о том, что Римуса Люпина забрали двое из Министерства прямо во время урока, разлетелся по всей школе и вполголоса обсуждался компаниями студентов, собравшихся в коридорах, причем с каждым часом попутно обрастал из ряда вон выходящими небылицами, превратившими его едва ли не в «арест одного из гриффиндорцев». И ситуация не становилась яснее оттого, что Поттер, Петтигрю и Блэк, мрачные похлеще грозовых туч и взвинченные до предельной злобы, не желали ее с кем-либо обсуждать. На ужин ни Сириус, ни Питер, ни Джеймс отправляться не собирались, и когда гостиная Гриффиндора опустела, все трое устроились у камина, намереваясь обсудить, что же теперь им предпринять. Римус находился в Министерстве уже несколько часов, и отчасти, строго говоря, можно было понять школьных сплетников, а в особенности тех, кто являлся еще и очевидцем — в тот момент все и впрямь выглядело как настоящий арест без каких-либо толковых объяснений. Гнетущая неизвестность сводила с ума, растягивая тяжелые минуты в бесконечные часы, и осознание собственной беспомощности лишь усугубляло и без того катастрофическое положение ребят. — Твою мать, ну вот за что, за что, черт возьми, его вообще задержали? — в который раз в сердцах воскликнул Джеймс, зарядив кулаком по подлокотнику кресла с такой силой, что из него облаком разлетелась пыль. — За ликантропию? Да это так же абсурдно, как арестовывать людей за то, что они больны драконьей оспой! Почему никто не может промыть мозги этим тупоголовым идиотам и доказать, что так, сука, даже просто нелогично! — Мерлин, и из-за какой-то дурацкой случайности Дамблдора именно сегодня не оказалось в Хогвартсе, — обреченно вздохнул Питер, устало потирая глаза. Сириус же в ответ лишь скептически хмыкнул, невесело ухмыльнувшись: — Случайность? А ты уверен, Хвост? Лично мне кажется, что именно по этой причине сюда и явились сегодня. Попробовали бы так поступить под самым носом Дамблдора! Блять, да тут же все просто очевидно! Вы можете себе припомнить, с каких таких пор Министерство вмешивается во все, что происходит в Хогвартсе? — С таких, как здесь появилась гребаная стерва Уилткисс — вот с каких! — негодующе вставил Поттер и резко вскочил на ноги. — И хотя, как ты и говорил, Бродяга, о каждом здесь можно найти предостаточно информации, я не удивлюсь, если о том, что Рим оборотень, кто-то просто-напросто слил. — Сохатый, ты думаешь, это и впрямь она? — изумленно распахнув серые глаза, Блэк поднял голову, заглянув в мрачно-серьезное лицо друга. Тот промолчал и лишь проверил наличие в заднем кармане брюк волшебной палочки. Он направился было к выходу, как Петтигрю, оглянувшись ему вслед, удивленно, с опаской спросил: — Джим, что ты собираешься делать? Сохатый не обернулся, но твердым и уверенным голосом ответил, прежде чем достигнуть изнанки портрета Полной Дамы: — А мне тоже еще есть что сказать. Напишу обо всем отцу, — с этими словами Джеймс покинул гостиную. Сириус и Питер резко переглянулись, неожиданно вмиг воспрянув духом. Действительно, а ведь так следовало поступить с самого начала! Черт возьми, да ведь они первым делом, с того самого момента, когда им не удалось поговорить с Дамблдором, должны были обратиться за помощью к мистеру Поттеру.***
В маленькой, тускло освещенной и до ужаса неуютной комнате не было никого, кроме мрачного, сурового коренастого волшебника в наглухо застегнутой мантии, сидящего за тяжелым дубовым столом, и усаженного напротив него юноши в школьной форме Хогвартса и галстуке Гриффиндора. Надо отдать ему должное — оправдывая свою принадлежность к этому факультету, он держался относительно спокойно, и только взгляд голубых глаз отчасти выдавал глубоко запрятанный страх. Пожалуй, мужчина даже проникся бы уважением к этому пареньку, будь он настоящим человеком, а не оборотнем, попытавшимся затеряться в повседневной жизни других подростков. На самом же деле перед ним сидел несовершеннолетний вервольф, и его должностной задачей было выяснить, как и с какой целью он оказался в Хогвартсе. Положение в стране стремительно выходило из-под контроля, и судорожные попытки Министерства сохранить в тайне в том числе и участившиеся случаи нападения оборотней таяли, как масляная свеча. В который раз смерив пристальным взглядом успевшего продрогнуть подростка, волшебник начал напряженную беседу: — Римус Джон Люпин, родился 10 марта 1960 года в Лондоне, верно? — Да, сэр, — сдержанно ответил Римус, невольно крепко сжав в кулаки чуть дрогнувшие ладони, покоящиеся на коленях. Даже сразу по прибытии в Министерство ему никто не стал толком ничего объяснять, и парень около трех часов просидел в полном одиночестве в маленьком, холодном помещении, единственной мебелью которого являлись несколько деревянных скамеек, не имея возможности ни поговорить, ни связаться с кем-либо из близких. Вполне очевидно, что с момента начала нашумевшей «тотальной проверки Министерства» едва ли многие оборотни по своей воле явились на допрос и отметку в реестре, а значит, надо думать, подобные принудительные задержания сейчас велись по всей стране. Но, вопреки здравому смыслу, который, впрочем, и так отсутствовал в корне данного мероприятия, Лунатик не мог побороть в себе тревогу — уж слишком сильно то, как варварски его забрали прямо во время урока в Хогвартсе, не обсуждая ничего ни с директором, ни хотя бы с деканом, напоминало настоящий арест, словно его вот-вот собирались направить прямиком в Азкабан. Он даже не знал, как вообще двое министерских работников оказались в школе — вероятно, явились, размахивая пресловутым приказом с подписью Крауча и покрывая им все свои действия. Надо сказать, именно этого Римус опасался с того самого момента, как прочел злополучную статью в «Ежедневном пророке», и, пожалуй, только предшествующее ожидание угрозы не дало ему окончательно потерять самообладание, когда наступила тревожная минута. — Расскажите, каким образом и с какой целью вы оказались в Хогвартсе? — последовал новый вопрос, и Римус, прожигаемый тяжелым взглядом, заставил себя посмотреть в лицо министерскому сотруднику, ответив по-прежнему сдержанно и максимально лаконично: — Как и все — поступил на обучение в одиннадцать лет. — Каким образом поступили? — Получил сообщение о зачислении с письмом, — о том, что это сам профессор Дамблдор одним июльским днем 1971-го года появился на пороге дома Люпинов, чтобы лично вручить ему письмо из Хогвартса, Римус умолчал. От него не укрылось ни то, как дернулся уголок рта собеседника, скрывая слишком знакомую презрительную ухмылку, ни его полыхнувший откровенным недоверием и злобой взгляд. Очевидно, что он оказался в той ситуации, когда от него ждут каких-то определенных слов, но только вот каких конкретно — Лунатик решительно не знал, и, судя по ответной реакции сидящего напротив мракоборца, он ни разу не попал в точку. Но при данном положении вещей все, что ему оставалось — это говорить правду. — Хорошо, я поставлю вопрос по-другому, — странно ухмыльнувшись, сотрудник Министерства сцепил руки на столе, не сводя газ с юноши. — Кто направил вас в среду учеников и каково было ваше задание? — Что? — Римус опешил, в первую секунду не поверив собственным ушам и впервые за все время по-настоящему оживившись. — Вы действительно полагаете, что я оказался в Хогвартсе с тем, чтобы выполнить чье-то задание? Мерлин, да вы серьезно? — Кого вы покрываете, мистер Люпин? — сурово перебил мужчина, не дав ему распалиться. — Вы вредите самому себе. Это крайне неразумно. — А то, что происходит сейчас, разумно? — не теряясь, вопросом на вопрос ответил тот. — С чего вы взяли, что за моим присутствием в школе был какой-то темный умысел? Я ведь ответил вам: мне пришло письмо о зачислении, и в одиннадцать лет я вместе с другими однокурсниками начал обучение — вот и все. — Вы — оборотень! — повысив голос, сухо объявил собеседник. — И априори не могли оказаться среди… — Если перед вами лежит некое личное дело на меня, вы можете видеть, что я не родился таким, — Римус удивлялся самому себе. Слова горькой правды, которые всегда казались ему самыми тяжелыми, сейчас слетали с губ на удивление легко, в то время как внутри клокотала возмущенная ярость. — Меня укусил оборотень, когда мне еще не было пяти лет. И все это время я живу вместе со своей семьей и шестой год учусь в Хогвартсе. — В Хогвартс не принимают оборотней, верно? За всю историю не насчитывалось ни одного. Ни одного — кроме вас. Потому что никто в здравом уме не стал бы приглашать в школу оборотня! Такие, как вы, обычно не живут среди других людей. Без видимых на то причин. Более того, вы не посчитали нужным явиться в министерство для постановки на учет. Вы попытались скрыть факт вашей истинной сущности! — А многие явились сюда по своей воле, сэр? — упрямо взглянув на взрослого волшебника, переспросил парень, и в голосе его отчетливо прозвучала горькая ирония. Пару мгновений назад он окончательно убедился: его правда здесь никому не важна — таким, как он, абсолютно не склонны верить. Его посягательство на дерзость, очевидно, стало для собеседника последней каплей: мужчина поднялся из-за стола и неторопливо прошелся по комнате, заходя Римусу за спину. Обернувшись, парень успел лишь заметить направленную прямо ему в лицо волшебную палочку — и затем пришла боль. Резкая, тупая и бесконечная, она, казалось, прожигала каждую клеточку его тела, заполоняла разум, застилая глаза такой до ужаса знакомой ярко-красной пеленой. Запоздалая мысль промелькнула где-то на задворках сознания — только что Римус впервые перенес на себе действие Круциатуса. Отец Джеймса был прав, и мракоборцам в самом деле разрешили применять на допросах Непростительные заклятия. Лунатик не слышал собственного крика, а пришел в себя уже лежа на полу, вновь сфокусировав зрение на стоявших неподалеку пыльных ботинках. Он по-прежнему не издавал ни звука, приведя допрашивающего в еще большую ярость — тот явно надеялся получить нужные слова от упрямого юноши. Вот только если можно привыкнуть к физической боли, Римус привык к ней за долгие годы повторяющихся перевоплощений в полнолуния. Гораздо более страшной для него была боль психологическая, и об этом волшебник догадался немного позже. — Кажется, по прибытии ты хотел связаться со своим отцом, Лайеллом Люпином? — резко усадив Рима обратно на стул, вполголоса спросил мракоборец, склонившись почти к самому его уху. — Можешь не беспокоиться об этом — очень скоро мы сами свяжемся с ним. Нам о многом предстоит поболтать с твоими близкими… Римус, вмиг окончательно придя в сознание, ощутил, как его пробила ледяная дрожь. В этот момент больше всего на свете он желал лишь одного: пусть с ним случится то, что случится — только бы все это поскорее закончилось.***
В спальне девушек шестого курса Когтеврана своим обычным чередом шла утренняя подготовка к очередному учебному дню: соседки стремительно шмыгали из ванной комнаты в спальню и обратно, приводя в порядок прически и надевая школьную форму, а попутно судорожно проверяя содержимое сумочек. Однако две из них в последние пять минут сообща оккупировали зеркало и раковину в ванной, и в просторной круглой комнате повисло звенящее молчание, столь непривычное в подобной обстановке. Собирая в свою сумку последние учебники, Энн не сводила пристально-внимательного взгляда с Рэйчел. Обычно жизнерадостная, позитивная и улыбчивая, в последние сутки она была замкнутой, притихшей и пугающе потерянной. С того самого момента, как из Хогвартса забрали ее парня, Римуса Люпина… Выпрямившись в полный рост, Энни опустила сумку на кровать и в который раз напряженно задумалась. Практически сразу после отбытия Люпина в сопровождении двух министерских работников по школе поползли самые разнообразные слухи, они обсуждались то тут, то там в коридорах маленькими группами извечных любителей почесать языками, а наиболее словоохотливые из них обрамили инцидент в невероятные идеи. И в любой другой момент когтевранка, пожалуй, ни за что бы не поверила ни в одну из них, если бы прошлым вечером по роковой случайности ее слуха не достигла версия, высказанная одной из сплетниц ее родного факультета. Версия совершенно невероятная, абсурдная и ужасающая, которая, вопреки всяческому здравому смыслу, так пугающе стройно вдруг объединила все мелкие детали, сделав необъяснимую прежде картину гораздо яснее в ее глазах — сполна подтверждая свою принадлежность к Когтеврану, Энн была достаточно умна и сообразительна. И сейчас, глядя на упорно молчащую, подавленную лучшую подругу и вспоминая, какой окрыленно-счастливой была она рядом с предметом своей горячей и искренней влюбленности, девушка никак не могла решиться поговорить с ней. Но ведь если Римус и впрямь на самом деле был… Мерлин, ерунда, просто не может быть! И все же почему, по какой причине гриффиндорца забрали в Министерство почти сразу после выхода приметной статьи в «Ежедневном пророке»? Неужели страшная догадка о нем и в самом деле верна? В который раз предприняв усилие над собой и на миг переборов страх, Энни наконец впервые за долгие часы обратилась к подруге: — Рэйчел. Рейч, — казалось, прошла целая вечность, прежде чем белокурая девушка обернулась к ней. Драгоценные минуты уединения, пока обе соседки находились за закрытой дверью, стремительно утекали сквозь пальцы. Уоллис, растерянная и поникшая, подняла на подругу глубокие синие глаза, в которых сейчас было столько немой тревоги и печали, что решимость девушки на мгновение вновь пошатнулась. Но, не дав себе отступить, Энн продолжила осторожно и как можно более тактично: — Рэйч, прости, мне… Мне нужно поговорить с тобой, — глубоко вдохнув, нырнула в омут с головой: — Ты случайно не слышала, что вчера говорили о Римусе? — Ты сейчас о чем? — вдруг на удивление резко и холодно спросила подруга, вмиг встрепенувшись, словно очнувшись ото сна, а синие глаза сверкнули обжигающим льдом. Вторая когтевранка на секунду запнулась, сбитая с толку столь стремительной переменой в ее лице, но уходить от темы не стала: — Просто… Рэйчел, я понимаю, что ты могла не знать, да тебе и вряд ли захочется в такое поверить, но если Люпин и вправду… Рэйч, извини, но мне кажется, что в таком случае для тебя же будет лучше держаться подальше от… — Послушай, Энн, — взмахом головы отбросив с глаз светлую прядь, Рэйчел подхватила свою сумочку и водрузила ее на плечо, не сводя тяжелого взгляда с соседки по комнате, — я знаю о Риме достаточно, чтобы доверять ему и знать, что он ни в чем не виноват. Спасибо тебе за заботу, но я сама решу, что для меня лучше, а что нет! — с этими словами Уоллис решительно развернулась и стремительным шагом покинула общую спальню, вопреки обыкновению не дожидаясь подруг. Но, несмотря на сменившее подавленность внешнее спокойствие, от слов Энни по всему телу Рэйчел пробежал холодок — хогвартские сплетники вплотную подбирались к тайне Римуса. Да и не удивительно — слишком странными были совпадения, которые уже успели отметить наиболее внимательные из всех. Вероятнее всего, подавляющее большинство, как всегда, примет эту версию за невероятный и раздутый слух. Но ведь явно могут найтись и приверженцы совсем иного мнения. И, Мерлин великий, что же тогда будет? А что же Энни — неужели она, ее лучшая подруга, которая так искренне радовалась, когда они с Римом наконец начали встречаться, теперь и в самом деле считает, что ей лучше держаться подальше от него? О том, что неприятная история бросила тень и на нее, Рэйчел представилось узнать уже после первого урока. Промаявшись весь урок заклинаний за одной партой с лучшей подругой и не проронив при этом ни слова, Уоллис направилась по коридору четвертого этажа, свернув в самом конце в туалетную комнату для девочек. Она подсознательно надеялась на тишину и уединение, но вместо этого, едва затворив за собой дверь, обнаружила, что подле раковин и окна расположилась целая компания болтающих девушек. Компания вполне приметная и довольно часто собирающаяся вместе, в самой главе которой стояла пара-тройка признанных роковых школьных красавиц. И первой ее наградила пристальным взглядом не кто-нибудь, а сама Забини, элегантно присевшая на подоконник и без особого страха быть обнаруженной сжимающая в отведенной в сторону руке позолоченный мундштук. И от этого странно-ироничного, изучающего взгляда когтевранку вдруг вновь окатило неприятным холодом. Девушки продолжали разговор гораздо более вяло, понизив голоса и раз за разом глядя на нее из-под ресниц. Стало ужасно неуютно, захотелось немедленно уйти прочь, и, чтобы как-то оправдать свое появление на пару минут, Рэйчел подошла в раковине и пустила воду. Она едва успела опустить ладони под холодную струю, как рядом раздался ядовито-надменный голос: — Что ж, Уоллис, похоже, твой парень вчера по обсуждаемости перещеголял своих друзей. У нас в гостиной факультета вечером парни говорили о нем одну интересную вещь… И если они правы, то даже любопытно: ты вообще знала, с кем ложишься в постель? Кривая улыбка изогнула безупречные губы. Рэйчел болезненно сжалась, дрогнувшей рукой закрутила кран, а внутри у нее пробежала волна ледяного страха. Надо полагать, она ясно отразилась в ее глазах, потому как, когда девушка обернулась, на несколько бесконечно долгих секунд встретившись взглядом со слизеринкой, та на долю мгновения растерялась, сменив затем язвительно-ироничную улыбку на откровенно самодовольную. И она, и все ее «гревшие уши» окружение сейчас сполна наслаждались ситуацией — для них, больше всего на свете любивших плести бесконечные сплетни на одну конкретную тему с участием любой более или менее приметной пары Хогвартса, не было мига приятнее, чем этот. А Рэйчел, совершенно обезоруженная злыми словами и этим колючим, пронизывающим взглядом, словно приказывающим ей стыдиться, бояться, почувствовала такую острую, резкую и невыносимо жгучую боль, что в глазах ее немедленно защипало — просились наружу стремительно набежавшие слезы, и ей стоило неимоверных усилий не заплакать прямо здесь, в окружении этой небольшой, столь примечательно красивой снаружи и бессердечно коварной внутри компании. Спасением для нее стал звук отворяющейся двери, с которым на пороге туалетной комнаты неожиданно появилась Лили Эванс. Не ясно, услышала ли она последнюю реплику или догадалась обо всем по развернувшейся картине, но только привычная солнечная и приветливая улыбка исчезла с ее нежно-доброго лица, а зеленые глаза источали крайнее раздражение, лишь мимоходом пройдясь по застывшей на месте Рэйчел и остановившись на компании ее обидчиц. Ухмылка первой из них стала еще более презрительной, чем прежде, и девушка, вложив в голос критическую порцию яда, обыденно произнесла: — Эванс, ты, кажется, ошиблась. Грязнокровкам место на пару этажей ниже. — О, поверь, Забини, я нахожу мало приятного в таких местах, как это, — без страха подходя ближе, ответила гриффиндорка, решительно взяла Рэйчел под руку и увела ее вслед за собой, намереваясь покинуть этот рассадник пошлости и грязи. Самое гнусное оскорбление она перенесла с твердым спокойствием, не оставив иным радости самодовольства. Лишь перед тем, как вновь затворить дверь за собой и за Рэйч, не хлопнув ею только из воспитанности, Лили обернулась и ровным, уверенным тоном добавила: — Ни мне, ни Рэйчел нет никакого интереса слушать, как ты в своей любезной компании здесь плетешь полнейшую чушь о других людях и роешься в чужом белье. Миг спустя малоприятная девичья элита осталась далеко позади. Только в другом конце коридора, в самом безлюдном его закутке, неподалеку от нужного кабинета Лили отпустила руку Рэйчел, обернувшись к ней и заглянув в лицо совсем иным, мягким, обеспокоенным и ласковым взглядом, вполголоса спросив: — Рэйчел, как ты? Все в порядке? Не позволяй им унизить себя, слышишь! — Ох, Лили! — горячие слезы, натужно сдерживаемые долгие, как вечность, минуты, побежали по щекам, но однокурсница немедленно стерла их тыльной стороной ладони. — Спасибо… — Рэйчел, — успокаивающе повторила рыжеволосая гриффиндорка, и хотя голос ее на секунду дрогнул, она вдруг мягко обняла когтевранку, непоколебимо добавив: — С ним все будет хорошо. Я недавно говорила с профессором МакГонагалл. В Министерство отправился сам Дамблдор!***
Начальник Отдела обеспечения магического правопорядка Бартемиус Крауч, расположившись за собственным столом, с удивлением взирал на директора Хогвартса, сидевшего прямо напротив него. Он по-прежнему сжимал в руках недавно полученное письмо с подписью «Проф. Э.Уилткисс», изучением которого как раз занимался в тот момент, когда за дверью его кабинета раздался вежливый стук, а миг спустя на пороге появился Альбус Дамблдор. И хотя Крауч никогда не был особенно эмоциональным человеком и умел сохранять лицо в любых ситуациях, только что услышанное неожиданно повергло его в крайнее изумление. Помолчав с полминуты и с трудом не потеряв самообладания, он наконец переспросил: — Что вы сейчас сказали? — Именно, Бартемий, — повторил Дамблдор, опираясь локтями на подлокотники стула и соединяя вместе обе руки кончиками пальцев. — Разумеется, я с самого начала был осведомлен о недуге мистера Люпина. — То есть, Дамблдор, вы все это время знали, что в вашей школе находится оборотень? — казалось, на секунду Крауч приподнялся со своего места, удивленно расширив темные глаза и внутренне клокоча от возмущения. Директор Хогвартса же, напротив, сохранял спокойствие: — Разумеется. Ведь именно я лично предложил мистеру Люпину приступить к обучению в Хогвартсе вместе со сверстниками после того, как ему исполнилось одиннадцать лет. Были предприняты все необходимые меры безопасности и, кроме того, смею заметить, решено сохранить факт недуга в тайне, потому я надеюсь, Бартемиус, что вы, проявив понимание, не позволите этой истории распространиться. — Зная, что этот мальчик опасен для других волшебников, вы позволили ему обучаться вместе со всеми детьми? — возмущение начальника Отдела обеспечения магического правопорядка достигло своего апогея, черты его лица заострились и словно бы помрачнели, а длинные сухощавые пальцы добела сомкнулись на временно забытом куске пергамента. — В тот год, когда я поступил в Хогвартс, мой друг Элфиас только перенес сильнейшую форму драконьей оспы и мог быть все еще заразен, но даже этот опасный недуг не помешал ему поступить на обучение в школу, — просто ответил седовласый волшебник. Весь его вид по-прежнему отражал непоколебимое спокойствие и уверенность, но пронзительно-голубые глаза за стеклами очков-половинок сверкнули строгим, грозным огоньком, словно бы безмолвно сводящим на нет любые попытки к возражению. Крауч, встретившись с этим пронизывающим насквозь взглядом, несколько поостыл, но все же, не собираясь капитулировать с молчанием, негодующе произнес: — Вы сравниваете настоящий недуг и… совершенно иную сущность! — Уж простите мне мою дотошность, Бартемиус, но я стараюсь всегда называть вещи своими именами, — разъединив пальцы, директор Хогвартса сложил руки на коленях, неприметно давая понять, что беседа подходит к своему логическому завершению. — Итак, как вы видите, в нахождении мистера Люпина в Хогвартсе вовсе не было никакого тайного умысла, а посему, полагаю, вам больше нет нужды задерживать его здесь. Так что, раз уж все благополучно прояснилось, с вашего позволения, я возвращаюсь в школу вместе со своим студентом, — Дамблдор проворно поднялся на ноги, поправив дорожную мантию, и вежливо спохватился: — Ах да, надо думать, требуемая отметка в новом реестре уже получена? — Именно так, — с немалым недовольством ответил собеседник и добавил с явной неохотой: — Что ж, профессор, в таком случае ваш студент может быть свободен прямо сейчас. — Благодарю вас, Бартемий, — легко кивнув в знак уважения, Дамблдор направился к двери. И, уже взявшись за ручку, напоследок обернулся, заметив мягким, но весьма убедительным тоном: — Надеюсь, вы выполните мою просьбу, и тайна мистера Люпина не выйдет за пределы этого кабинета. С этими словами старый волшебник покинул комнату. А Барти Крауч, в полном негодовании вернувшись к своему письму, плотно свел брови на переносице, глядя на подпись и никак не ожидая встретить сопротивление еще и с этой стороны.***
К счастью, факт распространения по Хогвартсу новости об «аресте» Римуса все-таки не привел к наиболее катастрофическому резонансу — о его тайне общественности, судя по всему, было известно не более, чем раньше. И все-таки напряжение и откровенная взвинченность стали непреходящим состоянием у троих остальных Мародеров на последующие долгие несколько часов. Лунатик отсутствовал уже больше суток, но все, что только было для них законно возможным, они трое сделали, и теперь оставалось лишь мучительное, давящее ожидание. Но даже более того ребят заботило другое: не давало покоя воспоминание о злополучной истории прошлого года, в результате которой о «пушистой проблеме» Римуса стало известно еще и Снеггу. Что если слизеринец, нарушив обещание, данное Дамблдору, воспользуется наконец столь долгожданной и удачной для него возможностью, чтобы раззвонить о Риме по всему Хогвартсу и его окрестностям? Постоянное чувство беспокойства не улучшало и без того отвратительного состояния, а, казалось, становившийся при встрече еще более самодовольным вид злокозненной слизеринской компании лишь подливал масла в огонь. И яростная искра в конце концов вспыхнула перед самым началом большой перемены. Направляясь на обед в Большой зал вместе с Сириусом и Питером, Джеймс на ходу спешно разворачивал буквально только что полученное письмо из дому — его сова, вернувшись обратно к хозяину, объявилась прямо во время урока и до самой перемены терпеливо ждала, сидя за оконным стеклом и лишь осуждающе глядя на не имеющего возможности сразу же забрать конверт Поттера. Зато сейчас, наконец распечатав его, Сохатый с пристальным вниманием принялся спешно вчитываться в строки, написанные почерком отца. Бродяга и Хвост, не в силах ждать, тоже заглянули в пергамент — каждый через плечо друга. Им хватило пары минут — и воспрянувший голос Джеймса тут же раздался под самыми дверями Большого зала: — Дело сделано, парни! Значит, теперь весь этот бред точно закончится, и они отвалят от нашего Рима! Но вспышка тройной радости была немедленно приглушена надменным хмыканьем. Резко насторожившись, все трое обернулись и наткнулись взглядом на наименее желательных лиц слизеринской наружности, очевидно, тоже направлявшихся в Большой зал и остановившихся позлорадствовать, уловив обрывок разговора гриффиндорцев. — Эй, Поттер, Блэк! — прищурившись, окликнул Розье, полностью игнорируя присутствие здесь еще и Питера. — Что, вашего закадычного друга переводят в особое отделение? — семикурсник сделал выразительное ударение на последнем выражении. Джеймс, во мгновение ока почувствовав, как в жилах его разом вскипела кровь, резко перевел полный презрения и злости взгляд с Розье на стоявшего по левую руку от него Снегга. Землисто-бледное, такое невыносимо ненавистное лицо отражало откровенную вызывающую насмешку, а ядовито-противная ухмылка скривила губы. В это самое мгновение, стоя напротив Джеймса, чей друг сейчас находился в серьезной опасности, он так и источал высшую степень самодовольства. Разом взорвавшаяся внутри волна ярости выплеснулась наружу, и Сохатый, позабыв обо всем, ринулся вперед. Бродяга, сорвавшийся с места одновременно с ним, практически в точности повторил его действия: мгновенно достигнув не успевших и моргнуть слизеринцев, безо всякой помощи палочки, вложив всю свою силу в кулак, Джеймс с размаху заехал прямо в лицо Снеггу, а Сириус тут же — Розье. На черные мантии брызнула кровь, раздался полный ненависти ор — и вот уже вся компания слизеринцев выхватила волшебные палочки. Сохатому и Бродяге понадобилась всего секунда, чтобы подготовиться защищаться, и Хвост, испуганно вздрогнув, все же немедленно присоединился к ним. Совсем рядом послышался пронзительный девчоночий визг, предвещающий межфакультетскую стычку. Но все же порог Большого зала — далеко не лучшее место для сражения студентов, и в следующий миг к сцепившимся юношам вовсю мчались оба школьных старосты, а за ними уже приподнялись было из-за стола грузный профессор Слизнорт и вечно прихрамывающий на деревянном протезе профессор Кеттлберн. В дверях образовалась толпа, и, пока еще не было поздно и оставался шанс свалить все в глазах преподавателей на обычную суматоху при входе, однокурсники с обоих факультетов спешно растаскивали каждый своих товарищей. Лишь подавленная общими усилиями стычка потеряла возможность к продолжению, но прежде чем даже старосты успели выяснить причину столпотворения, Джеймса, Сириуса и Питера, оттесненных обратно в холл, вдруг окликнула запыхавшаяся Марлин МакКиннон. И стоило им обернуться, как золотоволосая гриффиндорка, выдохнув, восторженно улыбнулась и провозгласила: — Ребята, Римус вернулся!***
— Что вы хотите сказать, Дамблдор? — голос МакГонагалл звенел от нарастающего раздражения пополам с изумлением. — Вы ведь видели эти отметины на лице мальчика! Они применяли методы допроса к студенту Хогвартса? — Мой дорогой профессор, я полностью разделяю вашу обеспокоенность, но не лучше ли будет поговорить об этом не здесь? — предостерегающе, серьезно и настороженно прозвучал в ответ голос Дамблдора. Обрывки фраз достигали слуха Римуса, устало присевшего на больничную кровать, спустив ноги на пол. От разговаривающих в другом конце Больничного крыла профессоров его отделяла ширма, но в присущей этому месту тихой обстановке парень улавливал практически каждое слово, и последняя фраза декана заставила его нервно вздрогнуть. Помимо тяжелых воспоминаний, события последних суток оставили Лунатику кое-что более физическое: мелкие царапины и пару ссадин — следы заклинаний, которые он успел испытать на себе до того момента, как профессор Дамблдор добился того, чтобы ни в чем не виновного юношу отпустили. Меньше всего ему хотелось сейчас обсуждать пережитое с кем-либо, но и избежать неприятного рассказа он не мог: злополучные отметины, пусть и были сравнительно мелкими и обещали довольно быстро исчезнуть, все же были. Потому-то появление студента, которого по прибытии обратно в Хогвартс первым делом направили в Больничное крыло, в таком виде не оставило никаких сомнений — министерский допрос проводился без всяческих скидок на возраст, а допрашивающий сполна применил свою возможность прибегать к новым, куда более жестким методам. — Римус! — знакомый голос, раздавшийся на сей раз совсем рядом, неожиданно вывел Люпина из задумчивости. Вскинув голову, в паре шагов от себя он увидел счастливо улыбающуюся, сияющую Лили, должно быть, как и всегда использующую «окна» в расписании для того, чтобы практиковаться в Больничном крыле. Внутри вдруг непроизвольно потеплело, как словно бы Рим после долгого отсутствия увидел родную сестру, и мягкая, радостная улыбка тронула его губы. — Привет, Лили! — Мерлин, я так рада, что ты наконец вернулся! — короткий, солнечно-серебристый смешок вырвался из груди рыжеволосой гриффиндорки, и она, подойдя и тепло обняв так и оставшегося сидеть на постели друга, облегченно вздохнула, в радостных чувствах поцеловав чуть вьющуюся русую макушку. — Мы ужасно переживали. Ребята совсем извелись, и Рэйчел… — Лили вдруг запнулась, получше рассмотрев лицо Лунатика и, конечно же, сразу заметив мелкие царапины-порезы. — Рим, что это? Господи, тебя же не… Они… Да как они посмели?! — Мисс Эванс, прошу вас, потише! — отодвинув белую ширму, отгораживающую кровать, к ним подоспела мадам Помфри, а за нею по пятам следовала МакГонагалл. Лицо декана, как и всегда, сохраняло выразительную строгость, однако глаза за стеклами прямоугольных очков выражали искреннее беспокойство. И будто по привычке под этим внимательным пронзительным взглядом Римус невольно выпрямился, а затем и вовсе поднялся на ноги, вызвав немедленное негодование школьной целительницы: — Что это вы такое делаете, мистер Люпин? Кажется, я пока вас никуда не отпускала. Серьезных травм у вас нет, но отдых необходим. Мисс Эванс, пожалуйста, сходите в мой кабинет и возьмите из шкафчика склянку умиротворяющего бальзама. Едва она успела договорить, как двери Больничного крыла распахнулись, и в просторную палату впорхнула запыхавшаяся, чуть растрепанная Рэйчел Уоллис. Синий когтевранский галстук съехал на сторону, белокурые пряди разметались по плечам, яркие синие глаза расширились в восторженном, нетерпеливом изумлении. На мгновение она задержалась в дверях, неотрывно глядя только на Римуса и словно бы не до конца веря в происходящее. Грудь ее часто вздымалась, словно она преодолела бегом по меньшей мере четыре этажа. Сам Лунатик успел сделать всего пару шагов навстречу к ней, как девушка, сорвавшись с места, пролетела через всю комнату, угодив прямо в его объятия. — Римус!.. Рим!.. — привстав на носочки, Рэйчел осыпала лицо парня тремя быстрыми поцелуями, не обращая никакого внимания на присутствие в комнате профессора, целительницы и Лили, с теплой улыбкой поспешившей тактично удалиться по поручению. — Рэйч, — Лунатик хотел было приостановить ее, но болезненно-сладостно защемившее сердце не дало ему этого сделать. Мягкие, ласковые руки судорожно гладили его щеки, конечно же, сразу подмечая мелкие царапины и ссадины подушечками пальцев. Синие глаза встретились с голубыми, а миг спустя вдруг наполнились слезами. — Я так испугалась, — горячо зашептав, девушка прижалась к парню, и он, смущенно проведя рукой по так знакомо пахнущим волосам, шепнул в ответ: — Рэйчел, все хорошо, все в порядке! Я здесь, это закончилось. Уоллис понадобилась еще пара секунд, чтобы наконец осознать, что они оба находятся в больничной палате под пристальными взглядами строгой целительницы и декана Гриффиндора. Переведя взгляд сначала на одну, а затем и на вторую женщину, Рэйчел замялась, отстранилась от парня, щеки ее тускло заалели, и она виновато пролепетала: — Извините, профессор, мадам Помфри. МакГонагалл, вопреки своей привычной строгости, не высказала никаких признаков осуждения. Попрощавшись с целительницей, декан факультета Гриффиндор покинула Больничное крыло. Мадам Помфри строго приказала Люпину вернуться в постель и направилась в свой кабинет. Римус послушно опустился на кровать, а Рэйчел, проследовав за ним, села рядом на стул, сжав в руках его ладонь и не отводя глубоких синих глаз. Их взгляд, внимательно-нежный, пронизывающий насквозь, сжимал юношеское сердце сладостным возбуждением, но на смену ему немедленно приходил холодный трепет и беспокойство. Сидя вдали от напряженной обстановки Министерства, чувствуя знакомые теплые руки, видя так близко приветливое, ласковое и любимое лицо, он все еще слышал властный, холодный голос, от одного звука которого по позвоночнику пробегали леденящие мурашки. Наверное, тяжелое напряжение отразилось на его усталом лице, потому что Рэйчел, поднявшись на ноги и напоследок поцеловав, легко коснувшись его губ своими, произнесла: — Отдыхай, Рим. Я обязательно зайду позже. Тепло улыбнувшись, она направилась к выходу, лишь у самой двери обернувшись, чтобы еще раз взглянуть на уже скрывшегося за ширмой Римуса. Судорожный, тихий вздох облегчения вырвался из ее груди, уголки губ дрогнули. Смежив веки, девушка нажала на ручку двери и наконец покинула Больничное крыло, чувствуя себя так, словно бы с ее плеч кто-то снял нестерпимо тяжелый груз. — Рим, — парня, успевшего порядком устать от сконцентрированного внимания вокруг себя, вновь окликнула вернувшаяся со склянкой и стопкой чистой больничной пижамы Лили. — Скоро начнется урок, мне уже пора. Так, вот здесь умиротворяющий бальзам, — девушка поставила на прикроватную тумбочку маленький пузырек с отмеренным количеством зелья. — Прими его и спокойно ложись — тебе нужно поспать. Только переоденься, — Эванс аккуратно положила на край кровати чистую стопку пижамы и, сбросив с плеч светлый халат и оставив его на ближайшем стуле, солнечно улыбнулась напоследок, пожелав перед уходом: — Поправляйся скорее и возвращайся к нам! Оставшись в одиночестве и сменив пропыленную школьную форму на больничную пижаму, Лунатик устало забрался в постель и, откупорив склянку, залпом проглотил умиротворяющий бальзам. Удивительно, но по всему телу, казалось, заструилось тепло, ноющая боль во всех конечностях притупилась, а остатки тяжелого напряжения постепенно стали растворяться. Расслабленно прикрыв веки, Рим наконец откинулся на подушку, но в следующее же мгновение умиротворенному спокойствию пришел конец: уже в который раз входные двери резко распахнулись, и в комнату на всех парах влетели Джеймс, Сириус и Питер, очевидно, только что успевшие узнать о возвращении лучшего друга и примчавшиеся сюда, наплевав на следующий урок. — ЛУНАТИК, ДРУЖИЩЕ! — ПРИВЕТ, СТАРИК! — ТЫ ВЫБРАЛСЯ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Перекрикивая друг друга, все трое кинулись к его постели. Римус радостно улыбнулся и едва успел занять сидячее положение, как его уже стиснули стальные объятия Джеймса. Мгновение спустя, бесцеремонно оттолкнув лучшего друга, на него накинулся сияющий безупречной улыбкой Сириус, а его немедленно сменил Питер. Глаза их взбудораженно горели, а пьянящий восторг и невиданное прежде чувство облегчения играли возбуждением в крови. — Парни, я уж думал, что никогда вас больше не увижу! — счастливо рассмеялся виновник всея событий, сияющим неподдельной радостью взглядом обводя компанию своих лучших друзей. — Если бы не Дамблдор… — Старик, ты не поверишь, но тебе помог кое-кто еще, — иронично усмехнувшись, Бродяга подмигнул в сторону Сохатого. — И вряд ли угадаешь. — Зная вас, мне даже страшно предположить, — Лунатик издал нервный смешок, не без опасливого удивления всматриваясь то в одно, то в другое довольное лицо. — И кого же вы еще приплели ко всей этой суматохе и кто не дал вам развалить Министерство по камешку? — ответа он ждал с замиранием сердца. Джеймс и Сириус, совершенно одинаково ухмыляясь, бессовестно тянули интригу до предела, пока Питер наконец не сжалился над другом: — Профессор Уилткисс. — Что, мерлинова борода?! — Римус едва не подскочил на месте, а голубые глаза его в полном шоке широко распахнулись. — Вы шутите? — Нисколько, — хлопнув его по плечу, заверил Сириус. — Мы сами охренели, но нашей женщине с проблемами оказались-таки не чужды крохотная доля человечности и частичка здравого смысла. А началось все с того, что Джим связался с мистером Поттером. — Если вкратце, — довольный собой, заявил тот, подхватив рассказ, — то я написал отцу о случившемся абсурдном пиздеце. Он тут же отправил сообщение старине Грозному Глазу Грюму. А Грюм, в свою очередь, пришел на помощь и рекордно быстро связался с Уилткисс. Так что, стало быть, ты был прав, когда сказал, что она явно скинула любые подозрения с нас и с тебя конкретно, когда, похоже, переключилась на кого-то более подозрительного. Словом, наша дражайшая мадам поручилась за тебя в Министерстве. Римус, все еще не веря своим ушам, едва не уронил челюсть. Смесь парадоксальных калейдоскопических мыслей роем забилась в его голове, вызывая разномастную бурю эмоций. Представить себе, что к его вызволению из щекотливой ситуации приложила руку и профессор Уилткисс, было примерно так же абсурдно, как допустить, что завтра же утром Сириус начнет выступать в большом балете, а Джеймс бросит воздыхать по Лили. Но ведь ребята не могли так его разыграть? — Вы… Вы точно серьезно? Чтобы Уилткисс, которая на дух не переносит каждого из нас… — Да клянусь новыми носками Питера! — воскликнул Бродяга, получив смешок и тычок в спину от Хвоста. Сам же Петтигрю с улыбкой поддержал: — Мы подумали о том, что, раз уж она почуяла недоброе со стороны слизеринцев так же, как и мы, то, видимо, поняла, что мы четверо все это время были не ее объектом. — Немного промахнулась баба, — ухмыльнулся Сириус, усаживаясь на спинку кровати в ногах Лунатика. — Что ж, могу проявить снисхождение в моей глубокой и взаимной неприязни в ее сторону. За способность иногда мыслить логично. — И все-таки ей вряд ли удастся полностью исправить мое о ней впечатление, — сияя в высшей степени радостной улыбкой, добавил Джеймс. — Она — та еще стерва! — И если бы не Дамблдор! — подхватил вновь Питер. — Ручаюсь, что это он задал там основного жару! Компания мальчишек громогласно расхохоталась. И Римус, смеясь вместе со всеми, не мог окончательно уместить в голове груз обрушившихся на него невероятных фактов: его лучшие друзья, вот эти трое взбалмошных, безбашенных засранцев, едва не перевернули вверх дном все доступные им пути его вызволения, неимоверным чудом достучавшись аж до Аластора Грюма — благословите небеса благородное сердце Поттера-старшего! — и наименее привлекательной личности среди преподавательского состава этого года. Страшно представить, что было бы в конечном счете с ним, если бы не все они, а в особенности, разумеется, если бы за него не вступился сам Дамблдор! Должно быть, именно так чувствует себя человек, который, оступившись на краю бездонного оврага, в последний момент хватается за протянутую спасительную руку помощи. Однако веселье вновь воссоединившейся компании Мародеров очень скоро было на корню пресечено возмущенной кошмарным шумом мадам Помфри. И когда недвусмысленно выставляемые ею за дверь парни, пожелав Лунатику как следует отдохнуть, наконец покинули пределы палаты, выбившийся из сил и измученный закрутившейся вокруг его личности историей Римус под действием умиротворяющего бальзама наконец провалился в долгий глубокий сон.***
К однокурсникам, вернувшись на занятия, Рим присоединился спустя сутки. Короткие шепотки и пристальные взгляды закономерно преследовали его в течение нескольких дней, но внешне Лунатик вопреки всему сохранял повседневное спокойствие, а характерные царапины очень быстро исчезли с его лица. Однако, вступая в резонанс с внешним равновесием, в душе гриффиндорца творился сущий мрачный бедлам. Без конца на ум приходили мысли о родителях, о друзьях и о Рэйчел. Каждый раз, когда она, как и прежде улыбчивая и позитивная, оказывалась рядом, в голове его вновь звучал угрожающе-холодный голос: «Нам о многом предстоит поболтать с твоими близкими…» Каждый раз, когда он видел ее смеющиеся синие глаза, сердце его сковывалось трепещущим страхом, что однажды уполномоченные члены Министерства, с недавних пор особенно ненавидящие оборотней, мстительно и безжалостно причинят ей вред лишь за то, что она — с ним, что за ослепительно яркие моменты счастья первой горячей влюбленности им обоим придется заплатить слишком высокую цену. Каждый раз, когда он касался ее, его словно бы прошибало токовым разрядом, разливая то жар, то холод до самых кончиков пальцев. Сверху давили стремительно надвигающиеся экзамены, а жуткие мысли преследовали на каждом шагу, мучая, не желая отпускать. Раздираемый двумя противоборствующими чувствами, Лунатик потерял терпение к концу недели. На ходу сверяясь с часами, Рэйчел спешно двигалась по коридору в направлении портрета Варнавы Вздрюченного. Они с Римусом договорились о встрече сразу после уроков, и она уже запаздывала на пять минут. Невзирая на радость благополучного разрешения проблемы, ее очень беспокоило настроение парня в последнее время — при любой встрече, даже тогда, когда они оставались вдвоем, она явственно чувствовала звенящее напряжение, обуревавшее все его существо. Он был натянут, как струна, грозившая вот-вот лопнуть с громоподобным звоном. Но все же, в свойственной ей манере стараясь подавить дурные предчувствия в самом дальнем уголке сознания, Рэйчел торопилась поскорее увидеть Римуса. Все ее самые худшие опасения нашли свое неутешительное подтверждение ровно в тот момент, когда Римус обернулся на ее оклик. Бледный, напряженно-серьезный, глаза полны невысказанной тревоги. Сердце когтевранки опасливо сжалось. — Привет, Рэйчел, — неуверенно, тихо произнес он. Так и есть — происходит что-то весьма неприятное. Он не приобнял ее, не оставил на щеке теплый поцелуй, даже не попытался коснуться — только поднял смущенный взгляд и буквально силой заставил себя смотреть ей прямо в глаза. — Рэйчел, я хочу поговорить о важном, — бешенное колочение сердца гулко отдавалось в ее ушах, и она с трудом уловила его следующие слова: — Рэйч, я прекрасно понимаю, что сейчас поведу себя как последний подонок, но если продолжить закрывать на все глаза и врать самим себе, то я окажусь еще хуже… — Ты бросаешь меня, — не вопрос — утверждение сорвалось с ее губ прежде, чем он успел произнести это вслух. Милое светлое лицо словно окаменело, с щек схлынула краска, губы болезненно, плотно сжались. — Я так и знала, что ты это скажешь! Каждый раз, когда ты пытался спорить о нас. — Рэйчел, нам нужно расстаться, — собрав все остатки мужества в кулак, перебил Римус. — Пойми, пора прекратить наши отношения, пока еще не окончательно поздно. Так надо. Поверь, я меньше всего хочу признавать это, но у нас нет другого выхода! — Ты действительно этого хочешь? — голос Рэйчел предательски дрогнул, сердце пропустило удар, но слезы, выступившие было на глазах, она немедленно зло стерла рукавом школьного джемпера. — Ты сам-то веришь, что мы сможем вот так вот все прекратить? Римус, — сдавленный всхлип рвался наружу, и ей пришлось сделать короткую паузу, — ну неужели ты не понимаешь, что все давно уже стало слишком серьезным? — Именно поэтому я должен остановиться. Ты ведь видишь, что происходит. Рэйчел, — совершив невиданное усилие над собой, Римус осторожно взял ее руки в свои, сжал похолодевшие пальцы, переместил ладони на побледневшие щеки, до боли всматриваясь в глубокие, подернувшиеся горечью глаза. — Я не хочу, чтобы однажды за тобой вот так же пришли, чтобы причинить вред по моей вине. Только за то, что я позволил себе быть рядом с тобой. Ребят не тронут — но ведь могут добраться до тебя. — Я люблю тебя, — губы девушки задрожали, по щекам в конце концов заструились несдержанные слезы, горячо скользя по нежной коже под его ладонями. — Я люблю тебя, упрямый ты дурак! Абсолютно любым! — И я люблю тебя, Рэйчел! — горячий ком сдавил горло, и Лунатику пришлось намертво стиснуть зубы. — Прости за все, ради Бога, Рэйч! Но я не хочу, чтобы ты все время жила в этой чертовой лжи! Ты стоишь гораздо большего. Ты должна жить спокойной, счастливой жизнью, иметь нормальную семью и однажды стать матерью. Я не смогу тебе этого дать. Я с самого начала обманывал и себя, и тебя пустыми надеждами. — Мне лучше знать, что значит для меня «нормальная счастливая жизнь», — дрожащим от слез голосом перебила она, накрывая его ладони своими. Грудь ее часто вздымалась от сдерживаемых всхлипов. — Я хочу только уберечь тебя, — добавил парень, дрогнувшим большим пальцем трепетно очерчивая линию ее губ. Девушка мучительно прикрыла глаза, изводясь от каждого прикосновения дорогих рук, таких знакомых, а теперь стремившихся стать далекими и недоступными. — Я бы ни за что не сделал этого, будь я человеком. Но тебе надо спасаться от этого дьявольского кошмара. Пока еще не совсем поздно. Пожалуйста, Рэйчел, не заставляй меня говорить дольше — я больше не смогу! Прошу, пойми меня! Он чувствовал, понимал, что несет дикую околесицу, сбиваясь, судорожно ища нужные слова и не находя оных в своих мыслях. Мелкая дрожь пробирала руки, все еще бережно державшие мокрое от слез лицо. Он не хотел, чтобы неизбежное расставание произошло так мучительно, тяжело и больно, но подсознательно изначально подозревал, что все будет именно так. Хотелось протяжно завыть, отчаянно, безысходно. Судорожный вздох с болью вырвался из его груди и, сдавшись еще один — последний, как уверял он себя — раз, Римус крепко обнял Рэйчел, прижимая к себе часто дышащую, все еще мужественно старающуюся сдерживать всхлипы фигурку. Зажмурившись, не двигаясь и молчаливо молясь не разрыдаться, оба стояли посреди пустого торца коридора, лишь крепче сжимая руки. Казалось, промелькнула бесконечная вечность, прежде чем Рэйчел, притихнув и, очевидно, собрав всю свою силу духа, отстранилась. Такие знакомые синие глаза полыхали пустым холодом, блестя дрожащими в уголках слезами, губы плотно сжались, унимая дрожь. И голос, прозвучавший наконец в тишине школьного коридора, был бесцветным, почти неживым: — Я всегда боялась, что однажды ты скажешь мне это. И надеялась, что этого все же не случится. Но если ты действительно хочешь, тогда… — дрогнувшая рука быстро прошлась по щекам, вытирая слезы, девушка глубоко вдохнула, закончив: — Хорошо, я расстаюсь с тобой, Рим. Я расстаюсь с тобой — надеюсь, теперь ты будешь спокоен хотя бы за меня. И, пока обрушившееся на юные плечи потрясение не взяло над ней верх, вырвавшись наружу слезами и обреченным, отчаянным криком, Рэйчел попятилась на пару шагов назад. Их было сделать невероятно трудно, но еще труднее — наконец оторвать взгляд от полных боли, вины и сожаления голубых глаз и, развернувшись, пуститься бежать прочь, не останавливаясь до самой башни Когтеврана. Уоллис даже не помнила, что отвечала на вопрос, дающий доступ в общую гостиную. Так же не обращая внимания на удивленно обернувшихся ей вслед товарищей по факультету, сидящих в мирно гудящей гостиной, она бегом преодолела путь до спальни и захлопнула за собой дверь. Из всех соседок здесь была только Энн, отбросившая в сторону книгу и испуганно взглянувшая на растрепанную подругу. А Рэйчел, у которой в конце концов подкосились ноги, обессиленно привалилась к двери, сползла по ней на пол и, утратив контроль над собой, громко разрыдалась, до боли зажмурившись и задыхаясь в своем разрушенном мире. Римус неотрывно наблюдал за ней, пока она не скрылась из виду, и ему стоило больших усилий не броситься вслед и остановить. Вместо этого, развернувшись, он дал выход отчаянию, изо всех сил врезав в стену кулаком и до крови содрав ответившие жгучей болью костяшки пальцев. Прислонился к стене, запрокинул голову, стукнувшись затылком. Судорожно, прерывисто выдыхал, пока не подкосились колени. Опустившись на единственную холодную каменную скамью прямо под подоконником, он растянулся на ней во весь рост. До боли зажмурился, прижав к векам обе ладони, с трудом проглотил тяжелый ком в горле, а из груди его вырвался горестный, короткий смешок, за которым скрывался отчаянный, бесконечный крик. В глазах предательски щипали слезы. Мир летел ко всем чертям.