Ты знаешь, с наступленьем темноты пытаюсь я прикидывать на глаз, отсчитывая горе от версты, пространство, разделяющее нас. И цифры как-то сходятся в слова, откуда приближаются к тебе смятенье, исходящее от А, надежда, исходящая от Б. Два путника, зажав по фонарю, одновременно движутся во тьме, разлуку умножая на зарю, хотя бы и не встретившись в уме. Иосиф Бродский
«Сердца на самом деле не разбиваются. Если бы только они могли…» Стивен Кинг, «11/22/63»
В понедельник, ровно через неделю после того, как страшное известие нашло своего адресата, Джеймс Поттер в компании Лили Эванс и Сириуса Блэка наконец вернулся в Хогвартс. Истинная причина его временного исчезновения, как ни странно, не успела еще раскрыться, но, зная необъяснимое свойство школьных стен приближать любые слухи порой непозволительно близко к правде, внутренне парень, как и его друзья, нисколько не сомневались, что очень скоро она может точно так же просочиться. Отсутствия такого примечательного человека, как Джеймс, не заметить было невозможно, и теории, одна тревожнее другой, стремительно росли в разговорах обитателей замка, как грибы после дождя, обещая однажды докопаться до сути. Пока же хогвартским студентам было известно одно: случилось что-то очень плохое, какое-то несчастье, очевидно, с семьей гриффиндорского капитана, и именно оно заставило его покинуть школу на эти несколько дней. Судя по тому, как ежедневно перед началом урока у седьмого курса преподаватели окидывали быстрым взглядом кабинет, скользя по лицам студентов, всем им было прекрасно известно о произошедшем, но ни один из них не озвучивал своих мыслей, а спрашивать напрямую не горел желанием никто. К непривычно мрачным, погруженным, казалось, в глубокую задумчивость и тревогу Питеру и Римусу подходить вообще опасались, а все три соседки Лили Эванс благоразумно помалкивали и, похоже, все еще не силились до конца признать случившееся с их одноклассником и другом. Если бы трагедия была связана с разразившейся войной, хоть какое-то коротенькое упоминание непременно бы проскользнуло на страницах «Ежедневного пророка» — не говоря уже о том, что отец Поттера в прошлом был известным мракоборцем. Но эта фамилия ни разу так и не была упомянута в газете за всю неделю, и обеспокоенное любопытство многих только лишь накалялось. Близкие друзья же с волнением ждали возвращения остальных троих под защитные своды замка. Нельзя сказать, что появление семикурсников в привычном, ставшем их неприкосновенной маленькой территорией дальнем уголке общей гостиной Гриффиндора было триумфальным — ситуация была решительно не та. Но друзья невольно не сдержали вздохов облегчения, когда Джеймс вместе с Сириусом и Лили оказались рядом с ними, занимая свободные места на диване, в кресле и просто на полу. Римус и Питер, которым накануне Сириус с помощью сквозного зеркала сообщил о долгожданном восстановлении шаткого равновесия в душе лучшего друга, убедились в этом буквально в первые несколько секунд — конечно, говорить о том, что Джеймс оправился, было, очевидно, чересчур рано, но этот пугающе пустой, отсутствующий, загробный взгляд сменился почти прежним, живым, теплым. И пусть даже все еще был затуманен болью, Сохатый был здесь, вместе с ними, а значит, они могли сделать все, что потребуется, чтобы не дать ему вновь погрузиться в глубину отчаяния. Марлин, Эммелина и Алиса, которые не были столь осведомлены, да и при всем желании, пожалуй, не смогли бы прочувствовать все, что творилось в сердце всегда такого яркого, неунывающего, а теперь вдруг столкнувшегося со страшной потерей Джеймса, смотрели на парня с нерешительностью и почти дрожащей опаской. Как будто чувствовали острую необходимость сказать что-нибудь, хоть как-то выразить свое сочувствие, но никак не решались. Вместо этого Алиса бросила быстрый, осторожный, но молчаливо выразительный взгляд в сторону Лили, точно пытаясь спросить, подходящий ли момент. Сириус сохранял молчание, но напряженность, казалось, растаяла на его лице, сменившись характерным чуть скучающим выражением, и в его случае значить это могло лишь одно — как бы то ни было, Бродяга сам постепенно приходил в норму, и «возвращение» лучшего друга лишь добавляло ему уверенности. Они оба потеряли самых близких людей и сейчас были жизненно необходимы друг другу, чтобы подставить братское плечо, не дать упасть и снова скрыться в пучине слепой боли. Джеймс, по всей видимости, успел уловить и этот вопросительный взгляд Ревелл в сторону его любимой девушки, и всю эту нерешительность в молчании остальных. И вдруг поднялся на ноги, встав за креслом, в котором расположилась Лили, легонько сжал обитую мягкой тканью спинку и произнес уверенно, спокойно и твердо, словно в точности предугадав еще не сорвавшиеся с губ слова: — Ребята, — хотя, очевидно, обращался он больше к девушкам, нежели к остальным Мародерам. И даже не знал, что спровоцировал у них невольное ощущение дежавю, потому что во многом повторил слова Лунатика в самом начале сентября. — Давайте сразу договоримся об одном. Со мной все в порядке… Я буду в порядке, — запнувшись на секунду, он опустил взгляд на мыски своих видавших виды кед, но, мгновенно собравшись с силами, вновь устремил его сквозь стекла очков прямо на своих товарищей. — Должен. В конце концов, я все еще живой, и сейчас я здесь. Спасибо вам всем за поддержку, правда… Он замолчал, не отводя глаз и то и дело встречаясь взглядами то с одним, то с другим из присутствующих. Хотел сказать что-то еще, но слова предательски застряли в горле, не желая срываться с губ. И хотя ледяной ужас и ощущение полной потерянности и одиночества давно отступили, все та же острая боль на секунду кольнула его в самое сердце, напоминая о себе. Джеймс знал, понимал, что теперь она наверняка поселилась там навсегда, и от него требовались решимость и внутренняя сила для того, чтобы затолкать ее поглубже, обезоружить, лишить всяческой силы, оставив лишь призрак, печальный и тоскливый призрак прошлого. Он никогда не забудет своих родителей, как и не забудет этой гнетущей боли от их потери, но сейчас должен приложить любые усилия для того, чтобы вновь заполнить свое сердце любовью, жизнью, друзьями, некровными братьями и самой прекрасной девушкой на свете, прежней верой и пламенной жаждой борьбы и справедливости. И если бы сердца в самом деле разбивались, как хрупкий тонкий хрусталь, он призвал бы всю гриффиндорскую отвагу и стойкость, чтобы упорно собирать вместе осколки. Повисшее на несколько секунд молчание вдруг было нарушено легким шорохом — Эммелина поднялась со своего места на диване и, сопровождаемая слегка удивленными взглядами товарищей, приблизилась к капитану, накрывая его сжатую ладонь с побелевшими костяшками своей, сухой, узкой и теплой, отчего тот невольно вновь вскинул голову, встречаясь с карими глазами девушки, мерцающими двумя яркими огоньками — отблесками пламени горящего в гостиной камина. Она смотрела ему прямо в глаза, не отрываясь, и худые пальцы чуть сильнее сжали его руку, когда в притихшем углу гостиной наконец раздался ее голос, непривычно мягкий, но как и всегда негромкий и спокойный: — Нам всем очень жаль, Джеймс… Но мы будем рядом, что бы ни случилось. Ты по-прежнему не одинок. Резвое пламя потрескивало в камине, бросая горячие блики по стенам уютной гостиной, десятки голосов размеренно гудели — гриффиндорцы, отдыхая после очередного непростого понедельника, болтали о чем-то своем, обменивались последними новостями и впечатлениями, делились секретами и посвящали друг друга в какие-то планы. Жизнь продолжалась, несмотря ни на мрачную погоду, ни на еще более тревожные события. И в этот миг Джеймс будто явственно ощутил, как невидимые, но чрезвычайно крепкие путы постепенно обвивают их всех, плотно связывая между собой той непостижимой связью, о которой некоторые даже не подозревали. Словно кто-то из них произнес неизвестное древнее заклинание, использовал тайные чары, и с этого момента что-то значимое, особенное, что-то, что могло изменить их собственные судьбы и повлиять на судьбы многих людей, начинало происходить, сплетая цепочку событий. Это странное, почти сюрреалистическое ощущение удалось прервать только лишь пару мгновений спустя, и Джеймс, тряхнув головой и зажмурившись, чтобы отрезвить сознание, смог даже едва приметно улыбнуться, чуть приподняв уголок губ, и искренним, наполненным признательностью, и таким знакомо живым, ясным голосом произнес, обращаясь теперь ко всем ним: — Спасибо. Позже успевшие немного устать даже после непродолжительного, но не самого комфортного возвращения из особняка Поттеров при помощи камина, Лили, Сириус и Джеймс первыми высказали желание наконец отправиться спать — впереди их ждал не менее напряженный, чем всегда, учебный день, и всем троим предстояло вновь вливаться в хогвартские будни, попутно ожидаемо столкнувшись с расспросами и любопытством других студентов. И когда девочки уже поднимались по своей лестнице наверх, в теплую уютную спальню, тихую даже несмотря на гудение голосов в гостиной и шум дождя за окном, Лили напоследок ласково обвила тонкие руки вокруг торса Джеймса, заключая его в любящие объятия и невольно вслушиваясь в ровный стук его сердца, все такого же сильного, смелого и горячего. Джеймс улыбнулся чуть отчетливее, и теплый короткий, но наполненный нежностью и заботой поцелуй опустился на кончик носа рыжеволосой гриффиндорки. Глухая оборона осталась в минувших тяжелых и тоскливых днях в Годриковой Впадине, и теперь парень надеялся загладить свою вину, вернув упущенные минуты любви, поддержки и верности сторицей, именно так, как того заслуживала Лили. И, пожелав доброй ночи, парень нехотя отпустил ее, направляясь следом за друзьями по противоположной лестнице в свою спальню. Когда он обернулся, затворив за собой дверь, все вдруг как будто вновь стало на свои места: он снова был в своем втором доме, в кругу самых близких и дорогих людей, и все здесь осталось прежним. Вот Питер, посмотрев на него и знакомо мягко, робко и застенчиво улыбнувшись, опустился на свою кровать, упираясь ладонями в свои колени и как будто ожидая от друзей привычного предложения, как убить время до того, как всех четверых станет клонить в сон. На соседнюю кровать сел Римус, снимая гриффиндорский галстук и по привычке вещая его на старую газовую лампу на своей тумбочке, отодвинул в сторону стопку книг и в свою очередь посмотрел на друга. Сириус приоткрыл форточку, впуская в спальню шум дождя, холодный свежий воздух и запах мокрой палой листвы и ночи, устроился на подоконнике, обернувшись ко всем троим, и потянулся в карман рубашки, ища зажигалку. Молчание между ними больше не казалось тревожным и напряженным, и это придало Джеймсу еще больше сил — он прошел до своей кровати, так же устало опустился на чистую постель и сбросил с плеч куртку. Поправил на переносице немного скосившиеся квадратные очки, взъерошил ладонью непокорные вихры и, глубоко вздохнув, снова встретился взглядом с каждым из Мародеров поочередно, наконец произнеся то, что собирался сказать с самого возвращения из кабинета Дамблдора: — Парни, я хотел извиниться перед вами. То, что случилось, так подкосило, что… Мерлин! — в изнеможении провел рукой по лицу он, вновь безнадежно сбивая очки на сторону, а затем взглянул на друзей теми же ясными глазами. — Но я был эгоистичным козлом, жалел только себя и не обращал внимания ни на кого вокруг. И если бы вас не было тогда рядом со мной, я даже не знаю, чем бы все могло обернуться. Простите. Я постараюсь больше не вести себя как идиот и не превращаться в живой труп. — Хоть когда-нибудь вообще возможно перестать удивляться тому, что ты иногда говоришь, Сохатый? — спросил вдруг Лунатик, и мягкая улыбка тронула его губы, делая знакомое лицо полностью расслабленным и не таким обеспокоенным. В глазах всех четверых постепенно зажигались все те же характерные только для них отблески. — Не в этой жизни, Лунатик, — твердо заявил Джеймс, для большей убедительности мотнув головой, а уголки его рта неприметно поползли вверх. И остатки тоскливой тишины и волнения окончательно лопнули в стенах спальни Мародеров, когда лица всех четверых впервые наконец осветились настоящими, искренними улыбками.***
Словно стремясь полностью заглушить внутри зияющую пустоту и растворить в сердце боль утраты, Джеймс с головой ушел в невольно удивившую некоторых активность, возвращаясь в учебе и полностью отдавшись ежедневной суете. К своему ужасу капитан быстро осознал, что сборная Гриффиндора, едва успевшая получить нового члена команды в свои ряды, потеряла целую неделю тренировок, а между тем первый для них в этом сезоне матч со Слизерином подбирался все ближе. И, придя в немалую досаду и раздражение на самого себя, Сохатый тут же возобновил тренировки, увеличив их количество до пяти в неделю и нещадно гоняя свою команду над полем в любую свободную минуту, несмотря на холодный ветер и затяжные дожди, накрывшие Хогвартс своей сырой пеленой. Они пропадали в раздевалках и на площадке до позднего вечера, до самой темноты, обыкновенно возвращались грязными и промокшими до нитки, стуча зубами от холода и, наплевав на осторожность, всей компанией теснясь к ярко горящему камину, стоило им только переступить порог гостиной. Джеймс всегда приходил последним и, наскоро принимая душ, присоединялся к Лили, используя последние часы вечера, чтобы поспешно нагнать скопившиеся горы домашней работы, пока девушка так же корпела над своими заданиями или просто читала книгу, отдыхая в завершение очередного дня. И друзья нередко присоединялись к ним, справедливо решив, что выдержать под натиском обязанностей гораздо проще всем вместе. Мародерским выходкам, а тем более шуткам, на время пришлось уйти в тень, и каждый из них вдруг предстал в немного ином свете — почти совсем взрослых, почти серьезных и старательно трудившихся юношей, достойных гордости их строгого декана. Всего за пару дней, благодаря погруженности в учебу и прочие школьные заботы, они принесли Гриффиндору изрядное количество баллов, заработав не одну похвалу от преподавателей и восхищенные, а иногда и завистливые комментарии студентов. И эта бурная деятельность возымела прекрасный эффект — Джеймс стремительно приходил в себя и даже все чаще улыбался, и, хотя золотое сияние счастливого вечного ребенка поугасло в теплых карих глазах, энергичный, до безрассудства смелый и живой огонь вновь вспыхивал за стеклами больших очков. Приближался Хэллоуин, и многие ученики, а в особенности младшие курсы, пребывали в возбужденном нетерпении, которое заглушить было не в силах абсолютно ничто. В воскресенье, за день до праздника, должен был состояться долгожданный матч, и, в лучших традициях межфакультетского вечного соперничества, обстановка между Гриффиндором и Слизерином стремительно накалялась, обещая скорые хаотичные стычки, очередной заряд головной боли для профессоров и вычтенные баллы. Но Мародерам предстоял еще один отработанный до автоматизма, но не менее авантюрный и опасный ритуал — в среду наступало полнолуние, которое, как и всегда, четверка намеревалась отважно встретить вместе. Лунатик уже ходил осунувшимся, страдал от разрывной головной боли, от которой почти не спасало даже тайком переданное Лили прямо из больничного крыла зелье, стал молчаливым и почти никогда не высыпался. Даже на неожиданно очень впечатленную похвалу от профессора Колумана во время очередного занятия в Дуэльном клубе Римус отреагировал разве что сдержанной слабой улыбкой. Он, как всегда, больше других желал наступления следующего за полнолунием утра, когда весь привычный кошмар, темная сторона его жизни, снова останется позади еще на месяц. И парень подозревал, что наутро друзья привычно встретят его во владениях мадам Помфри, но, признаться, не ожидал, что накануне вечером, после возвращения в спальню, Джеймс неизменно обратится ко всем с привычной фразой: — Чем займем свои вторые ипостаси завтра ночью, господа Мародеры? Растерявшись, Люпин выронил из рук тяжелый учебник по трансфигурации, с громким хлопком приземлившийся на пол возле его кровати. Парень тут же отреагировал на звук и поднял увесистый том, переложив его на кровать, а затем развернулся к Джеймсу, неловко пригладив отросшую челку. — Сохатый, ты… Уверен, что хочешь пойти завтра? — Не начинай, Лунатик! — не терпящим возражений тоном отрезал Поттер, в останавливающем жесте вытянув ладонь в сторону друга. — Мы придем, как и всегда приходили, и не дадим тебе сильно увечить твою симпатичную мордашку. И это даже не обсуждается, так что, пожалуйста, лучше просто промолчи и побереги силы. Выглядишь ты не лучшим образом, старина. Римус возмущенно нахмурился, насколько вообще это позволяло бледное усталое лицо, и, ища поддержки, обернулся к Сириусу. Ему меньше всего хотелось нагружать только-только оправившегося немного Джеймса очередными опасными испытаниями — о том, что всем им переживать подобную ночь уже далеко не впервой, Лунатик как-то позабыл. Но Сириус уверенно кивнул в сторону друга, будничным тоном поддержав: — Думаю, начнем с традиционной прогулки по Запретному лесу. Не знаю, как вам, но мне уже осточертело корчить примерность и подыхать над книгами. Пора добавить капельку риска в наши жизни, дети мои. Иначе мы охренеем от скуки и умрем непростительно покладистыми и невинными. — В точку, Бродяга, — усмехнулся вдруг Джеймс, отчаянно взъерошивая шевелюру. Питер воздержался от комментариев, но одобрительно кивнул, кажется, ничуть не удивленный, но и не переубежденный упрямством Римуса. Подобного они трое как раз вполне ожидали, но заранее без особенных обсуждений договорились не нарушать сценарий полнолуния и в этот раз. Сам Римус, поочередного посмотрев на каждого из друзей уставшим, но серьезным и точно предостерегающим взглядом, очевидно, подбирал аргументы для новых возражений, но Джеймс, подойдя ближе, с громким хлопком опустил ладони на его плечи и уверенно заявил: — Выдохни, Рим. Все будет в порядке. Черт возьми, мы провели вместе тучу полнолуний, так что переживем и это. Нам каждому давно пора пронести пушистый зад по окрестностям Хога. Не сдержавшись, Лунатик позволил короткому смешку вырваться из груди и, устало отводя взгляд, кивнул, возвращаясь к возне с учебниками и расписываясь в своем поражении перед упертостью друзей, и Джеймса — в первую очередь. — Ладно, ладно. Доводы разума, в конце концов, нифига не работают в вашем отношении. Это я понял давно. — Придуши свою совесть, дружище, — усмехнулся Сириус, освобождаясь от школьного джемпера и бесцеремонно отбрасывая его в сторону, завалившись на свою кровать. — Нас ждет очередное приключение. Больше возражений не нашлось, и, постепенно готовясь ко сну, Мародеры немного лениво перебрасывались фразами и мимолетными подначками, но Римус чувствовал себя слишком уставшим, чтобы устоять перед желанием растянуться на постели, зарываясь застывшими лодыжками в теплое одеяло и пытаясь игнорировать ломоту во всем теле и безжалостную мигрень. Постаравшись проглотить пару капель зелья из маленького пузырька украдкой от друзей, он наконец расположился на своей кровати, опустив полог, но пока не задергивая его до конца. Браться за чтение книг совершенно не хотелось, и парень уже было передвинул стопку на тумбочку, как из-под одного из нижних учебников вдруг выскользнул тонкий пергамент. Потянувшись за ним и развернув поближе к свету лампы, Лунатик узнал его еще до того, как взгляд заскользил по строчкам, выведенным знакомым кругленьким аккуратным почерком. Это было письмо от Рейчел, пришедшее две недели назад — что словно по меньшей мере два десятка лет.Дорогой Рим!
Надеюсь, что у тебя все хорошо, и ты в безопасности. Я все еще не могу до конца привыкнуть к мысли о том, что сейчас происходит дома — прошло много времени, а мне до сих пор очень страшно. Я понимаю, что мы сейчас очень далеко, и едва ли нам угрожает опасность. Но вы все еще там, и это не дает мне покоя. Я мечтала вернуться в Британию сразу же по окончании школы, раз уж мне не удается вырваться прямо сейчас. Но теперь Элизабет недвусмысленно намекнула, что никуда не пустит меня из Америки, пока ситуация не вернется в норму. Может быть, ее паника зашла слишком далеко, но она даже вспомнила истории о зверствах Гриндевальда в прошлом и теперь уверена, что очень скоро война перекинется на остальную Европу, и начнется полный хаос. Люк жутко раздражен и переживает за нее — ведь она ждет ребенка. Кажется, если бы мог, давно попросил бы ее переломить надвое палочку и забыть о существовании мира волшебников. Вот только понимает, что их ребенок, скорее всего, родится точно таким же. И, судя по всему, они оба не сомневаются, что больше никогда не отпустят меня от себя. Я все больше привыкаю к Ильверморни, раз уж мне суждено здесь получать диплом волшебницы. Если честно, теперь уроки даже не представляют проблемы — если программа и отличается, то не кардинально. Хотя мне жутко не хватает даже наших учителей. И наш руководитель факультета и близко не сравнится с профессором Флитвиком. Но я признаю и то, что мне не так плохо здесь. По крайней мере, я совершенно точно в безопасности. И ты хотел этого не меньше, чем моя сестра, поэтому, надеюсь, ты не волнуешься обо мне слишком сильно. Дружбы с моими соседками до сих пор не завязалось. На меня и впрямь многие смотрят свысока, как будто действительно верят, что я обязательно окажусь чопорной англичанкой и высокомерной зазнайкой. Если бы я не писала в первые дни тебе и Энн, наверное, точно сошла бы с ума. Но пара девчонок оказались вполне милыми, и мы довольно тепло общаемся. Селена и Бриттани. Любопытно, но у каждой из нас троих в семьях есть маглы — кстати, ты знал, что в Америке из называют просто «немаги»? Немного нелепо, но я уже начинаю привыкать. Как и ко всем остальным мелким отличиям. Так что, пожалуйста, улыбнись и погордись мной, Рим. Больше всего на свете я скучаю по твоей улыбке и глазам. Знаешь, а я ошиблась, решив, что я — единственная здесь студентка из Старого Света. Девочки познакомили меня с одним парнем, Бренданом. Оказывается, его родители приехали сюда из Ирландии, но сам он родился уже в Америке. Он хороший, немного шумный, но очень веселый — мы легко нашли общий язык. А еще чем-то немного напоминает тебя. Он такой же высокий, умный и обаятельный, и даже волосы так похожи на твои. Мне как будто стало чуточку легче дышать. Селли и Бритт говорят, я ему нравлюсь. Я не уверена — возможно, они правы. Мы хорошо ладим. Иногда я представляю, что ты все так же рядом, и уже вечером мы пойдем гулять по замку, а потом придется прятаться от проходящих мимо преподавателей. Но вместо этого провожу время с девочками и Бренданом. Все так сильно изменилось. Я скучаю по Британии, скучаю по Хогвартсу и ужасно тоскую по тебе.С любовью, Рэйчел.
Пальцы неподвижно сжимали письмо, взгляд быстро скользил по знакомым строчкам, вновь читая выведенные на пергаменте слова. И чувство щемящей тоски вдруг знакомо стиснуло когти на сердце, заходящемся тяжелым стуком. Его разум, по обыкновению перед полнолунием уязвимый к тревогам и мрачным мыслям, раз за разом предательски воскрешал в памяти образ Рэйчел Уоллис: ее улыбку, яркие синие глаза, звонкий переливчатый смех и пушистые, приятно пахнущие белокурые локоны. Она была так далеко, так невыносимо, непреодолимо далеко, что ее присутствие в его жизни с каждым днем ощущалось все менее реальным. И как бы ни хотелось удержать ее рядом с собой, он всегда знал — самое важное, чтобы Рэйч была в безопасности. И там, где девушка сейчас находилось, ей действительно ничего не грозило. Даже после первого прочтения парень отчетливо уловил перемену — Рэйчел явно возвращалась к нормальной жизни, оправляясь после их расставания и выбираясь из состояния растерянности и отчаяния. И хотя понимал, что все это должно радовать его, ведь у Рэйчел вновь появился шанс стать счастливой, от упоминания чужого имени в письме вдруг предательски защемило в груди, так, как никогда не бывало прежде. «Он такой же высокий, умный и обаятельный…», «Мы хорошо ладим…» — знакомые фразы раз за разом эхом отдавались в голове, и горькая улыбка растянулась на усталом лице. Рэйчел всегда была немного наивной, и сейчас, находясь по ту сторону Атлантики от нее, Римус, кажется, по-прежнему осознавал все гораздо яснее, чем она сама. И хотя говорил себе, что должен испытывать радость за любимую девушку, но предательская тоска никак не желала отпускать, забираясь глубоко в душу и расплетая свои безжалостные щупальца.***
Вечером в среду, когда Римус, бледный как свиток нового пергамента, измученный мигренью, встретился с мадам Помфри в холле и в ее сопровождении тайком, как и всегда, направился к тайному ходу под Гремучей ивой, остальные трое Мародеров в это время сосредоточились на завершающих приготовлениях к очередным опасным эскападам в ночь полнолуния. Куртки поспешно набрасывались на плечи, молнии резко дергались вверх, мантия-невидимка ждала своего часа, оставленная на кровати Джеймса, Карта Мародеров надежно покоилась у него же за пазухой, а волшебные палочки были небрежно сунуты за ремни джинсов, чтобы всегда находились под рукой. Сохатый автоматическим жестом поправил на переносице очки, оглядываясь на двоих лучших друзей. Бродяга оставался таким же спокойным, как и он сам, и в серых глазах его уже зажглись пылающие огоньки авантюризма и предвкушения. Хвост оставался серьезным и до крайности напряженным, но, на его же счастье, Джеймс не мог полностью догадаться о тщательно скрываемых мыслях друга. Питер боялся, на самом деле, до рези в животе боялся тех опасностей, которые таили в себе прогулки в полнолуние в компании оборотня. Ни один десяток раз напоминал себе, что это его друг, это всего лишь Рим, который — как не признать — тысячу раз приходил к нему на выручку, напоминал, что рядом будут Сириус и Джим, которые неизменно защитят и его, и друг друга, если вдруг того потребует ситуация. И хотя, мчась вместе со своими друзьями по залитым лунным светом окрестностям замка и Хогсмида, по чарующему своей пугающей красотой Запретному лесу, в конце концов невольно заряжался почти тем же авантюризмом и восхищенностью собственной ловкости и догадливости, где-то в самых потаенных глубинах своего сердца Питер испытывал предательский животный страх, ощущая себя так, словно снова и снова проходит по лезвию ножа, балансирует на грани пропасти, и всякий раз признавал, что эта сторона сложного калейдоскопа невысказанных эмоций ему решительно не нравится. Она порабощала, запугивала, призывала немедленно бросить опасные забавы и кинуться прочь, и каждый раз бороться с этим было чертовски трудно. Питер Петтигрю никогда не был таким же храбрецом, как его друзья — и сам он знал об этом лучше, чем кто-либо другой. Но какая-то необъяснимая и неясная, совершенно противоположная сила все время заставляла его заталкивать свои страхи как можно глубже и, внутренне содрогаясь, сжимая губы и нервно теребя края рукавов куртки, двигаться следом за своими безрассудно смелыми друзьями навстречу ночным эскападам. — Готовы, парни? — этот вопрос Джеймса стал уже частью их личного ритуала последних подготовок к полнолунию, и когда он наконец прозвучал в стенах спальни Мародеров, Сириус и Питер так же привычно встрепенулись, уверенно кивнув в ответ и напоследок проверяя наличие волшебных палочек за поясом. Сохатый бережно взял в руки легкую, струящуюся мантию и первым проследовал к двери, следом за ним — абсолютно спокойный и уверенный Сириус, а последним — Питер, затворивший за собой дверь как можно более бесшумно. Общая гостиная Гриффиндора была ожидаемо заполнена студентами всех факультетов и громко гудела от множества голосов, шорохов и стуков, но парни, уверенной походкой спускаясь с лестницы и пересекая комнату по направлению к портретному проему, даже не чувствовали необходимости действовать более скрытно. В конце концов, к извечной мародерской компании все давно привыкли, и их очередная прогулка совершенно никого бы не удивила, а отсутствие Лунатика для всех прочих уже завтра станет понятным — крепкий и довольно энергичный на вид староста Гриффиндора для товарищей по факультету также был известен и склонностью к частым назойливым простудам. И эта старая, а потому уже не особенно интересная для общественности легенда парням была как раз на руку, не требуя никаких разубеждений — ведь они, скажем, могли направляться навестить верного брата в Больничном крыле. И этот сам собой сложившийся сценарий срабатывал как нельзя лучше, но в самый последний момент знакомый голос окликнул их, уже почти достигших выхода из гостиной, невольно заставив замереть на месте и обернуться. — Ребята? Куда это вы собрались на ночь глядя? — Лили до этого момента сидела в одном из глубоких кресел, укутавшись в плед и погрузившись в чтение, и в суете общей гостиной они даже ее не заметили, да и никого из подруг Эванс здесь не было. Но теперь внезапный оклик буквально пригвоздил всех троих к месту, и впервые за очень долгое время у находчивой компании, как назло, не было ни одного более или менее подходящего ответа. Ко всему прочему, дело осложнялось существенной деталью — Мародеры были в курсе того, что тайна Рима Лили уже давно известна. Пару раз она даже находилась на дежурстве в Больничном крыле как раз в утро после полнолуний, да и едва ли девушка могла сейчас не знать, какая ночь наступала сегодня — состояние Лунатика в предшествующие обращению дни было вполне прозрачно для каждого из тех, кто знал о его болезни. Но вот о том, что каждый месяц лучшие друзья составляют ему компанию, бродя вместе с перевоплотившимся оборотнем по окрестностям замка, ей совершенно точно было неведомо. Однако Лили была слишком умной и проницательной, чтобы не связать одно с другим, и прямо сейчас в голове Сириуса промелькнула не самая приятная мысль о том, что самая сокровенная тайна Мародеров в эту секунду затрещала по швам. Он украдкой взглянул на Джеймса, естественно, без труда убеждаясь в том, что всех их секретов Сохатый не раскрывал даже своей девушке. Так и есть: Эванс решительно ничего не знала о том, что ее парень и друзья являлись незарегистрированными анимагами, а потому, должно быть, опасная догадка наверняка казалась ей еще более ужасающей. Однако, к счастью, Джеймс все же быстро проявил природную находчивость и, на минуту подходя ближе, глядя прямо в до крайности обеспокоенные ярко-зеленые любимые глаза, мягко взял Лили за руку, самым успокаивающим тоном из своего арсенала заверив: — Никуда, Лил. Все в порядке, Цветочек, правда. Мы просто… В общем, так нужно. Нам нужно отойти. А если кто-нибудь неожиданно захочет нас найти — пожалуйста, прикрой нас троих хотя бы на время, ладно? — Джеймс! — невольно возмущенно воскликнув, старательно пряча тревогу за строгостью, девушка вскочила на ноги, глядя на него во все глаза и лишь на секунду переведя взгляд на Сириуса и Питера, отчего последний даже невольно сжался, как будто встретился с глазами сурового декана. — Скажи, что происходит? Во что вы трое опять собираетесь влезть? — Детка, — голос Поттера понизился до шепота, такого ласкового и заботливого, что сбил Эванс с толку еще больше. И в угоду поджимающему времени парень воспользовался ее замешательством, добавив: — Я объясню тебе все, обещаю. Но позже. Это очень важно и срочно. Пожалуйста, Лили! Нам правда нужно идти… — Джим! — вновь возмутилась она, но короткий и нежный поцелуй быстро обжег ее щеку, и секунду спустя Джеймс уже вновь направлялся к выходу из гостиной, обернувшись на бегу уже возле открывшегося проема. — Лили, я правда все тебе объясню. Но позже, ладно? Не волнуйся. Я тебя люблю! И прежде, чем староста успела произнести в ответ хоть слово, троица Мародеров исчезла за портретом Полной Дамы. Лили же осталась стоять в полнейшей растерянности и тревоге, не зная, броситься ли вслед, или в самом деле подождать возвращения парней в гостиную. Голос Джеймса надежно потонул в общем гуле, и едва ли кто-нибудь, кроме нее самой, обратил внимание на его слова, но девушка все равно обеспокоенно оглянулась по сторонам, желая убедиться, что реплики любимого достигли только ее или, по крайней мере, не привлекли внимания. Что-то подсказывало ей, что это самое «объяснение» Джеймса совершенно не предназначено для лишних ушей, и будет лучше, если никто другой не проникнется любопытством к его реплике. Сумерки за окном окончательно сгустились, и, мимолетно скользнув взглядом по густо-синему небу за частыми сетчатыми стеклышками окна башни, Лили вдруг почувствовала, как сердце сильнее сжимается в груди, заходясь растревоженным колочением. Она помнила, что уже через каких-нибудь два часа небо озарит полная луна, и что где-то там, в Визжащей хижине, сейчас мучается от боли и грядущего перевоплощения один из ее друзей, которого она сможет увидеть утром в Больничном крыле, помогая мадам Помфри привести в порядок очередные царапины на теле изнуренного юноши. Знала, что, как и всегда, остальные из неразлучной четверки ворвутся в крыло еще до того, как часы пробьют семь, и непременно добьются хотя бы пары минут визита, чтобы удостовериться, что с Римусом все в порядке, и он скоро снова поправится. Так было каждый раз, и, узнав правду о страшной болезни друга, Лили так же быстро, как и школьная целительница, убедилась в непоколебимой решимости и поддержке его со стороны Сириуса, Джеймса и Питера. Но до недавнего момента, к своему собственному изумлению, даже не обращала внимания на то, что и они неизменно исчезали куда-то в вечер перед полнолунием. Ведь они не могли не знать, не понимать, что Лунатик для них был так же опасен в эту ночь, как и для любого другого человека, не могли и думать о том, чтобы попытаться пробраться в Визжащую хижину, в особенности после того инцидента с участием Северуса, едва не закончившегося трагедией в самом начале пятого курса. И все же они исчезли, умчались куда-то в такое опасное время, и Лили слишком хорошо знала их, чтобы не заподозрить самое опасное. Но как, как, во имя Мерлина, можно было только решиться на такое безрассудство? Как только они смогут обезопасить и себя, и Римуса? И насколько давно компания Мародеров раз за разом подвергает собственные жизни опасности таким вот способом? Ведь в одном Лили была уверена точно — судя по всему, эта вылазка явно не была для них первой. Внутренне содрогаясь от волнения, сердцем упрямо не желая верить в страшную догадку и едва сохраняя внешнее спокойствие, девушка бросила на оставленную в кресле книгу абсолютно безразличный взгляд, точно минуло никак не меньше недели после того, как она мирно и спокойно читала в общей гостиной, кутаясь в теплый плед. Неосознанно, скорее действуя автоматически, она забрала вещи с собой и направилась к лестнице, ведущей в спальни девушек. Это был один из тех крайне редких вечеров, когда ей даже не хотелось вступать в привычно завязавшуюся долгую беседу с подругами перед сном. Под предлогом головной боли Лили первой забралась в постель, задернув полог и даже не старясь думать о том, заподозрили ли что-то неладное девчонки — на это у нее просто не было ни сил, ни желания в данный момент. Ей до дрожи хотелось поскорее вновь увидеть компанию однокурсников здоровыми и невредимыми и наконец добиться от Джеймса хоть каких-нибудь более или менее ясных объяснений. И в одном она была уверена совершенно точно — ей еще долго не сомкнуть глаз в эту ночь.***
— Лунатик, это мы! Прости, пришлось задержаться. Ты как? — раздался за запертой дверью большой спальни на втором этаже Визжащей хижины звонкий голос Джеймса, и Римус, обернувшись в том направлении, надтреснутым голосом ответил: — Все нормально. Заходите. Войдя в знакомую до мелочей комнату и надежно затворив за собой дверь, Сириус, Питер и Джеймс увидели Римуса, опустившегося на пол, подпирая спиной широкую кровать с роскошным, но безнадежно пропыленным пологом. Их друг сидел прямо на холодных досках, без рубашки, в одних только выцветших джинсах, мелкая дрожь сотрясала его тело, зрачки голубых глаз заметно и пугающе расширились, а бледное лицо покрылось холодной испариной — как и всегда, один его вид давал понять, что до превращения остались считанные минуты. Пустой стакан у правой руки позволил заподозрить, что еще полчаса назад Лунатик безрезультатно пытался унять кошмарную головную боль — зелье почти полностью переставало помогать прямо пропорционально тому, как вторая сущность, поселенная в нем тяжелой болезнью, все ближе и ближе подкрадывалась к тому, чтобы выйти наружу. Он часто дышал, раз за разом откидывая голову назад и прикрывая веки, пока трое друзей опустились также на пол в противоположном углу комнаты, не сводя с него глаз. — Держись, старик. Мы с тобой, — вполголоса произнес Сириус в тишине комнаты, замечая, как первые тонкие лучи лунного света начинают свое движение по комнате, скользя все ближе в ногам их друга, чье тело затряслось сильнее, а дыхание уже с шумом вырывалось из груди. И, сам не зная, почему, вдруг добавил: — Главное то, что у тебя в сердце. Плоть — это только плоть, Рим. Это не настоящий ты. Джеймс обернулся в его сторону, глядя прямо в глаза со странным, непривычным, но совершенно точно одобряющим сиянием в теплых карих глазах, в полутьме казавшихся почти черными, словно кофейная гуща, а Питер на секунду с шумом втянул в себя воздух, не сводя взгляда с Римуса, чувствуя, как его сердце сжимается холодом в преддверии того, что вот-вот произойдет. Сколько бы раз им ни приходилось видеть превращение лучшего друга в волка, привыкнуть к такому попросту невозможно — к хрусту костей, заламывающимся конечностям и сдавленному крику, в конце конов перерастающему в вой. Римус, ускользающим на время сознанием поймав слова Сириуса, только успел улыбнуться бескровными губами, как на сей раз широкий луч света озарил серебряным сиянием его высокую фигуру, и голубые глаза широко распахнулись, стремительно меняя цвет и становясь совершенно другими. Начиналось очередное наполненное слепой болью перевоплощение. Парни не теряли времени, принимая облик анимагических ипостасей, и Сохатый, по привычке выйдя вперед, заслоняя собой друзей, почувствовал, как Хвост вскочил ему на спину, а его невероятно ловкое в этом обличии маленькое тельце явственно сотрясалось от страха — и он не мог винить его за это, не сводя оленьих глаз с того, как жуткая сила ломает Лунатика, вытесняя из него человека. Бродяга за спиной сдавленно ворчал, ожидая конца кошмара, и когда Лунатик наконец затих, застыв на месте и смотря на них горящими в темноте глазами, уверенно просеменил ближе, спокойно подходя и миролюбиво поскуливая в приветствии. И Лунатик первым ткнулся носом в лохматый бок, давая понять, что снова признает старых друзей. Сохатый сделал пару шагов ближе, мотнув головой с ветвистыми рогами, и на секунду так же коснулся носом макушки молодого волка, прямо между острыми ушами. Компания ночных исследователей Запретного леса была снова в сборе. Они вышли привычным ходом из хижины, оказавшись на сыром ночном воздухе, и Лунатик, первым почувствовав свободу, припустился бегом в сторону громады леса, позабыв обо всем на свете, точно эти разлапистые ели и вековые деревья манили его под свою сень, призывали заходить все дальше, погружаясь в завораживающие тайны. Бродяга с радостным лаем бросился за ним, готовый, в случае чего, задержать, усмиряя пыл друга, а Сохатый про себя невольно усмехнулся: и куда же вновь подевался рассудительный Римус Люпин? Вот он, Лунатик, мчится по окрестностям Хогвартса, по окраинам Хогсмида, опьяненный свободой и прохладой ночи. И сам он, отчаянно мотнув величественными рогами, галопом бросился следом, стараясь не сбросить со спины чудом удерживающегося Хвоста. Они летели по сухой, замерзающей осенней траве, мчались прямиком в полный опасностей и приключений темный лес, бежали навстречу свободе, восхищенные своей находчивостью, ловкостью и прыткостью умов, молодые, сильные и прекрасные, и Сохатый вдруг почувствовал, как самый глубокий шип отравляющей боли после утраты родителей наконец выскочил из его сердца, оставляя лишь светлую тоску по самым дорогим на свете людям. Он был рядом со своими друзьями, со своей семьей, он был им нужен так же, как они были нужны ему, и невидимые крепкие нити как никогда сильнее опутали их, окончательно связывая воедино навечно. Это странное, но по-своему приятное ощущение дежавю придало ему сил, вернуло энергию в тело и душу, и, несясь рядом с друзьями уже в чаще Запретного леса, он чувствовал себя как никогда живым.***
Стараниями мадам Помфри, Лили и заботой друзей, Римус оправился после очередного полнолуния очень скоро, и уже в субботу вернулся к заждавшимся Мародерам. А между тем весь факультет жил предвкушением первого для Гриффиндора матча, и обстановка между ним и Слизерином накалилась до предела за двадцать четыре часа до выхода на поле. Джеймс рьяно тренировал свою команду в последний день, но работу они завершили еще за два часа до ужина — единогласно решили набраться сил, да и время бронирования стадиона противниками подбиралось вплотную, а никто из гриффиндорской сборной не желал видеть на трибунах слизеринцев вплоть до выхода на поле. А потому весь вечер субботы команда традиционно провела вместе, собравшись в дружный круг возле ярко горящего камина, обсуждая завтрашнюю стратегию, но не слишком вдаваясь в детали — перенервничать и довести себя до бессонницы никому из них точно не улыбалось. Особенного страха не испытывал никто, и это не могло не радовать капитана, устроившегося в одном из кресел и ведущего со всеми оживленную беседу. Лили в виде редкого исключения открыто сидела у него на коленях, и хотя парень в основном был сосредоточен сразу на всех присутствующих и не только на ней одной, это лишь больше радовало девушку — Джеймс выглядел совсем прежним, к нему вернулась его природная улыбчивость, и даже в те минуты, когда он молчаливо задумывался, слепая пропасть боли больше не распахивалась в карих глазах. Они оставались живыми, яркими и сосредоточенными, а пересекаясь взглядом с ее, распахнутыми и упоительно зелеными, ощутимо теплели, наполнялись нежностью и светом, и Лили мягко улыбалась, чувствуя, как парень ласково сжимает ее ладонь. Эта игра значила для него многое — возможно, куда больше, чем для всех остальных. Но никак не меньше значила и эта поддержка, даже простое молчание рядом — от одного присутствия Лили, казалось, его сердце снова и снова наполнялось жизнью. Она не дала ему сорваться в пропасть в первые страшные дни. Они спасали друг друга любовью, и ни за что на свете Джеймс не позволил бы разрушить или предать это искреннее чувство, крепче сжимая хрупкую девушку в своих оберегающих объятиях, точно она — наивысшая ценность во всей Вселенной. В утро перед матчем капитан Гриффиндорской сборной, убедившись, что команда как следует подкрепилась, первым вывел их всех из Большого зала, и товарищи проводили их самой горячей поддержкой и пожеланиями удачи. Марлин, Алиса и Лили, обмотав шеи гриффиндорскими шарфами, тоже не стали засиживаться слишком долго и в компании также укутавшихся в шарфы Питера и Римуса направились в сторону стадиона, надеясь найти места получше, а за ними дружными группами подтягивались и другие студенты. Профессор МакГонагалл также спустилась к завтраку с шарфом своего факультета и пребывала в хорошем расположении духа, отвечая благосклонной, характерной для нее короткой вежливой улыбкой даже на шутливые предположения профессора Слизнорта. Зато слизеринцы и их болельщики не были настроены столь дружелюбно, прожигая тяжелыми взглядами всех, кто поддерживал в сегодняшней схватке гриффиндорцев. Матч обещал быть жарким. Погода стояла пасмурная и холодная, ветер трепал мантии и шарфы, а пальцы быстро коченели, но даже эти условия не слишком уж расстроили Поттера — по крайней мере, дожди прекратились, а значит, его задача на поле не усложнилась до уровня почти невыполнимой. В противоположность вчерашнему вечеру, команда переодевалась в полном молчании, а после, пока шестеро парней ждали, когда переоденется Эммелина, все они расселись на скамьи у карты поля, ожидая привычной напутственной речи. И Джеймс не заставил себя долго ждать — едва единственная в команде девушка опустилась на свободное место рядом с Сириусом, бодрым и уверенным тоном произнес: — Итак, господа и дама, это наша первая игра в сезоне. И последний сезон для троих из нас, так что он особенно много значит. Не время для бахвальства, но я уже как-то привык видеть имя своего факультета на кубке и не собираюсь уходить из Хогвартса без победы. У Слизерина новый ловец, но вас это особенно волновать не должно. Регулус Блэк — моя забота, — уголок губ Джеймса чуть дернулся вверх, когда он уловил почти неприметный, мгновенный отблеск в светлых глазах своего лучшего друга, но никто другой этого не заметил. — Слизеринцы месяц орут о том, что в этом году отвоюют титул чемпионов, но, при всей нашей благородности — хрен им, а не кубок! Так что давайте просто встанем, выйдем на поле и сделаем все красиво! Потому что так, как вы, этого не сделает никто. Этих двух месяцев и всех предшествующих сезонов мне хватило, чтобы понять, что эта сборная Гриффиндора — лучшая за многие годы. Поэтому вперед, ребята! Надерем им зад! — закончил он свой монолог с улыбкой, и все остальные шесть игроков в единодушном порыве поднялись на ноги, выстраиваясь в шеренгу и под потонувший в шуме ветра свисток мадам Трюк выходя на поле, немедленно взорвавшееся сотнями голосов болельщиков. Пока капитаны пожимали друг другу руки, Сириус пристально всматривался в худую фигуру младшего брата, одетого в зеленую с серебром спортивную форму и мантию своей команды. Регулус держался ровно и спокойно, упрямо приподняв подбородок, но он отчетливо улавливал волнение, словно волнами исходящее от младшего, незаметное для других, но вполне различимое для того, в чьих жилах также текла кровь Блэков. Он лишь мимолетно скользнул взглядом по старшему брату, избегая встречи глазами, но Сириус знал, что стоит ему отвернуться — и этот взгляд Рега тут же будет прикован к нему. Старший брат весьма редко бывал свидетелем навыков полета младшего, в последний раз видел того на метле, пожалуй, никак не меньше двух лет назад, а сейчас им предстояло играть за соперничавшие команды, и хотя Сириусу было не привыкать, внутренне он не мог не испытать короткий прилив удовлетворения от того, что не придется бороться с Регулусом напрямую — потому что ни один из них, пожалуй, не мог больше с точностью предположить, как поведет себя другой. Когда мадам Трюк дала старт матчу, и четырнадцать игроков взмыли в свинцово-серое небо, Джеймс лишь на пару мгновений обернулся, чтобы поймать взглядом алую часть трибун, и довольно быстро нашел знакомую любимую фигурку, чьи медно-рыжие волосы развевались на холодном ветру, как и теплый гриффиндорский шарф, обмотанный вокруг шеи. Лили стояла между Римом и Алисой, подбадривающе хлопая в ладоши вместе с сотнями других болельщиков, переговариваясь о чем-то с заметно посвежевшим и воодушевившимся Лунатиком, улыбаясь подругам и что-то крича хором со всем факультетом. А затем поймала взглядом его, застывшего на метле примерно на одной высоте с трибунами. Джеймс невольно улыбнулся, всем своим видом выражая уверенность и силу, изобразил воздушный поцелуй, отправляя его в сторону любимой девушки — и она ответила на этот жест, сделав вид, что поймала его в воздухе, озаряя трибуны лучезарной улыбкой. Лили Эванс, его персональное солнце, сверкающий горячий луч надежды в сером осеннем ненастье. Любимый талисман, непоколебимо верящий в него и в каждого из своих товарищей. Кевин, Сириус и Эммелина немедленно включились в отчаянную борьбу с охотниками Слизерина за квоффл, вратари заняли свои позиции, готовясь к атакам, загонщики, включая пополнение Гриффиндора, закружили над полем, отбивая опасно приближающиеся бладжеры и меняя их траектории в направлении соперников, а он, полностью сосредоточившись на игре, окинул зорким взглядом, привыкшим примечать мельчайшие детали, всю площадь поля, инстинктивно отзываясь на все знакомые вспышки. Регулус Блэк двигался совсем не так, и это сразу же бросалось в глаза — он оборачивался по сторонам, меняя положение метлы, успел сделать как минимум три полукруга над полем и трижды менял высоту. Нельзя сказать, что в этом были ошибки — напротив, Джеймс, со свойственной, хотя, на первый взгляд, и не характерной для него проницательностью в игре моментально признал, что в младшем из братьев-Блэков чувствуется очень даже неплохой ловец, но опыта ему сравнительно не хватало, и то, что такой масштаб квиддича был для него в новинку, не смогло укрыться от взгляда более опытного игрока. Но он со всей сосредоточенностью и упорством взялся за выполнение своей задачи, и Поттер прекрасно осознавал, что обманывать себя впечатлением о неопытности соперника не стоит. Не медля больше ни секунды, перевел основное внимание на поиски снитча, еще раз окинул взглядом две ближайшие зоны поля на несколько метров, сторону верхних трибун с местом комментатора и собравшимися на матч учителями, и… Он увидел его слишком быстро даже для столь опытного ловца, в первые несколько секунд не сомневаясь, что это очередной слабый отблеск от чьей-нибудь фотокамеры или значка на факультетском флаге. Но уже в следующий миг рванулся с места, налегая на новенькую метлу и развивая скорость, от которой мантия рвалась за плечами, а в ушах свистел холодный ветер. Регулус Блэк встревоженно проследил за этим маневром, инстинктивно метнулся в том же направлении, отчаянно пытаясь предугадать точку внимания ловца и капитана Гриффиндора, однако было уже слишком поздно — позабыв об изумленном сомнении в собственной удаче, Джеймс Поттер мчался к трибунам комментатора и учителей, словно сам дьявол гнался за ним, летя где-то за спиной, и не отрывал взгляда от золотого снитча, зависшего на метр ниже смотровой площадки. Еще пара стремительных, слепящих мгновений — и застывшие пальцы цепко сомкнулись на ледяном металле, Джеймс резко рванул метлу в сторону, в самый последний момент уходя от столкновения с трибуной, взмыл на полметра выше и вскинул в воздух сжатый кулак, а из груди его невольно вырвался победный клич, потонувший в усиленном волшебным рупором голосе комментатора: — НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ДА! ЭТО ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО — ДЖЕЙМС ПОТТЕР ПОЙМАЛ СНИТЧ! ГРИФФИНДОР ПОБЕЖДАЕТ СО СЧЕТОМ 150:0! ПОПРАВЬТЕ МЕНЯ, ЕСЛИ ОШИБАЮСЬ, НО КАЖЕТСЯ, ТОЛЬКО ЧТО КАПИТАН СБОРНОЙ УСТАНОВИЛ НОВЫЙ РЕКОРД ХОГВАРТСА! Сияя улыбкой, Джеймс спускался к земле, пока шокированная и растерянная команда Слизерина собиралась вместе, непонимающе оглядываясь и не веря своим ушам и глазам, а ало-золотая команда победителей дружной гурьбой мчалась к своему капитану, восторженно крича, но их голоса потонули в волнах оглушительного рева трибун. Красные знамена с рычащими на них львами взлетели в пасмурное небо, прорезая серый и влажный воздух, волна изумления и восторга прокатилась над полем, и Сохатый, спускаясь наконец на землю, бросил взгляд в холодную высь, чувствуя, как сердце тепло сжимается в груди, и чувство светлой тоски вырывается наружу, делая его улыбку мягче, спокойнее. «Я сделал это для вас, — мысленно прошептал он, все так же всматриваясь вверх и словно чувствуя два знакомых, родных взгляда, наблюдающих за ним. — Я люблю вас и никогда не забуду». А в следующее мгновение руки товарищей по команде затянули его в крепкие, восторженные объятия, и возбужденно скачущим и кричащим многоруким и многоногим клубком сборная Гриффиндора встретила первую радость победы вместе. Матч со Слизерином завершился впечатляющим мастерством капитана, не продлившись даже пяти минут, и в этот день Джеймс Поттер навсегда вписал свое имя в историю родного факультета и всего Хогвартса. Сразу же за товарищами по команде на поле высыпали гриффиндорцы и поддерживавшие их представители с других факультетов, орущие до хрипоты, смеющиеся, бросающие знамена на плечи сегодняшних героев и во все глаза смотревшие в основном на Джеймса, словно все еще не до конца веря в потрясающе зрелищное и неожиданное завершение не успевшей даже разгореться игры. И Сохатый издали заметил Лили, летящую со всех ног прямо к нему впереди всех остальных. Длинный шарф развевался на ветру, волосы обжигающей волной взлетали на плечах, а изумрудно-зеленые глаза горели восхищением, радостью и гордостью за родной факультет и за него в особенности. Парень успел лишь опустить на землю метлу, как любимая девушка тут же оказалась в его объятиях, и, подхватывая тоненькую фигурку на руки, Джеймс оторвал ее от земли, дважды покружив, прежде чем вновь опустить, и сам не заметил, как с губ его сорвался счастливый смех. — Я так горжусь тобой, Джеймс! — прошептала она, вставая на носочки, чтобы коснуться его губ в мимолетном поцелуе. — Это было невероятно! — Благодаря тебе, мой любимый талисман, — тихо произнес он в ответ, вызывая солнечную улыбку на красивых губах, согреваясь под взглядом пронзительной зелени, искрящейся так сильно, как никогда за последние месяцы. И на этот раз первым склонился ближе, ловя ее губы своими и увлекая в долгий, головокружительный поцелуй, словно хотел выразить все, что не успел сказать за все эти минувшие недели.***
Даже несмотря на то, что стартовала новая учебная неделя, несмотря на все такую же холодную погоду, в день Хэллоуина весь замок, казалось, находился в таком возбужденном состоянии, предвкушая праздничный ужин в Большом зале, что все на время даже наконец почти забыли о мрачных событиях в магической Британии, желая провести счастливый день с друзьями и вдоволь насладиться праздником. Что уже говорить о Гриффиндорцах, все еще пребывавших в самой настоящей эйфории от блестящей победы во вчерашнем матче. Уже утром, бредя по лестницам на завтрак и наслаждаясь аппетитными запахами запеченной тыквы и яблок в карамели, Джеймс, который сегодня проснулся в самом что ни на есть радостном и бодром расположении духа и искренне улыбался совсем как прежде, держал Лили за руку и вел с ней шутливую беспечную беседу о пристрастии профессора Слизнорта к ананасам, когда где-то за ним и за спинами лучших друзей раздался смеющийся голос Бенджи Фенвика: — Эй, Поттер, когда ты уже позволишь другим игрокам сделать на поле хоть что-нибудь, замонал? Ты никому не даешь даже начать игру, мантикора тебя раздери! — Просто забейся и смирись, Фенвик! — остановившись, Джеймс обернулся к приятелю и ответил на его шутливое возмущение довольной ухмылкой. — Квиддич — это вообще не твоя прерогатива. — Меньше пафоса, чемпион чертов, — не оставшись в долгу, ответил на подначку пуффендуец, но, поравнявшись с гриффиндорцами и приветственно улыбнувшись всем остальным, со звонким хлопком опустил крепкую руку на плечо гриффиндорского капитана, добавив уже без подколов: — Это было мощно, чувак! Будь у нас на минуту больше времени, все бы описались от счастья. — Очень тактично, Бенджи, большое спасибо! — иронично заметила Лили, глядя на однокурсника с нескрываемой улыбкой. А тот, вдруг бросив взгляд поочередно на нее и на Римуса, нарочито виноватым голосом запричитал: — О, пощадите меня, благородные старосты Гриффиндора! Я не собирался задевать самых гордых и нежных чувств вашего славного факультета! Рим открыто рассмеялся вместе со всеми друзьями, а Лили, весело фыркнув и так же саркастически закатив глаза, вместе с Алисой, Марлин и Эммелиной отделилась от столпившихся семикурсников и прошла в Большой зал, бросив что-то шутливое вроде: «Мальчишки!» А Мародеры задержались еще на минуту, болтая с приятелем-пуффендуйцем, как и многие, все еще находившимся под впечатлением от вчерашнего триумфа львиного факультета. Завтрак шел своим привычным чередом, за исключением того, что вместо мрачных заголовков газет студенты живо обсуждали хэллоуинский вечер и грядущий пир, когда над головами неизменно закружили целые стаи сов, роняя письма на столы к своим хозяевам или же просто прилетая поздороваться вместе с другими. И Римус, к которому наконец после полнолуния вернулся аппетит, позволив спокойно отдать должное тостам с джемом, еще издалека заметил знакомую сову — пестро-серую, принадлежащую Рэйчел Уоллис. Его последнее письмо отправилось к девушке две недели назад, и парень невольно почувствовал, как в груди знакомо тепло затрепетало — взгляд голубых глаз тут же оживился, и это не укрылось даже от внимания друзей, убедившихся в верности своих догадок как раз в тот момент, когда сова опустилась на стол перед Лунатиком, протягивая лапу с привязанным письмом. — Вам послание, господин Лунатик, — умирая от скуки перед новой учебной неделей, решил прокомментировать Бродяга, но друг лишь наградил его коротким саркастическим смешком, отвязал послание от лапки совы и, поблагодарив почтальона кусочком свежего хрустящего тоста и погладив гладкие перья, отпустил в совятню, отдохнуть перед дальней обратной дорогой. Пробежавшись глазами по аккуратным строчкам, он сразу же узнал почерк Рэйчел так же, как и узнал ее сову, и бережно спрятал письмо в сумку, вызвав недоумение все того же Бродяги. — Неужели не собираешься открыть? — Чуть позже, — коротко заметил он, мотнув головой. На самом деле соблазн развернуть послание был чертовски велик, но Лунатик предпочитал читать письма Рэйчел в одиночестве и в спокойной обстановке, зная по опыту, что обычно они оказывались длинными, а в последнее время испытывая невольное волнение перед тем, что может на этот раз увидеть. И, посмотрев на часы, добавил: — Пора идти. Травология через пятнадцать минут, а нам еще дойти до пятой теплицы. — Мерлин, ну там же такая холодрыга на улице! — обреченно простонал Питер, нехотя поднимаясь из-за стола вместе со всеми. — Мы промерзнем до самых соплей. — Это не самое нужное в наших организмах, Пит, так что все в порядке, — усмехнулся Джеймс, недвусмысленно хмыкнув и хлопнув друга по плечу. — Зато представь, что нас ждет очередная незабываемая встреча со жгучей антенницей, зубастой геранью и дьявольскими силками. Поверь, они не дадут тебе окончательно замерзнуть. Пойдемте лучше, пока Лунатик не прибегнул к силовым методам. И гриффиндорцы, ежась в предчувствии холода во дворе замка и запахивая форменные мантии, поднялись на ноги, направляясь к выходу. Последнюю реплику Джеймса Римус предпочел не комментировать, а только лишь усмехнулся, не без удовлетворения отмечая, что победа в первом матче стала прекрасным мощным аккордом в восстановлении душевного состояния сильного и неунывающего Сохатого.***
Дорогой Рим!
Надеюсь, что у тебя все в порядке, и ты хорошо себя чувствуешь. Здесь становится заметно холоднее с каждым днем, и мы уже переоделись в теплые школьные мантии. Наверное, в Хогвартсе уже совсем по-осеннему холодно. Хотя я до сих пор вспоминаю, как же красиво там бывает в сентябре–октябре, когда все вокруг становится золотым, но дни все еще теплые. Странно, но меня даже пугает то, как быстро пролетают месяцы — уже три с того дня, как мы расстались на вокзале. В моей учебе, конечно же, ничего не изменилось. Честно признаться, многие преподаватели тоже не слишком меня жалуют, пусть и не все из них показывают это открыто. Хотя на прошлом занятии по заклинаниям наш профессор назвала меня «девчонкой, вечно мечтающей о чем-то пустом, когда надо работать». Не слишком вежливое обращение, не правда ли? Профессор Флитвик никогда бы себе такого не позволил. Но я уже привыкла — на самом деле, действительно привыкаешь игнорировать эти ехидные смешки и замечания с свою сторону. Просто очень многие здесь все никак не могут мне простить, что я вторглась к ним из Хогвартса, да еще и на последнем курсе, а одна из моих одноклассниц вообще недавно назвала его «чепухой для чопорных англичан и ирландцев». Немного обидно, особенно если учесть, с каким рвением она слушала, когда другие девочки расспрашивали меня о нем в первые недели после приезда. Даже рассматривала вместе с ними мой галстук Когтеврана — я до сих пор использую его место ленты. И как же это злит моего декана! Брендан пару раз защищал меня и все время говорит не обращать внимания. Его родители тоже когда-то учились на Когтевране, а после школы перебрались в Америку. Мы вообще очень много общаемся, даже когда Селена и Бриттани не составляют нам компанию, и я не знаю, что бы делала без их поддержки. Иногда бывает ужасно неловко, потому что… Он спрашивал, был ли у меня парень в Хогвартсе. И я рассказала ему о тебе, все самое лучшее. Что ты каждый день делал меня счастливой и что вы чем-то сильно похожи. И как потом нам пришлось расстаться из-за прихоти моей сестры и ее мужа. Не могу винить Лиз и Люка за это решение… Но не могу и просто забыть, что они стали причиной нашего разрыва. Мне до ужаса хотелось бы, чтобы ты оказался прямо сейчас здесь, рядом со мной. Мне столько нужно тебе сказать, Римус, но я просто не знаю, как начать, как лучше написать об этом! Я чувствую себя предательницей. Но понимаю, что не могу не рассказать. Это было бы еще менее честно, а я никогда не хотела лгать тебе. Ведь ты ненавидишь ложь, всегда ненавидел, и если скрывал что-то от меня, то только лишь потому, что был слишком упрям и слишком сильно беспокоился обо мне. В прошлые выходные на другом факультете, в соседнем общем зале устраивали вечеринку, и Брендан пригласил меня, чтобы познакомить со своими друзьями. Мы пили сливочное пиво, вовсе не такое вкусное, как в Англии, а парни тайком притащили джин, совсем как твои друзья на ваших факультетских вечеринках. И когда мы уже уходили, Брендан, он… Он сказал, что я очень нравлюсь ему, крепко обнял и поцеловал меня. Я совсем растерялась, не знала, куда деться, но это было так странно и неожиданно. Вспомнила о тебе, и почувствовала себя ужасно. Но ведь я не хотела, не хотела этого и не давала совсем никаких намеков! Наверное, теперь ты почувствуешь, что я тебя предала, но, клянусь, это не моя вина, Рим! Разве я знала, что так получится? Я не представляю даже, как ты отреагируешь, и больше всего боюсь, что разобью тебе сердце, каким бы сильным оно ни было. Я не должна была этого допускать, но допустила, и теперь совсем запуталась. Такой путаницы в моей голове не было, кажется, еще никогда. Но как бы ни было неловко и стыдно, я не могла не рассказать тебе об этом. Это было бы хуже поцелуя и предательства. Ты имеешь право знать, потому что достоин только самого лучшего. Прости меня. За то, что допустила это, и за то, что рассказала тебе вот так. Я бы все отдала, чтобы объясниться лично, но это просто невозможно. Ты в праве ответить так, как считаешь нужным, но, пожалуйста, помни, что я никогда не лгала тебе, Римус. Я любила тебя с того самого дня, как ты не дал мне расшибить колени о лестницу в главном холле.Надеясь на возможно скорый ответ, Рэйчел.
Пальцы Лунатика, сжимающие письмо, похолодели, а как только взгляд скользнул по последним строчкам, губы болезненно сжались, пока вся краска схлынула с напряженного лица. Едва уроки закончились, он быстрым шагом добрался до башни Гриффиндора и, отколовшись от лучших друзей в гостиной, поднялся в спальню, наконец добравшись до письма Рэйчел. Жгучее нетерпение преследовало его весь день, но теперь ледяная волна растерянности полностью погасила пыл, заставив застыть на месте, мечтая только лишь о том, чтобы проснуться или просто никогда не открывать это письмо. Сердце предательски сильно сжалось в груди, но Лунатик не позволил ни одному вздоху сорваться с губ, а лишь сильнее сцепил пальцы на послании, согнув его у краев так, что обветрившиеся на холоде красные костяшки побелели. Горькая усмешка поразительно знакомо дернула уголок губ вверх, как будто стремясь скрыть боль, резанувшую лезвием по обнаженному живому сердцу. Разве мог он не знать, с того самого момента, как имя этого юноши прокралось в их личную переписку, что однажды все получится именно так? Разве мог злиться теперь, ведь сам так отчаянно надеялся, что Рэйчел быстро оправится от разрыва и встретит другого парня, который спасет ее от всего пережитого? Она неизбежно становилась все менее реальной для него, но ведь была таким же живым человеком и нуждалась в любви. Не просто наивно, а бессердечно и глупо было бы надеяться на то, что однажды она вернется к нему. И с той же холодной, колкой печалью он вдруг осознал, что и слог ее письма изменился: Рэйчел никогда прежде не называла их расставание «разрывом». Он — да, думал так, хотя и не озвучивал этих мыслей, она — какое-то время все жила надеждой на то, что они смогут догнать свое прошлое. И это прошедшее, предательское прошедшее время почти в каждом предложении, которое никогда еще не казалось Римусу таким красноречивым, таким немо доказывающим финал! Рэйч могла не заметить этого, могла не придавать значения, но строки, подсознательно вышедшие из-под ее руки, говорили куда больше. И может быть, сердцем она еще не поняла, но что-то в ней, какое-то интуитивное под-подсознание понимало, знало теперь наверняка — они больше никогда не будут вместе. Возможно, даже никогда не увидят друг друга вживую. «Это просто невозможно». Верно, Малышка Уоллис, милая белокурая девочка из Когтеврана — это уже стало попросту невозможным. А может быть, в самой сути всегда оставалось именно таким. И тебе не за что извиняться, тебя не за что винить. Это была только первая любовь, наивное подростковое чувство, возможно, более глубокое, чем можно было ожидать от людей их возраста, но все-таки обреченное. Первая любовь, у которой не было будущего. Взгляд Люпина оторвался от пергамента, устремляясь куда-то далеко-далеко, за стекло высокого окна, в потемневшее вечернее небо, словно пытаясь незримо отозваться на зовущий издали голос, уходящий, но так много значивший для него. Все однажды заканчивается — и хорошее, и плохое — и если это случилось, и ты понимаешь, что так в самом деле будет лучше, не стоит гнаться за иллюзиями. И для них обоих пришло время остановиться. — В этом нет ничьей вины, Рэйч. Так будет лучше для нас обоих, — вполголоса произнес Римус в пустоту, даже не отдавая себе отчета, что говорит вслух. Постоял еще несколько минут, прежде чем аккуратно сложить письмо и убрать его в одну из книг, ко всем остальным письмам и их общей фотографии, сделанной Алисой в один из давно прошедших августовских дней. Дверь за спиной неожиданно распахнулась, впуская внутрь шум гостиной и Сириуса, и Римус поспешно обернулся, надеясь, что смог сохранить самое обычное выражение лица. — Лунатик, дружище, ты идешь? Пора топать на праздник! — Да, — кивнул он, пряча руки глубоко в карманах брюк. Они так и не успели переодеться после уроков. — Да, я иду. — Эй, Рим… — Бродяга с подозрением склонил голову, внимательно всматриваясь в лицо друга, точно опасаясь, что действительно уловил тревожные перемены, а не просто игру света и тени в освещенной только лишь одной настольной лампой комнате. — Ты в порядке? — Да, нормально, — заверил тот, двигаясь по направлению к двери, чтобы получить шанс разорвать зрительный контакт с проницательными серыми глазами лучшего друга. — Идем, пока парни все там не разнесли. И он спустился в гостиную вместе с Сириусом, присоединяясь к другим Гриффиндорцам по пути в Большой зал. Невольно думал о том, как ровно год назад впервые поцеловал Рэйчел Уоллис, как окрыленный и счастливый мчался в общую гостиную, пока пятнадцать минут спустя не узнал о страшном несчастье в семье Мэри МакДональд, из-за которого тот хэллоуинский банкет пропустили все старшекурсники Гриффиндора, вызвав беспокойство учителей и слишком быстро распространив информацию по школе. Удивительно и горько, как может развернуться мир за каких-то триста шестьдесят пять дней! Римус старательно сохранял спокойное выражение лица, старался улыбаться и болтать с друзьями так беспечно, как только могло позволить изобразить его внутреннее состояние. Но даже сотни парящих тыкв со свечами, десятки самых разнообразных аппетитных блюд и горы сладостей казались ему совсем не такими праздничными, как в прежние годы. Единственное, чего хотелось ему сейчас — это сохранить известие в тайне как можно дольше. Ведь как бы ни уважали личное пространство друг друга его друзья, Лунатик прекрасно понимал, что пройдет слишком мало времени, прежде чем парни догадаются, что случилось что-то такое, чему причиной стало его утреннее письмо.