***
Он нашел способ добраться до баллонов. Теперь Леви чуть дрожащими руками менял их, надеясь, что газ подойдет. Лед внутри растопился и начал бурлить кипятком, в зеркальном коридоре теперь загорелся свет: жарко, настолько жарко, что на лице парня действительно выступила капля пота. В голове что-то щелкнуло, как в только что сломавшемся — или же включившемся — механизме. Когда баллоны оказались на месте, паника медленно переросла в простое волнение. Слишком трудно оставаться совершенно невозмутимым. Он присел на простынь, расстеленную на полу и потянулся рукой к приводу, коснулся холодного металла. Скорее всего, найдется ситуация, в которой на этих тросах повиснет его жизнь. Он потратил ни много ни мало времени на то, чтобы правильно закрепить на себе все ремни: те порой не поддавались, путались. За время, что они пылились, он малость отвык, однако ничего не забыл. Леви помнил, что с этим нужно делать и каким образом использовать. Мечи он не брал в руки правильно, дабы не задевать ими землю и снизить риск поломки. Запасных у него крайне мало. Несколько секунд он держал их перед собой и вглядывался в то, как сверкают от слабого света пластины металла, как проявляются царапины на них. Не знал, зачем делает это. Но много времени ему на рассматривание оружия не понадобилось. Он почти его не использовал ранее и, на самом деле-то, оно никак не могло стать более хрупким или тупым. Леви сейчас пытался не столько убедиться в целостности мечей, сколько не поддаться в какой-то части… бессилию. Он чувствовал силу, но не перед Кенни. Кенни умеет и знает больше, чем он. Однако жизнь хочется сохранить. Выжил однажды — выживет снова. Люди хотят жить, и Леви не исключение. Он тоже хочет жить. Хотя бы сейчас. В тот момент комнате заброшенного ранее дома было так тихо, что он слышал только собственное дыхание и стук сердца в сумасшедших темпах, собственную кровь, кипящую в голове и плескающуюся в ушах. Что-то внутри говорит: «слышишь же? Танцуй. Это мелодия, под которую ты умрешь». Хотя ему казалось, что он уже медленно умирает. Умирает с каждой секундой, с самого рождения. Даже когда он еще не родился, его судьба, кажется, была предначертана. Леви умрет под бешеный стук своего сердца, а в ушах будет кипеть и плескаться кровь. Несколько секунд он постоит с лезвиями в руках, потом же свалится наземь, закашляется обессилено и глухо, поймет, что вот-вот конец придет всему. Придет конец мучениям, проблескам счастья на черном полотне жизни, какому-то подобию любви — к уже явно мертвым людям, всему. И он стал пытаться отогнать от себя эти мысли. Слишком много попыток и ни одного четкого действия. Только лишь полутона событий и мыслей. Пора бы с этим кончать. И Леви направился на выход. Нет, не нарываться на банду Кенни — скорее ради того, чтобы добыть вновь средства для существования. Выживание. Да, выживание. А как назвать иначе?***
Маленький мальчик закрылся в шкафу. Он слышал шаги по дому, слышал голоса. Пришли какие-то люди, и пришли явно за тем, что прячет его отец. Внутри все сжалось, а в голове не возникало никаких мыслей, если не учитывать «я боюсь». Мама ему говорила в таких случаях бежать, бежать изо всех сил, даже если дыхание собьется и подкосятся ноги: бежать. Именно у него находится ключ ко всему, что они с матерью должны были хранить, и если какие-то люди заберут его, а вместе с тем то, что у него есть — вот он, конец. Придется не подражать жизни бедной семьи, придется уже действительно так жить. По крайней мере, мама рассказывала так. Вот. Они заподозрили. И если мальчика найдут, ничего хорошего точно не произойдет. Сейчас к ним в дом никто не придет, а с мамой дела плохи. Ему говорили, что нельзя кидаться и спасать ее, ни в коем случае, как бы не чесались руки и не тянуло болью сердце. Он и правда хотел подбежать и начать ее трясти, хотел попытаться что-то сделать. Он просто не сможет жить без матери — так ему, по крайней мере, казалось. На миг мир стал черно-белым и размытым, словно смотрел мальчишка на него сквозь намыленное стекло. Но он лишь рванул в бегство. На щеках уже высохли старые слезы, а новые лились и лились без остановки. Мальчик услышал, что его не собираются упускать, и буквально пулей вылетел из дома. Конечно же, взрослым мужикам чего стоит поймать ребенка? Особенно ребенка, которому так хочется вернуться назад и спасти маму. Бежал он к более людным местам: хоть кто-то там, может, и обратит внимание на мелкого, которого пытаются схватить какие-то мужчины. Даже здесь, средь грязи и опущенных обществом, как в тюрьме, более-менее гуманные люди никогда не причиняли вреда детям и осуждали за это. Мальчишка петлял по подворотням, порой спотыкаясь и чуть не падая. Поначалу никого не было, однако он увидел чей-то силуэт в плаще. Буквально налетел на этого неизвестного и, схватившись за его ноги, царапая ногтями кожаные сапоги, спрятался за ним. Человек поправил капюшон и дрогнул. Рост у него очень невысокий, конечности худощавые, а лица не видно. Леви поначалу он не понял, что именно происходит. Он резко поднял голову: и взгляду предстали именно они — люди Кенни. Этого он и боялся. Мало того, они сдадут его — коротышку, передвигающегося при помощи УПМ, — так еще и сопляк какой-то повиснуть надумал. «Лучше не мешать его наемникам», — сказал бы Леви, имея холодное сердце и горячий разум, но перед ним ребенок совершенно не отвратительного возраста, трясущийся, как осиновый листок; он уже своими маленькими ручками, сжавшимися под коленями как бы случайного прохожего, умолял о спасении. «Ты моя надежда», - читается по дрожи в руках, вцепившихся в штанины уверенной хваткой. В голове снова щелкнуло, а на грудную клетку будто налип раскаленный металл. Странное чувство сомнения в собственном выборе длилось лишь момент. Леви никому бы не пожелал попасть к Потрошителю, ведь он знал по себе, что это за дерьмо такое и почему лучше не есть его. И юноша положил руки на оружие, будучи готовым в любой момент выхватить мечи и устроить резню. Не то, чтобы он любил резню - напротив, он даже пытался устраивать ее как можно реже. Каким надо быть психом, чтобы испытывать удовольствие от убийств и радоваться тому, что ты по локоть в человеческой крови? — Идите дальше, добрый человек, идите, — тон очень невинный, и несложно поверить, что действительно ничего такого не происходит. — Меня больше интересует, чего вы хотите, — и тут Леви осекся. Но тут же успокоился, вспомнив, что его голоса ранее никто из них не слышал, — от мелкого. Один человек чуть ли не подскочил на месте, чувствуя озарение. — Это он, блядь! — Кто? — Который Лави, или как там его. Босс его ищет. Коротышка с устройствами, ну, который раньше там работал... ну ты не знаешь, но он там работал! Именно в этот момент Аккерман младший оттолкнул мальчишку и выпустил из коробок тросы, рывком отлетев к ближайшей стене и упершись в нее ногами. Черт уже с помощью соплякам, этих людей все равно надо ликвидировать, а не то они растреплются Кенни и пиши «пропало». Убегать нельзя. Сам же мальчик забился куда-то за ящики с гнилыми отходами с рынка. Воняет дико, но жизнь и семейные ценности намного выше всяких там физических ощущений. Ребенок выглянул и вскоре пожалел об увиденном. Капюшон оказался на спине, и теперь лицо невысокого человека видно. Оно каменное. Действительно каменное. Или не совсем? Казалось, вот-вот дрогнет хоть одна мышца. Однако нет. Юноша странно держал в руках оружие, странно бил, быстро перемещался, даже слишком быстро. Он уворачивался от пуль, которых было слишком мало, ведь Леви нужен им живым, а пулей и убить можно. Ранить бы неплохо. В ход пошли кинжалы. Лицо человека на УМП сильно изменилось, когда он увидел, как его удар отражает блок, поставленный одним из людей. Удар Леви нанес слишком сильно, а потому кусок от лезвия отлетел со звоном в сторону, как и нарушилось ровное движение над головами наемников. Он на секунду действительно ошалел и изменился: вылупил глаза как чокнутый и потерял управление. Несколько мгновений — и вот он, чуть ли не оглушен об стену. Нет. Не сейчас. Он не умрет сейчас, черт возьми. Должно быть больно. Леви отпустил пульты управления и упал на спину, получая сильный удар затылком о землю. Поморщился, вздрогнул: из носа текла кровь. Вот же черт, разбил. Люди решили не медлить и кинулись к Аккерману младшему почти моментально. Юноша почувствовал страх, а бессилие медленно начало брать над ним контроль. Оно выше него, верно? Из группировки осталось всего лишь двое, а сейчас он не успевал встать и защититься - не хватало сил, руки и ноги не слушались. Понял, что даже эти двое смогут отвести его к, скорее всего, смерти. Леви приподнялся поначалу корпусом, но потом снова же лег, чувствуя внезапную ноющую боль в позвоночнике и ногах — как вены вздулись. Но эта боль почему-то резко прервалась. Вновь в коридоре выключается свет. Колотит, становится холодно. Он не знает, что с ним сделает этот чертов Кенни. Чокнутый Кенни, который с одной стороны прикончил бы его, а с другой - рука будто не поднимается. Колотит, черт подери. Мальчика начинало тошнить от одного вида неловко расчлененных, в основном обезглавленных, тел. Теперь ему стало ясно, почему при казни на голову преступника надевают мешок. К горлу подступил мерзкий комок, вызывающий першение и боль, в животе ощущалась тяжесть, а перед глазами вновь поплыло. Не только страшно, но и мерзко. И пусть он не до конца понимает, что происходит - блевать охота. У Леви на самом деле не хватало сил встать. Они должны быть, но их нет: то ли из-за самовнушения, то ли из-за сильного удара и временного шока. Ударился он физически и морально. Казалось, в этой чертовой стенке собрались все его мысли, все его страхи — и он бьется о них, получая ужасную боль, но не чувствуя ее редких приступов… из-за временного шока. Он останавливается перед неизвестностью, даже не пытаясь найти что-либо в ее густом тумане. Туман опускается всегда, когда появляется Кенни; именно Кенни ведет его за собой, как длинную накидку, тряпичный плащ, что волочится по земле. Земля же за ним превращается в грязь, трясину: она неглубока, но схватывает ноги и держит в себе. Чем больше ты рыпаешься, тем сильнее ты погружаешься. Дернулся — упал, и теперь твои руки увязли. Ты начинаешь резвиться впервые оседланным жеребцом, изгибаться, пытаться вырвать конечности. И вскоре трешься о грязь животом. Теперь Потрошитель может утопить тебя окончательно или перерезать тебе горло. Или, при нежелании убивать, лишь окунуть в грязь лицом и оставить в этом проклятом болоте. Кто тебя вытянет? Или ты будешь выбираться сам? Уж твои проблемы. Но Кенни все равно. Если ты сдохнешь тут — хорошо. Если нет — или больше не суйся, или будь готов к тому, что он тебя однажды уже убьет. Почему он дает шансы? Неизвестно. Возможно, развлекаловка. А может, на некоторых людей у него все никак не поднимется рука? Если говорить про Леви, то, скорее всего, последний вариант. Он чувствовал себя немощным, но он снова пытался встать или нанести удар. Однако неожиданно почувствовал чью-то ногу на своем лице. Дышать возможно, только вот это больно и унизительно. — Попался, голубчик. — Вяжи его, пожалуй. — Я? Один? — Я поищу мальчишку. Он имеет значение. Даже большее значение, чем этот Лави. Вроде Лави. — Леви он, Леви. Я помню... но это все равно. — Мне тоже. Меньше разговоров, больше дела. Или они не столь глупы, сколь кажется, или удача сегодня вовсе не на стороне Леви. Он пытался было нащупать рукой хотя бы один выроненный меч или его осколок… однако закричал, и закричал громко, когда чужая нога почти до треска надавила на череп, а другая накрепко пережала свободную руку. — Я раздавлю тебя, если ты будешь много рыпаться. А другой рукой он ничего не нащупал. Мальчик боялся бежать. Он спрятался в один из ящиков, свернувшись эмбрионом. Тесно, удушен. Но иначе никак. Ребенок вытянул руку и подтащил впредь себя другой ящик, чтобы скрыть за ним себя. Рано или поздно его найдут, но хотя бы не сразу же. Воняет. Леви ощутил, как кровь из носа захлестала еще сильнее. Она не останавливалась, а голова, казалось, вот-вот треснет и распадется на части. Однако, вес тела мужчины приходился именно на немеющую руку. Когда тот понял, что юноша больше не в силах трепыхаться, он отпустил его и присел рядом. Приподнял за волосы и посмотрел в полуприкрытые глаза — те оказались пусты, как стекляшки, а на болезненно бледной коже отчетливо виднелся след от подошвы сапога. Леви почувствовал слабость и отчаяние. Но в какой-то момент решился снова выжить. Попытаться выжить. Хоть как-нибудь, хоть для чего-то, а выжить. Трудно объяснить себе, зачем, трудно. Наверное, жизнь — последнее, что у него осталось. Точнее, существование. Юноша не хотел копаться в себе, чтобы узнать причину, по которой умирать желания никакого не возникает. Леви неожиданно резко схватил с земли осколок лезвия и ударил мужчину под колено, обрезав и без того свою почти онемевшую ладонь. Когда наемник освободил ее, появился хоть какой-то шанс. Парень не видел себя человеком уже давно, он должен. По ушам ударил крик, а на лицо пришелся удар. Леви дотянулся до спрятанного в сапоге кинжала и начал наносить из последних сил удары по животу и груди человека. Кровь хлестала на рубашку и жилет, пачкала ремни на теле. Влажная, мерзкая, скользкая. Тело свалилось на юношу. Еще горячее и, вероятно, живое. Он был готов расколоть голову отключившемуся противнику, но столкнул тело с себя и поднялся, придерживаясь за стену. Мальчик боялся. Его трясло, а крики и слезы вот-вот и норовили вырваться изнутри. Его мать мертва, отец не придет, а эти люди хотят забрать у него последнее. Леви утер кровь и поднял с земли мечи: один целый, другой сломанный. Царапин на лезвиях много. Сердце билось в бешеных темпах. Слышишь? Танцуй. Это мелодия, под которую ты умрешь.