зеркальный коридор

      Леви не знал, справится ли он с еще одним человеком, но тот сейчас ушел искать мальчишку. Насколько отпечаталось в голове, поимка сопляка значит для Кенни даже больше, чем воспитанник. А Потрошитель просто так ни за чем не бежит, особенно в таких темпах. Есть в этом что-то, но лучше не ввязываться. Задача Леви — не попасться, а там уж как сложится.       Он пошатнулся и чуть не свалился: с каждой секундой боль нарастала и давила сильнее и сильнее. Все тело пульсировало, будто недавно было на грани превращения в лужу раздавленной плоти, крови и костей. Руки сильнее сжали рукояти прикрепленных к УПМ мечей со сменными лезвиями, — он боялся их выронить. Главное, не вляпаться в дерьмо еще сильнее, чем сейчас.       Леви выпрямил спину и попытался держаться на ногах как следует, но карабины привода тянули его вниз, пытаясь заставить упасть на колени. Он порой дергался, сжимал кулаки, — и вскоре смог стоять более-менее ровно, хоть и пошатываясь. Кровь не останавливалась, грязный след еще оставался на лице, но парень не обращал на это внимания. Сейчас ему не до такой ерунды.       Он внимательно прислушивался к каждому звуку, к каждому шороху. Вот отчетливо слышно, как сюда кто-то бежит.       Для мальчика же шаги отдалялись, а тот крик еще не выходил из головы. Но выглянуть он не мог просто никак. Будто вот-вот его стошнит еще раз.       Леви поднял голову и увидел, как — последний на сегодня, судя по всему — наемник вот-вот выхватит оружие. Тогда он оттолкнулся от земли и, крепко сжав в руке рукоять целого лезвия, пустил тросы в ход. Удар пришелся в грудь мужчине, а при неловкой попытке снова не влететь в стенку парень вырвал лезвием кусок плоти из тела противника. И все равно — опять. В этот раз он, как полагается, нашел в стене опору для ног, но получил большую порцию боли именно по ним. С глухим стоном он повалился наземь, сначала придержав корпус руками. Позже он буквально распластался лужей.       Удача вовсе не на его стороне.       Кажется, что вот-вот выкинет из реальности, вот-вот она потеряется где-то в темноте. И не в обычной темноте: в ней порой будет мелькать свет, напоминая, что Леви все еще в тумане и вот-вот угодит в трясину. Если еще не угодил.       Кенни бы не ударился ни разу. Кенни бы нарезал всех их за считанные минуты, будь он на месте Леви. Мало кто понимает настоящие масштабы его силы.       Последний сравнительно громкий звук, который слышал ребенок — стук падения совсем рядом. Точнее, это даже трудно было назвать стуком, больше похоже на глухой шлепок. А еще он сопровождался стоном боли — таким же глухим.       Этим странным людям пришел конец — иначе бы слышались шаги. Однако тишина, прерываемая только хриплым дыханием и еле-различимым сквозь шум воздуха голосом того невысокого человека со странным механизмом, прикрепленным к поясу. Вот он, он его спас.       Мальчишка оттолкнул преграду, что маскировала выход из наполовину прогнившего ящика, и буквально выполз из него. Он был готов прямо сейчас закричать и заплакать, но сдержался, осознавая, что не время. Или, может, почему-то еще… Но удержал все внутри себя, как бы больно ни было, как бы ни раздирало изнутри, как бы ни кровоточили эти невидимые рваные раны.       Он направился к своему спасителю, лежащему на земле без сил. Не ощущая ног, смотря в пустоту, а не вокруг, то и дело пытаясь проглотить мерзкий тошнотворный комок в горле.       Если какое-то время назад Леви не чувствовал своего тела, то теперь казалось, по венам тек жидкий чугун. Больно, конечности и голова тяжелые. Кровь остановилась, но нос все равно болел. Долго лежать нельзя, и он это прекрасно понимал, да даже дурак какой поймет. Естественно, тотчас до Кенни не долетит, что его группировка мертва, только вот это не единственная проблема: помимо них еще предостаточно всяких бандитов, для Леви особо опасных, но встать сил не находилось.       Леви увидел перед собой лицо того самого мальчика, что недавно уже своими дрожащими руками просил: «Спаси меня. Ты моя надежда». Вообще, если бы не этот сопляк, с ним бы было все в порядке. И с его оружием тоже.       Именно поэтому он не любил детей. От них одни проблемы. А этот ребенок почти уничтожил парня руками наемников Кенни.       Леви тяжело и хрипло выдохнул.       А что мальчик? Мальчик видит, как глаза человека злобно сверкают. Он не понимает причины этой злости, но ему становится даже как-то не по себе. Маленькая рука дергается. Ребенок осторожно касается ею запылившихся темных волос, местами слипшихся от крови.       — Спасибо тебе, — и голос тоже дрожал. Как рука. Как все тело. — Тебе больно? Я… я попробую помочь.       Он было собирался что-то сделать — даже сам не до конца соображал, что именно — но тут же чуть ли не отскочил, когда с шипением Леви поднял руку и схватил за горло. Медленно, крепкая по ощущениям, но такая слабая сейчас, ладонь начала сжимать тонкую шейку. И тут-то наконец на краснеющих глазах ребенка навернулись слезы. Ему не больно, и даже сдавливало не сильно: но страшно. Нет, он не хочет платить за спасение своей жизнью! Что спасли, что нет… все будет уравнено к нулю, лишено всякого смысла.       — Прости! Я не хотел, чтобы тебе было больно! Не убивай! — и тут он начал кашлять и рваться назад, но Леви не отпустил.       В серых глазах злость переросла в некую ярость. И кажется, сейчас он сдавит и сломает какой-нибудь шейный позвонок… но нет. Напряженная до дрожи рука полностью расслабилась, а в глазах снова можно прочитать лишь холодную пустоту.       — Уйди.       — Прости. Я правда…       — Уйди, — повторил громче.       — Мне некуда… мне… — на этом речь мальчика окончилась, и он свалился рядом с юношей и начал чуть ли не кричать, слезы буквально брызнули из его непонятного мутного цвета глаз.       У него началась истерика. Он выл, хватался за лицо и волосы, жался к грязной земле всем телом. Его голос то обрывался на жалобное сипение, то нарастал в рычащий, почти звериный крик. Это уже не мальчонка: это маленький, брошенный, напуганный и как будто на что-то озлобленный волчонок.       Леви закрыл глаза и, кажется, остался умирать. Однако нет: не сегодня. Только полежит еще немного — пока можно, пока еще есть хоть немного времени. Пока никто еще не подошел, пусть все это окажется ничтожными секундами. Прямо сейчас до дома он не дойдет. И Леви лежит, лежит без сил, частично подавленный и разбитый. Ему захотелось плакать, как плачет этот мальчик, но он уже почти мужчина, слишком взрослый и сильный. А возможно он и… герой? в глазах этого ребенка. Убил столько людей, вроде бы, только ради того, чтобы спасти сопляка. На самом деле, Леви спасал себя, но мелкий ничего не знает и видит как обычный малявка. Теперь ему захотелось усмехнуться, но не хватило сил и проклятого настроя.       Леви почувствовал, как маленькая ручонка легла на его обрезанную ладонь. Чертовски маленькая и чертовски теплая, детская и мягкая. Мальчика трясло, но он уже лишь всхлипывал. Затихал.       — Меня… это… Рави зовут. А тебя? Лави?       — Леви.       — Как я могу помочь тебе?       — Заткнуться.       Рави подметил, что юноша неразговорчив или просто раздражен сейчас. Оно и не удивительно. Мальчик понимает, что такое боль. Наверное.       Он не знал, на что способен именно сейчас. Боль ослабить он не сможет, а открытых ран на теле парня не было. Кроме пореза на внутренней стороны ладони. И мальчишка присел вновь; далее оторвал рукав своей кофты, перевязал бледную ладонь спасителя и положил ее на свои колени. Погладил, почти неощутимо и осторожно. Он бы прижал и расцеловал обе его руки за то, что те сохранили его жизнь. Однако ему не хотелось делать этого, ведь видел же, что излишними откровениями, благодарностями и телячьими нежностями вот-вот начнет очень раздражать.       Рави просидел с Леви так какое-то время.

***

      Ничего не произошло, и они уже шли по направлению к домишке Леви. Сам парень прихрамывал и порой хватался за стенку, а мелкий порой слабо его придерживал в надежде, что это как-то помогает. Рави было даже частично перед ним неудобно: в его голове Аккерман жертвовал собой ради чужой жизни, что бы ни было там на самом деле. Сейчас он еле-шел по направлению к заброшке, которую считал своим домом. Рядом с ним — мальчишка, чуть ли не под руку.       — Я расскажу тебе один секрет, когда мы придем.       Леви ничего не ответил. Почему? Возможно, потому что ему сейчас было не до этого. В теле тянуло: в каждой мышце, каждой жилке, а органы будто частично вырваны из тела.       Лезвия он так и не сменил, так как эти полтора могут еще быть хоть на что-то годны. Их он предпочел экономить. Такие острые, что он прорезал свою ладонь до кости, а мог бы и вообще отрезать, если бы сжал еще чуть сильнее. То ли крайне повезло, то ли изначально они были туповатыми. Скорее всего, второе. Или как такой ересью, острой только для человека, кто-то убивает титанов? Однажды слышал, что уже прикосновение к одному такому острию причиняет боль.       Леви не так уж привык к длинным лезвиям, да особенно в них не разбирался: вроде новые на вид, а какие-то не слишком острые и не слишком крепкие. Рано или поздно их у него не будет и вовсе, что говорит об одном: налету драться он не сможет. Управление лежит на рукоятях, и кроме них держать в руках ничего не получится. Он сможет так только отступать. А бороться придется, находясь на земле.       Леви должен быть готов ко всему. Хотя бы для того, чтобы выжить.       Вот и домишко. Леви ногой открыл дверь и буквально ввалился в одну-единственную комнату, неловко упав на простынь, расстеленную на полу. Больно и жестко, но хотя бы не грязно. Он снова распластался, расслабляя тело. Чувствовал, как мерзко от крови и грязи, но старался не обращать на это внимание.       Рави решил пока что ничего не рассказывать.       — Тебе еще хуже от грязи? — спросил у него мальчик, словно заметив, как отгоняет от себя такие мысли Леви.       Тот ничего не ответил: лишь закрыл глаза и почувствовал, как медленно отключается.       Мальчишка вспомнил, что не закрыл дверь, и вернулся ко входу. Испуганно выглянул, посмотрел по сторонам и… успокоился. Тишина и пустота в этих глухих подземных лабиринтах. Тихо прикрыл дверь, но не дотянулся до высокой щеколды. А поднимать ради такой мелочи измученного, чуть ли не умирающего человека не хотелось. Он оставил все так, как было.       Рави заметил на стопке из двух ящиков платок, свисающий с краю. Рушить конструкцию он боялся, а потому не отодвинул ни одной пустой деревянной коробки. Да, он мог бы оттащить ее к двери и закрыть ту окончательно, но не стал. Мальчик лишь стянул платок и нашел ведро с какой-то водой, где и смочил кусок ткани. Далее он направился к своему спасителю и сел рядом, подмяв ноги под себя.       Осторожно стал стирать с его лица засохшие остатки грязи от сапога одного из тех людей. Леви приоткрыл глаза, однако губы его не шевельнулись. Рави же неловко улыбнулся и тихо сказал:       — Тебе нужно промыть рану. Мама делала так даже с царапинами. Я… могу это как-нибудь сделать?       — Я сам.       — Но ты сейчас…       — Не прямо сейчас. Но я сам.       — Разве можно медлить?       — За несколько часов ничего не может случиться.       — Леви, я хочу помочь тебе, — и по глазам мальчика было видно, что он действительно хочет хоть как-то загладить вину? Свою? Вероятнее всего, именно свою.       — Тогда заткнись наконец. Как следует, — хрипел, а сказал твердо, как отрезал.       Мальчику хотелось спросить, сколько этому человеку лет, но не стал усугублять чужое состояние. В чем-то даже было обидно: совсем не слушает, в данный момент о себе не думает.       Самое интересное — как только сказали заткнуть рот окончательно, так в голову ударила туча вопросов, которые Рави хотел бы задать новому знакомому.       Рави только вытер другой стороной платка волосы Леви и несколько секунд смотрел на кровь, оставшуюся на белой ткани. Она есть и на другой стороне — не только грязь. Часть ее, ржавого цвета и засохшей, еще под его носом. Парой движений не ототрешь.       Теперь он лег рядом на расстеленную на полу простынь, отложил платок в сторону и снова соприкоснулся ладонями со своим спасителем. Когда ему станет легче, они все обсудят. Все, что так важно. Даже то, что искали те странные люди.       Так думал мальчик.

***

      Много времени на то, чтобы Леви восстановился, не ушло. В какой-то момент он отключился, а когда проснулся — уже более-менее мог ходить и двигаться. Пусть все еще малость ему казалось, что органы оторвались друг от друга и вот-вот перестанут функционировать. Дышится тяжело, а сердце бьется громко, но медленно, как на последнем издыхании.       Рави, заснувший рядом, еще не поднялся, а юноша встал и, шатаясь, поплелся искать среди своих запасов что-либо, что можно употребить в пищу. Иногда ему подолгу не хотелось есть, но сегодня другой случай.       Он потратил много сил, потерял кровь. До сих пор то и дело больно передвигаться. Вряд ли он скоро снова рванет на УПМ, хоть и вероятность есть. Но, если что, сможет за себя постоять, не помрет просто так. Он будет выживать раз за разом. Даже если его сердце бьется как на последнем издыхании, в легких тянет, а тело ломит, если сложно бежать и наносить удары. Пока еще может — пока еще есть хоть какие-то силы.       Все это являлось больше его надеждой, чем целью, к которой он будет рваться изо всех сил. Внутри еще не угас какой-то огонек, а глаза уже холодные, будто на хрусталик и зрачок была наложена узкая радужка изо льда. Глаза — они обыденного серого цвета, на вид такие пустые… но изредка, если присмотреться, в них можно было заметить холод, крошку снежной корки. Можно подумать, что в его голове за глазницами и есть эта самая крошка снежной корки.       Когда Леви попробовал на вкус то, что нашел, он понял, что этого самого вкуса он почти не ощущает. Да и ему стало это не принципиальным. Возможно, отбитое чувство поможет ему однажды выживать: все равно, насколько тошнотворный вкус у еды, главное, что с голоду не умрешь.       Сейчас Леви хотел только лишь убить голод и помочь тем самым телу хоть немного начать восстановление. Через сухое горло пища проходила трудновато, создавая дискомфорт, но отлучаться, дабы выпить воды, не хотелось совершенно. Идти за флягой назад, чувствуя лишнюю боль, а потом отползать на замаранный пол, пытаясь не накрошить на настил. Так можно и сопляка вдобавок разбудить, а лишнего шума не нужно.       И снова в голове что-то щелкнуло. Перед глазами начало плыть, а шестеренки механизма сцепились неправильно с каким-то мерзким скрипом. Белые пятна начали бликами заслонять картину внешнего мира. Леви сам не чувствовал, как до боли широко раскрываются глаза и как из сухого горла начинают кашлем выталкиваться жесткие крошки.       Удар сердца — насоса, гоняющего по телу кровь. Сухой толчок в легких. Удар. Толчок. Удар. Толчок. Воздух то и дело вылетал изо рта, а в голове все слиплось. Мешки, поглощающие кислород, то и дело опустошались. Кусок черствого хлеба упал на пол, с ним же — шершавым, жестким — соприкоснулись ладони. Пальцы неловко изогнулись, пыль забилась под короткие ногти. Казалось, что в этот момент все стало нереальным и невозможным. Все. Даже жизнь.       Вот он — трется о грязь животом: пытается высвободиться, но обречен на то, чтобы захлебнуться.       Это заканчивается, когда в голову проскальзывает эхом уже не размеренное и ровное дыхание Рави. Тот поднялся, растрепанный и сонный, замер: замер всем телом, прерывисто дыша, уставившись на представшую глазам картину. Мальчик плохо понимал, что он может сделать, однако тут же схватил флягу с водой и, споткнувшись пару раз, подскочил к Леви. Несколько хлопков по спине, ведь он не знал, что Аккерман вовсе не просто подавился. Крошки лишь в горле, а в легких и голове что-то неясное, душащее и ломающее, не дающее ни о чем думать. Словно корни какого-то растения, проросшие в голове и в груди…       В попытках привести юношу в сознание хоть немного, часть воды мальчишка вылил прямо ему на голову. Механизм затормозил, Леви перестал кашлять. Прозрачная жидкость потекла с волос и по лицу, и языком парень слизнул с губ то, что на них попало, пусть это было равно капле. Все остановилось, лицо расслабилось. Быть может, ненадолго, но это стало хоть каким-то облегчением.       Что-то пришло в голову мальчика, и тот прислонил горлышко фляги к губам юноши. Тот же схватился за горлышко зубами и наклонил, чувствуя, как содержимое емкости начинает потихоньку смачивать все внутри. Он глотает, жадно глотает воду, опустошая флягу до самого дна. И окончательно падает.       — Что с тобой? Часто ты такой… безумный? — спросил его Рави.       Леви ничего не ответил. Раньше такого не было. Или было? Он уже не помнит. Прошлое теряется где-то в тумане, да и там его сложно. Туман снова касается его, начинает поглощать, но мало что вспоминается. То ли не хочет вспоминать, то ли не может. Что-то мешает.       То, что было раньше, касается его окровавленными руками, но не тянет за собой. Оставляет на теле царапины, и лишь немногие из них не пройдут и будут пожизненными шрамами. И что? Все равно будут, хоть ты лопни, хоть ты тресни.       Он сел и посмотрел на Рави, который сидел тоже и смотрел на него в ответ непонимающим и отчасти пустым взглядом.       — По крайней мере, теперь я в порядке.       — Я обещал тебе кое-что рассказать. Тебе же можно доверять? Можно. Ты же спас меня.       — Валяй. Только недолго. Я не хочу разговаривать, — сейчас Леви и правда не очень манили беседы.       — В общем, эти люди ищут наш семейный клад. И без моей помощи они его не найдут, даже если они заполучат мою маму, — когда он заговорил про мать, его голос дрогнул. — Потому что секрет храню я. И я знаю, где все находится. Ты поможешь мне забрать эти сокровища? Я боюсь идти один и не помню дороги отсюда к… к тому месту. Даже если сейчас тебе сложно… это правда не отнимет у тебя много сил! Но если они найдут, как протаранить одну из стенок в правильном месте, то все в их руках. Или не совсем. Скорее, не совсем. Мне все равно нужна твоя помощь. Хотя бы доведи меня до дома. В ближайшее время. Медлить нельзя.       — Что же у вас там за кладище великое? И какого черта все это дерьмо доверили сопляку?       — Я не могу сказать тебе это сейчас. Думаю, что ты меня поймешь. Это правда важно. Ты не останешься без награды.       — Мне сейчас стало интересно, сколько тебе лет. Так говоришь по-взрослому.       — Я взрослый. Мне семь лет. А тебе сколько?       — Много. А ты — не взрослый.       — Я взрослый. Разве ты не был таким же когда-то?       — Я не помню. В любом случае, разгребать все хуемотину будешь сам. Меня это не касается.       Рави замолчал: видно, обижен. Однако через пару минут его лицо перестало быть таким искаженным: он понял, что ему сделали добро, а теперь он требует от этого человека еще одно и удивляется, почему тот ему так медленно добро делает. Точнее, вообще не делает. С другой же стороны он пытается отплачивать за все.       — Леви. Это очень важно. Последняя моя просьба, Леви.       Юноша опустил голову и снова ответил только молчанием. Что-то внутри сжалось. Этот мальчик снова назвал его по имени. Почему-то это располагало. В любом случае, даже если так, помогать он ему не обязан. Особенно в таком состоянии. Не хватало еще в очередной раз нарваться на наемников Кенни.       — Леви. Я прошу. Пожалуйста. Леви. Леви. Леви. Леви. Тошно. Несколько секунд назад это затронуло, а теперь тошно. Этого имени слышать не хочется. Леви. Каждая буква вот-вот превратится в пытку.       — Это не мое настоящее имя, — неосознанно сорвал он.       — Мне оно все равно нравится. Леви. Звучит здорово, верно? Да, звучит… здорово? Здорово, черт возьми? Скажи, тварь, здорово же? Звук за звуком. Ле… стук сердца. Ви… и снова стук. Каждая буква уже пытка, раскаленная проволока меж ребер. Нож в брюхо.       Мальчик. Забудь это имя. Ненадолго, но забудь. Неизвестно, почему оно стало таким отвратительным.       Что-то внутри не то, что задето — порвано, больно порвано, словно вытянули и обрезали какую-то жилку. Забудь это имя. Ненадолго, но забудь.