Когда ты вернешься

— Вообще-то, это был парень, — раздается за плечом, и Джеймс подскакивает, выныривая из собственных мыслей. — Какой парень? — переспрашивает он. Остальная туристическая группа: пара хиппи, две влюбленные парочки и исследователь паранормальных явлений в шапочке из фольги, надышавшись почти столетней пылью старого дома, давно уже вышли наружу, и только Барнс, задумавшись о чем-то, остался стоять, невидящим взглядом в сотый раз скользя по деревянной мебели с облупившейся краской, по бледно-голубым выцветшим обоям кухни. Дурацкая история, коих наверняка случились тысячи в те военные годы, затронула его несильно. Гораздо занимательнее было рассматривать конкретные вещи, принадлежавшие конкретным людям, нежели окунаться в чужие эмоции, слишком для него непонятные и далекие. Туристический маршрут по всяким населенным призраками местам Америки они с Наташей составили давно, но бесстрашная русская подруга свалилась с банальной простудой сразу по прибытии в Нью-Йорк, и в обветшалый дом в Бруклине, в котором якобы обитает призрак невесты, полвека ждущей своего солдата, Баки отправился один. — Не невеста, говорю, — устало вздыхают в ответ, и рядом с Баки возникает сутулая фигура экскурсовода. Мелкий костлявый блондин снимает очки, принимаясь вытирать стекла, и выглядит натурально измученным необходимостью торчать в пыльном помещении в чудовищную жару и рассказывать истории о призраках, в которых, кажется, и сам-то едва ли верит. — Парень. Парень ждал парня. Одного призвали, второй оказался не годен и поклялся ждать. — Откуда знаешь, что поклялся? — в их время геями не удивишь, и Барнс, утомленный все той же жарой, даже не пытается притворяться, что открывшийся факт хоть сколько-нибудь его потрясает. — И откуда знаешь, что парень. — Жили тут Роджерсы, мать и сын. Мать умерла, а сын остался, никаких дочерей, — экскурсовод водружает на нос очки и становится еще нелепее, чем выглядел до этого, и Барнс думает, что это поразительно, насколько не тому человеку доверили проводить подобные мероприятия: мало того, что рассказал всю подноготную клиенту, который может затребовать возврата денег за открывшуюся правду, так еще и своим тоном учителя истории сбивает любое желание хоть как-то погрузиться в случившееся здесь еще на подлете. — Только солдат-то вернулся, — о, а вот это уже интересней, думает Барнс, и разворачивается к парню лицом к лицу, — это «невеста» его не дождалась. Воспаление легких или еще что-то, я толком не знаю. Парень банально слег за полгода до победы, и вернулся солдат уже в пустой дом. Джеймс абсолютно не выглядит раздсадованным и удивленным, и этим удивляет уже самого экскурсовода. Тот задирает голову, впиваясь колючим взглядом, наверняка призванным устрашить, но в силу собственного роста вызывающим лишь умиление подобным жестом, и зловещим шепотом произносит: — Но призрак тут все равно есть. Это точно, — и едва ли не шипит от возмущения, когда Баки начинает неистово хохотать. — После всего, что ты мне наплел, думаешь, я поверю в призрак невесты? Призрак отсутствующей невесты? — он смаргивает проступившие от смеха на ресницах слезы и пытается сфокусироваться на чужом лице, только блондин, похожий на нахохлившегося воробья, смешит его еще больше, и он представляет, как будет во всех красках рассказывать об этом походе Наташе. Даже потраченной двадцатки моментально становится жаль меньше: историк-любитель окупает их сполна хорошим настроением Джеймса. — Нет. Солдата. Солдат возвращается сюда снова и снова и, не находя своего возлюбленного, исчезает, чтобы вернуться вновь, — блондин смотрит на него со всей серьезностью, и Барнс едва сдерживается, чтобы не рассмеяться снова. — Люди, живущие в соседних домах, говорят, что иногда видят свет и слышат топот ботинок. — Бомжи, — отмахивается Барнс тут же, даже не задумавшись, — или любители страшилок. Подростки, забирающиеся сюда в попытке наткнуться на призрака. — Здание охраняется, — мрачно качает головой блондин в ответ, — вход только в сопровождении экскурсовода, в остальное время тут замки и камеры. — Всему можно найти объяснение, — уже не так уверенно отвечает Джеймс. Нет, разумеется, он не верит в эту историю. Теперь уже точно не верит, особенно после открывшейся информации о двух геях, один из которых помер от простуды, а второй погиб — наверняка погиб — на войне. — Это прибыльная красивая история. Не будь нужны вам деньги, вы бы наверняка раскрыли правду о том, кем были эти люди, рассказали, что нет и не было никакой невесты. Но вы, — он смотрит на экскурсовода, и румянец негодования вспыхивает на бледных щеках того, — предпочитаете молчать и рассказывать небылицы, а значит, вполне возможно, что и про топот и включенный свет тоже выдумки, либо это пиар-ход для завлечения докопавшихся до правды любителей паранормального, раз уж придуманной историей завлечь их не получилось, а раскрывать правду не хочется. Барнс не знает, зачем высказал это все, но все равно сурово зыркает, не извиняясь за свою речь, прежде чем уйти. У мелкого нет аргументов в свою защиту, это как пить дать, и уж лучше ему помалкивать, не вступая в споры, чтобы не вынуждать Джеймса требовать назад свою несчастную двадцатку как компенсацию за моральные страдания от необходимости выслушивать этот бред. Он выходит из кухни, провожая взглядом полюбившеся за последний час разглядывания нелепые чашечки в горошек, стоящие на кухонной полке, и почти пересекает гостиную, когда вслед доносится: — Не веришь, сам проверь. Его прошибает потом, но о причинах Джеймс старается не задумываться. Списывает на жару и прячет в карманах липкие похолодевшие ладони, пока блондин записывает свой номер на визитке туристического агенства. — Позвони мне, — предлагает тот и выглядит до нелепого воинственно, протягивая визитку. — Склеить меня пытаешься? — отшучивается Барнс, понимая, что голос его подводит. Его пальцы дрожат, когда он забирает визитку из чужой руки. — Я буду ждать, — не обращая внимания на его слова, отвечает мелкий, а после уходит обратно в кухню, оставляя Джеймса наедине с историей чужого дома. * «Грант Стивенсон» — накарябано на визитке, которую он вместе с мелочью и билетами швыряет на тумбочку по возвращении домой. Всю ночь ему снятся скрипящие под тяжелыми армейскими сапогами половицы и темная фигура, застывающая скорбящей статуей в центре чужой гостиной. «Я буду ждать», — говорит ему нелепый очкарик Стивенсон, и на нем брюки с подтяжками по довоенной моде. Он замирает поломанной фигуркой на крыльце, пока Джеймс уходит прочь от дома, заклиная себя не оборачиваться. — Ну и долго мне еще ждать, пока Ваше Величество изволит проснуться? — раздается над головой голос Романовой, возвращающий его в реальность, где его никто не терял, а он сам никого не покинул. — Я бодра и полна энергии. Посмотрим сегодня Амитивильский дом, тот, где парень застрелил всю свою семью из ружья? — Кажется, ты меня заразила, так что сегодня я отсыпаюсь, а ты пугаешься за двоих, идет? — отвечает он и, не дожидаясь града вопросов, накрывается с головой, возвращаясь в странные тяжелые сны, полные чужой боли. «Я скоро вернусь», — обещает он кому-то во сне. И одновременно с уходящей Наташей громко хлопает входной дверью.