piano man

Семья Бен отдала своего сына в музыкальную школу, когда тому едва стукнуло шесть. И сделали правильно: мальчик обладал талантом и удивительно тонким слухом. Бэкхен был замечательным учеником своей школы, и ему это тоже приносило неземное удовольствие: слышать ласковые мелодии, льющиеся из его фортепиано, скользить подушечками пальцев по клавишам, ловить на себе восхищенные взгляды слушателей во время его игры, да и вообще просто быть единым целым с инструментом. Много раз Бэкхен слышал рассказы в своей музыкальной школе о том, как его ровесники не переносили музыкальные занятия, и вообще, видеть бы не хотели фортепиано. Честно признаться, он не мог их понять, когда они, к примеру, прогуливали занятия или классической музыке предпочитали тяжелый рок, а дополнительным урокам сольфеджио — игры в футбол на соседнем стадионе. Да, он любил музыку и был готов посвятить всего себя ей. Однако когда ему было почти четырнадцать лет, и близилось окончание среднего музыкального образования, его любовь к музыке начала угасать. Нет, Бэкхен все также не мог наслушаться Шопена и Моцарта, но пропал былой запал и тяга. Даже его преподаватель однажды сказал на экзамене: — Бэкхен, остановись, — мальчик удивленно посмотрел на пожилого мужчину, ведь редко такое случалось, чтобы его прерывали. — Я слышу, будто ты совсем не здесь. Я не чувствую в музыке тебя. Бену музыка откровенно говоря наскучила. И не было тому какой-то причины, мальчик не перешел на другие увлечения: он также ровно дышал к попсе, спорту, компьютерным играм и девчонкам. Просто стало неинтересно. Пианист, на которого возлагались такие надежды, вдруг стал равнодушен к музыке. Нет, это был не переходный возраст и не юношеский максимализм. Бэкхен упорно продолжал тренироваться и оттачивать игру, но все уже было не так. До того момента, пока он не услышал Пак Чанеля. В зале душно. Бэкхен устал и очень хочет домой, но он заставляет себя досидеть на этом конкурсе. Сам он принимать участие не стал — не хотелось, но собрал волю в кулак и пришел посмотреть на участников. Он чувствует всеми клетками тела витающую пыль и всю дряхлость этого небольшого концертного зала. В воздухе даже витает неприятный запах сырости, но это только придает свою особую атмосферу. Пока мальчика не впечатлил никто — он откровенно скучал. На телефон пришли сообщения, в которых его звала поскорее домой мать, но Бен уже из принципа решил остаться. Он трясет головой, чтобы больше не клевать носом, и пытается сосредоточиться на только что вышедшем на сцену мальчике. Бэкхен про себя улыбается: паренек смотрится немного несуразно на сцене. Он долговяз и не очень складен, классические брюки ему коротковаты и делают его смешным, пряжка ремня плохо затянута, и поэтому стучит при каждом его шаге, издавая громкий звук, который эхом ударяется об обветшалые стены зала, на белой рубашке видны пятна пота — мальчик очень нервничает, а торчащие из-под копны волос покрасневшие уши только дополняют эту картину. Он кланяется и под звуки жиденьких аплодисментов направляется к роялю. Бэкхен сам не замечает, как уже полностью сосредоточен. Он наклоняется вперед, покидая мягкую спинку своего сиденья, которое стало ему почти как родная кровать за эти томительные часы, и опирается на свои колени, готовясь к шоу. Мальчик садится на табурет и нервно откашливается. Немного ерзает, потирает ладони о брюки и уже держит руки над клавиатурой. Он начинает играть «Прелюдия и фуга» Баха, и Бэкхен замирает. Сейчас он очень жалеет, что сидит так далеко от сцены и не может видеть все, но мелодии хватает, чтобы поглотить его. Он смотрит на такого несуразного до этого мальчишку, который превратился в нечто такое грациозное, уверенное в себе и сосредоточенное на игре, что просто не может поверить в такое перевоплощение. Брови мальчика сдвинуты домиком, глазные зрачки бегают от нот к клавиатуре, рот приоткрыт в напряжении, а виски поблескивают от пота. Если бы Бэкхена попросили сравнить эти звуки с чем-то материальным, то он бы сказал, что услышал колесницу. Да, ту самую колесницу с впряженными в нее мощными конями, как в сказке про Золушку. Он был готов поклясться, что эта величественная колесница парила в воздухе, пока лилась мелодия, и ее колеса крутились прямо по этой невидимой дорожке звуков, а копыта тройки ударялись о ноты и искрились. По правде говоря, Бэкхен никогда не восхищался своими ровесниками, он относился к ним с некой долей презрения, ведь достойных музыкантов ни в одном из них он не видел. По природе своей он никогда не был заносчив, но чисто на подсознательном уровне относился к ним предвзято. Но не этот мальчик на сцене. Он впечатлил Бэкхена. Он уже закончил играть, а Бэкхен все еще сидит и смотрит в никуда, не в силах принять действительность. В зале аплодируют, а неизвестный спускается со сцены и скрывается за кулисами. Бен неожиданно вскакивает с места и мчится прочь из зала. Он выбегает на улицу и вдыхает полные легкие обжигающего холодного февральского воздуха, надеясь, что он протрезвит его и разгонит тот непонятный мираж. Но получается только хуже — здесь, в этой морозной тишине, Бэкхен остается наедине с собой, а в ушах все еще звенит та мелодия. Он бежит скорее домой, не здороваясь с родителями врывается в комнату, переворачивает письменный стол в поисках нужных нот и затем садится за фортепиано. До полуночи он наигрывает ту самую прелюдию, но все равно не может получить тот же звук, что у того парнишки. Он начинает злиться на самого себя, но к ночи все-таки убеждает, что просто приукрасил реальность, а тот неизвестный мальчик и вовсе сыграл худо, поэтому он спокойно ложится спать. Всю следующую неделю Бэкхена все еще мучает образ парня с торчащими ушами, поэтому, когда он видит на стенде объявлений результаты конкурса, проверяет все незнакомые фамилии и ищет этого мальчика. Выясняется, что это был некий Пак Чанель. Бэкхен его никогда не видел и не слышал о нем, но оно и потом становится понятно — парень вообще из другого города и переехал в Сеул полгода назад. Ни в каких музыкальных школах или колледжах он не числится, а кого бы из знакомых Бэкхен не спрашивал, все отвечали, что сами впервые слышат о таком. — Зачем он вообще тебе сдался, Бэкхен? — спрашивает его Исин, видя, как метается его друг в поисках неизвестного Чанеля. — В каком смысле зачем? Оно же понятно, — как всегда отмахивается мальчик. — Мне непонятно. Вот встретишь ты его, и что ты ему скажешь? Бэкхен замирает. И впрямь, чего это он ищет непонятного Пак Чанеля? Ну найдет он его, и что он будет с ним делать? Скажет ему, что он записался в его фанбои, или пожмет руку? Спросит, а где же он так обалденно научился играть? — Я… я не знаю, — Бэкхен поник. Он даже не думал над этим. — Тогда успокойся и лучше готовься к выпускным экзаменам, — вздыхает друг. — А своего Чанеля встретишь, не волнуйся. Если он такой крутой, то должен снова появиться на очередном конкурсе. : В Бэкхене всегда был дух соперничества. Если кто-то был хорош, то Бэкхен стремился сделать в два раза лучше, быстрее, красивее, впечатляюще. В нем очнулось второе дыхание, он неустанно тренировался и вкладывал в игру всего себя, как это было раньше, но теперь было намного больше желания, мотивации, запала. Как будто до этого все, что он делал — это всего лишь водил всех за нос, показывая только долю своего настоящего таланта. Но им двигал не дух соперничества. Он сам не понимал, что заставляет его. Как-то Исин предположил, что Бен просто очень сильно хочет переплюнуть Пак Чанеля, которого он видел-то раз в жизни. Но на самом деле Бэкхен не стремился стать лучше, чем Чанель. Он стремился к Чанелю. Второй раз он встречает Пака только через четыре месяца, на выпускном гала-концерте своей музыкальной школы. Теперь они поменялись местами — Бэкхен светится всем своим существом на сцене, а Чанель смешивается со зрителями в зале. Бен не знает, как вообще сумел разглядеть его в этой гуще людей, но сердце пропускает удар, когда он замечает торчащие уши. Приходит очередь его номера, и он явно нервничает, как никогда до этого. Он дает себе мысленную пощечину за то, что так волнуется из-за какого-то неизвестного парнишки из Богом забытой деревни, но все равно всеми фибрами души хочет впечатлить его. Ладони предательски потеют, когда он садится за рояль, а мозг отказывается сосредоточиться. Он снова смотрит на переполненный зрителями зал, а точнее — на того самого Чанеля, и видит, что его лицо снова нахмурено, и он тоже сосредоточенно смотрит на него, ожидая начала номера. Бэкхен никогда не позволял себе этого, но он улыбается залу — точнее Чанелю — и возвращает взгляд на ноты. Он начинает играть «Кампанеллу» Листа, и, Бэкхен готов поклясться, что никогда еще не чувствовал ужасной дрожи в руках и кома в горле на сцене. Он чувствует на себе внимательные взгляды, но тело прожигает один-единственный, пожирающий и уничтожающий его. Спина покрывается липкой испариной, а в висках пульсирует. Мелодия кончается, Бэкхен снимает руки с клавиатуры и вспоминает, что ему, вроде как, дышать тоже надо. Он абсолютно потерян и не знает, как оценить собственное выступление. Он слышит аплодисменты, но они очень приглушены, в голове звенит, он осмеливается взглянуть на зал, но глаза слепит яркий свет, поэтому он не может видеть лиц. Бэкхен наскоро кланяется и скорее скрывается за сценой. Он переводит тяжелое дыхание и пытается унять сердцебиение. Да что со мной такое? Остаток выпускного он плохо запоминает. Ему дарят букеты какие-то малыши, и он благодарно им улыбается, обнимают преподаватели, жмут руку другие выпускники. После концерта все решают отправиться в ресторан праздновать, но у Бэкхена совсем нет настроения. Он хватает сумку и букеты и идет к машине, в которой его уже ждут родители. Многочисленные цветы все валятся из рук, и, когда он в очередной раз роняет розы на выходе у чьих-то ног и поднимает взгляд на неизвестного, то видит перед собой Пак Чанеля. Он замирает и испуганно смотрит на мальчика во все глаза. Тот, как оказалось, ненамного выше Бэкхена, видимо, иллюзия «длинноты» создавалась благодаря ногам, которые, кстати, оказались еще и кривыми. И где ж я в нем грациозность разглядел? Бену думалось, что Пак хмурится только за фортепиано, но у того, видимо, такая физиономия постоянная, потому что он опять серьезен. И все-таки, даже с таким взрослым лицом, парень остается каким-то неловким и неуклюжим, однако уже не таким смешным. — Че уставился? — из прострации вырывает ломаный голос. Бэкхен хлопает глазами и только потом находится, что сказать: — Эм… Я, прости, — и поспешно подбирает с пола букет. — Я просто, это, прости, пожалуйста. Пак наклоняется и подбирает что-то с пола, протягивая Бэкхену: — Ты еще свою корочку забыл, — и парень видит в его руках свой аттестат. — Спасибо, я не заметил. — Бэкхен скорее выхватывает злополучный аттестат из чужих рук, лишь бы не чувствовать на себе этот испытующий взгляд. Бен спешит к выходу, когда слышит за спиной: — Мне понравилось, как ты сыграл. Оборачивается и смотрит на Чанеля, который засунул руки в карманы брюк (уже не таких коротких, как тогда, когда Бэк увидел его в первый раз). Пару секунд молча смотрит на него, а потом широко улыбается и громко произносит: — Спасибо! Бэкхён разворачивается и скорее бежит к машине. Когда он вернулся домой, поставил помятые цветы в вазу и скинул с себя вычурный костюм для выступления, принял душ и устало повалился в кровать, все перекручивая события дня. А когда снова вспомнил Чанёля, почему-то тихо заскулил в подушку и начал бить ногами по постели. Он уже хотел услышать это снова от Чанёля, и слышать это каждый день. В тот день маленький четырнадцатилетний Бэкхён ещё не понял, что влюбился.