:
Выжил ли его маленький вьетнамец во всём этом кровавом месиве? Сбежал ли? Остался ли с другим отрядом? Бэкхён не знал. Бэкхён не знает до сих пор, хотя прошло без малого семь лет с того дня, а война всё ещё идёт, и он каким-то чудом до сих пор жив. Он порою думал о Чанёле, думал о судьбе, думал о том, что, если он умер в тот день, то его труп никто не сжёг, как он того просил. Эти мысли не мучили его постоянно, но иногда по ночам не давали спать. Думая о своём маленьком вьетнамском друге, он мысленно ухмылялся: Чанёль пообещал, что будет жить, но, судя по всему, обещание не сдержал, а Бэкхён, который не обещал ничего, каким-то чудесным образом всё ещё бродит по бренной земле. Если бы Бэкхёна спросили сейчас, рискнёт ли он проделать то же самое, если, скажем, он встретит подростка в горящей деревне, то он точно ответит: «Я всажу пулю в лоб этому куску дерьма и даже не моргну глазом». И он будет абсолютно честен. Может, в нем пропал дух авантюризма. Хотя нет, пропал он ещё тогда, когда Бэкхён впервые ступил на вьетнамские земли. Но тогда в Бёне ещё были его какие-то затухающие ядра, потому что сам он был ребёнком. Честно сказать, Бэкхёну очень хотелось верить, что мальчик умер в тот день — так думать было намного проще, чем напрасно верить, что им ещё суждено встретиться. Потому что верить — самое ужасное, самое болезненное и мучительное. И с Бэкхёном это происходило неосознанно. Пустая, эфемерная надежда на то, чтобы снова увидеть это красивое лицо и услышать боязливый шёпот, имела место в его холодном разуме. Когда Бэкхён поднимался по военной карьерной лестнице, он утверждал: потому что быть выше ему нравится, потому что ему хочется статуса, признания. Он не допускал и мысли, что делает это ради того, чтобы найти Чанёля, использовать своё положение в этой корыстной цели: вернуть себе то, что случайно нашёл в собачей конуре семь лет назад. Война уже прочно сплелась с судьбой Бэкхёна; он, честно сказать, уже плохо помнил, что было до неё. Слишком она затянулась, и Бэкхён уже даже не верил, что она когда-нибудь закончится, а если и закончится, то на вряд ли при его жизни. — Лейтенант Бён, что прикажете делать? Течение в реке слишком быстрое, вброд не пройдём. — Тогда в обход. Развернёмся на север. — Если пойдём в обход, то настигнем лагерь только через два дня. Припасы на исходе. — Не говори так, будто бы два дня диеты для нас проблема. Я топиться в реке не собираюсь, поэтому разворачиваемся на север. Авангардных отрядов вроде его уже почти не осталось — войска стало отбрасывать назад из-за различных наступлений северно-вьетнамских солдат в духе Тетского или Пасхального. Бэкхён знал, что его отряд расформируют после пребывания в лагере и отправят в другие полки, но ничего по этому поводу не чувствовал. Как и предполагалось, прибыли они в американский лагерь только к ночи второго дня — истощённые, голодные и едва стоящие на ногах. Едва они оказались в безопасности, Бэкхён повалился спать в свой мешок и проспал десять часов (непозволительная роскошь!). Проснувшись, он проверил снаряжение и солдат, а затем пошёл есть с остальными. Американцы были уж очень дружелюбными, пускай Бэкхён и плохо говорил по-английски. В лагере он даже в какой-то момент почувствовал умиротворённость, хотя какой там — у кого у кого, а у них ситуация довольно плачевная. За трапезой Бэкхён облился горячей кашей. Он узнал то красивое лицо, которое теперь принадлежало парню, что сидел недалеко от него. Узнал он не сразу: сначала долго вглядывался, не понимая, что же кажется ему странным в этом солдате, а потом его словно окатили кипятком. И мальчик из собачей конуры вновь предстал перед его глазами, вот только был он теперь совсем другим: высоким, отнюдь не худощавым, ещё более красивым, возмужалым. Чанёль тоже узнал его. Ничего не сказал, но смотрел на него всё теми же глазами: проницательными, уже давно не боязливыми, внимательными. Бэкхёну спёрло дыхание от этого взгляда — когда он потерял всю свою наивность, сменив её на такую пугающую зрелость и уверенность? Бэкхён никогда не думал, что он слаб. Он не был самым отважным, самым выносливым, самым выдержанным, но слабым он не был никогда, потому что на плечах у него всегда была холодная голова. Вот только весь день у него дрожали пальцы, подкашивались коленки, кружилась голова. Это было невыносимое волнение. Знать, что Чанёль — Чанёль, который вроде умер семь лет назад, которого давно уже нет, — где-то в одной из палаток, разговаривает на корейском, носит форму, которая теперь точно ему по размеру, отзывается на имя, которое дал ему Бэкхён. Бэкхён понял, что ему нужно смыть с себя тревожные мысли. К закату он пошёл купаться к реке (как всё дико напоминало ему о том времени!), но, когда погрузился в воду, осознал, что был не один. Чанёль сидел на камне поодаль и смотрел на него. — Подглядывать плохо, — только и сказал Бэкхён. — Ты всегда смотрел, как я купаюсь. — Что, я уже больше не «хён»? — вскинул брови он. — Ты оставил меня на семь лет. Считай мою фамильярность компенсацией. Бэкхён поджал губы. В голосе Чанёля (который заметно огрубел за годы) сквозила обида, копившаяся годами. Бён докупался в молчании и вышел из воды, быстро одевшись. Он, оглушённый диким сердцебиением в груди, пошёл к камню, на котором сидел Чанёль. Прежде чем он успел приблизиться, Чанёль вскочил и крепко обнял его. Он теперь был выше Бэкхёна. Бэкхён тесно прижал его к себе, только теперь как раньше не получалось — не было уже узкой спины, где выпирали острые лопатки и позвонки, как и не было лохматых вьющихся волос и слабых рук, что неловко обнимали его; теперь были широкие плечи и тяжело вздымающаяся грудь, а еще чужой точёный подбородок на уровне глаз вместо копны волос. Бэкхён крепко зажмурился, вжавшись щекой в чужую шею. Он и не понимал до этого, как скучал, как мечтал вновь увидеться, обняться и поговорить. Вдруг он услышал сломленный всхлип. Вздёрнув голову, он увидел, как стекают горячие слёзы по щекам Чанёля. Чанёль всё ещё помнил, что Бэкхён терпеть не мог, когда он плакал, но в этот момент никак не мог остановиться. — Ты говорил, что скоро вернёшься за мной, — прохрипел Чанёль, стискивая руки на чужой спине. — Ты обещал, что всегда будешь рядом, а потом исчез на семь лет... — Зато я жив, — грустно усмехнулся Бён. — Не обещал, но вот он я: стою живой. — Я д-думал... боже, я думал, что больше никогда тебя не увижу, — совсем неразборчиво (из-за слёз и кома в горле) говорил Чанёль. Бэкхён взял чужое лицо в ладони, уперевшись лбом в лоб Чанёля, и, ненавидя себя за то, что до сих пор заставляет его плакать, твёрдо сказал: — Прости, Чанёль. Прости меня. Пускай и не сразу, но вскоре истерика Чанёля стала утихать; они всё стояли, упираясь лбами, и никогда ещё лицо Чанёля не было в такой близости от Бэкхёна. — Всё хорошо? — спросил Бэкхён, отнявшись. — Да, — улыбнулся Чанёль, и Бэкхён вдруг осознал, что он в первый раз с самого их знакомства видит улыбку Чанёля. Очень красиво. Поняв, что он тоже никогда не улыбался Чанёлю, он приподнял уголки губ (оказывается, он совсем разучился это делать). Они остались у реки. Чанёль рассказал, как в тот день спасся с двумя солдатами и доктором, что их подобрал американский взвод в десятке миль оттуда. Рассказал, как сумел выучить язык, как чуть не был разоблачен, случайно высказавшись на вьетнамском, как впервые стрелял из оружия (ему тогда ещё не было и пятнадцати), как выл в голос от голода и тысячу и один раз едва не умер. — Но я-то знал, что не могу умереть, — говорил Чанель. — Я же пообещал тебе. Бэкхён ругался на него, но отчего-то сердце невольно сжималось, когда он слышал это. Они просидели у реки до полной темноты. Потом в лагере близился комендантский час, и нехотя пришлось возвращаться. Прежде чем они настигли лагерь, Чанёль вновь крепко-крепко обнял Бэкхёна, а тот так и не понял, зачем, но ему это вовсе не показалось лишним.:
Чанёль очень изменился. Стал высоким, статным, в глазах не осталось страха, голос стал низкий, он более не сутулился и не кривился. Но даже не это было главным; что поражало Бэкхёна, так это то, как прибавилось в нём смелости и наглости. Ни за что бы Бён не поверил, что из того сгорбленного забитого ребёнка может вырасти такой уверенный парень. Всё в повадках Чанёля было ново для Бэкхёна, но он был безумно горд, что Чанёль нашёл себе место в жизни. Он чувствовал умиротворение: словно только этого и жаждало его измученное сердце — убедиться, что с Чанёлем всё хорошо. Большего ему и не надо. Но время пролетело быстро. В регионе была высокая опасность, их отправляли в батальон у границы с Лаосом — вот там настоящая техническая битва, взрывы, выстрелы, свистящие над головой самолёты. Скучно не будет. Бэкхён чуть не вскрикнул, когда, сев в машину, обнаружил Чанёля рядом. — Я присоединяюсь к вашей операции, — довольно сказал Чанёль, словно отправлялся в путешествие. — Кто тебе позво- — Терять тебя я больше не собираюсь, — шепнул Чанёль ему на ухо, и Бэкхён шумно сглотнул. — Это не шутки, Чанёль. — Ага, это война, я знаю, — фыркнул он. — Я всё равно буду рядом. Бэкхёну впервые стало страшно погибать на войне. Потому что вернулся человек, ради которого нужно жить.:
— Просто дыши, — задыхаясь, кричал Бэкхён Чанёлю. — Через рот, чтоб тебя, вдыхай через рот! Лицо жёг разворачивающийся вокруг огонь, а в лёгкие забивался ядовитый дым, пока уши заложило от разнёсшегося взрыва. Чанёль закашливался и не мог подняться на ноги, а Бэкхён напрасно кричал на него. Он взвалил его тело себе на спину и поплёлся под выстрелами. Чанёль был тяжёлый и неподвижный. — Паршивец, ещё обещал, что жить будет, — шикнул Бэкхён, стискивая зубы и продолжая плестись. Он сбросил тушу Чанёля на медицинскую койку. Врачи сразу занялись им, а Бэкхён, сам изрядно надышавшийся газа, провалился в сон. Когда он очнулся, Чанель уже бодрствовал. Он был в порядке (Бэкхён надеялся). Все врачи и медсёстры ушли к другим раненым; Бэкхён был единственным рядом. Он молчаливо обнял Чанёля, ткнувшись носом в сгиб плеча. Чанёль, откашлявшись, сцепил руки в замок на его спине. — Я думал, ты уже собирался нарушить своё обещание. — Ну я же не ты, — улыбнулся Чанёль. Бэкхён внимательно уставился на него взглядом «ты что, до сих пор обижаешься?», а потом... Чанель приблизился и поцеловал его. И Бэкхён ничего правильнее в своей жизни не испытывал. Это было так нужно, так верно, и Бэкхён ни на минуту не задумался о том, что что-то здесь не так. Он никогда не думал о том, чтобы поцеловать Чанёля, но только в тот момент понял, что именно это он и искал всё это время. Чанёль целовал его мокро и очень долго, и Бэкхён ничего вкуснее на своих губах никогда не пробовал. Отстранившись, Бэкхён снова посмотрел на Чанёля, как будто проверяя: может, что-то изменилось? Но нет, всё тот же Чанёль со своими прекрасными глазами, что смотрели на губы Бёна. Бэкхён поцеловал его снова.:
Они пробыли на границе всего два месяца. За эти два месяца многое произошло: американцы теряли силу и были совсем оттеснены, а в некоторых районах начали вывозить южно-корейские войска на родину. Приближался конец войны. В их подразделении всё ещё стоял боевой режим, и они постоянно находились в зоне риска. Спустя две недели после отравления Чанёля газом командующий доложил, что вскоре их эвакуируют обратно в Корею. Бэкхён был этому нескончаемо рад, но не знал, что делать с Чанёлем — он не числится среди военных, у него нет никаких документов и нет родственников. — Сделаем тебе поддельный паспорт. Это будет легко, — сказал Бён, когда они сидели одни в казарме. — Бэкхён? — М? — А... что будет после войны? Что делать? Бэкхён вздохнул. Он и сам уже забыл, что значит жизнь без войны. — Просто жить, — задумчиво сказал он. — Мы не расстанемся снова? — тревожно спросил Чанёль. — А разве я смогу отвязаться от тебя? — едва улыбнулся Бэкхён и замолк. Чанёль снова пялился на его губы, а Бэкхён обожал, когда он так делал. Ему просто нравилось это, и он не находил этому объяснения. И Бэкхён никогда не думал, почему ему нравится целоваться с Чанёлем, почему для них это так нормально и просто, не думал он и о том, что это неправильно, против правил. Он никогда не думал, нравился ли ему Чанёль, любил ли он его — это просто был Чанёль, и ничего больше объяснять не надо. Его губ коснулись чужие — горячие, мягкие — и он положил руки ему на плечи. Чанёль наваливался на него, и Бэкхён упал спиной на кровать. Чанёль прошёлся ладонями по торсу и бёдрам, а Бэкхён не чувствовал ни стыда, ни смущения — только ощущение абсолютной правильности происходящего. Он несдержанно выдохнул, когда Чанёль поцеловал его шею, ключицы, плечи. Он стянул с Чанёля его майку и прошёлся пальцами по рельефу тела, не понимая, что дыхание сбивается. Они могли быть пойманными в любой момент — да плевать, ради бога! Пусть весь мир подождёт. Чанёль смотрел на Бэкхёна проницательно, понимающе — как всегда — и ещё влюблённо: Бэкхён осознал это только сейчас, когда лежал на скрипучем матрасе под Чанёлем. И что Чанёль всегда смотрел на него так, с тех самых пор, как он стал приходить к тогда ещё мальчишке в старый сарай, ещё тогда в больших детских глазах Бэкхён не сумел распознать одного: любви, любви огромной и ужасно преданной. Бён позволил Чанёлю осторожно раздвинуть его ноги. Его стало слегка потряхивать, и Чанёль нежно погладил его по щеке, не произнося ни слова. Он стянул свободные брюки с Бэкхёна. Кожа Бэкхёна местами была покрыта шрамами, которые останутся там навсегда, но Чанёль находил их прелестными, и исцеловал каждый. Бён жалобно ойкнул (он никогда не издавал таких звуков), когда Чанёль коснулся его там. Бэкхён, оказывается, умел издавать самые разные звуки, о чём не знал сам и что старательно пытался перестать делать. Чанёль шёпотом успокаивал его, когда было неприятно от проникновения, щекоча кожу уха горячим дыханием. Никто не стонал. Только тихое сбитое дыхание на двоих, скрип матраса и шелест грубых простыней. Потому что в тишине они чувствовали себя ближе, потому что в тишине было приятно. Бэкхён впился короткими ногтями в плечи Чанёля, проговорив: «Пожалуйста... я не могу», — и Чанёль всё понял без лишних слов (он понимал всегда). Укусив Бэкхёна за ушко, он ускорился, а Бэкхён не мог сдержать рвущегося наружу стона. Бэкхён до этого никогда не занимался сексом, ровно как и Чанёль, но ничего приятнее в своей жизни он не чувствовал, когда изливался с именем Чанёля на губах.:
Бэкхён закинул свой чемодан в грузовой отсек поезда. На станции объявили, что через десять минут отбытие. Он пошёл искать Чанёля и стукнулся с ним, не заметив в толпе пассажиров. Чанёль сипло рассмеялся. — Где ты ходишь? Скоро отправляемся. — Да как будто ты бы смог уехать без меня, — ухмыльнулся Чанёль. Поезд Лаокай — Яньтай отбывает через пять минут. Просим пассажиров занять места в поезде. Повторяю, поезд... Холодный ветер неприятно подул. Чанёль сморщился, а потом заметил, как Бэкхён смотрит куда-то далеко. Он обернулся и не увидел ничего, кроме серого неба. — Дождь будет, — сказал Бэкхён. Чанёль угукнул. — За всё время, что я был здесь, их ни разу не было. Обидно даже, что они пришли только тогда, когда я уезжаю. — И правда. Поезд Лаокай — Яньтай отбывает. Пассажиры, оставшиеся на перроне, просим вас... — Пошли? — протянул ему руку Чанёль. — Пф, да сам залезу, — фыркнул Бэкхён, запрыгнув в поезд. Чанёль рассмеялся. Им предстоит долгий путь, а война, Вьетнам, выстрелы, крики, плач и голод навсегда останутся здесь, в прошлом, в которое они вряд ли когда-нибудь вернутся. А их поезд поедет на следующую станцию. И там их будет ждать новая жизнь. Без войны.