:
Утром следующего дня Бэкхён пошёл купаться к реке, а затем, вернувшись, увидел, как все солдаты суетятся. — Что происходит? — У нас сегодня праздник! — взволнованно сказал Ким. — Впервые хоть по-человечески поедим, за столом. — В честь чего? — Да просто так! Повар Хансоль-ним нашёл в одном из домов муку и даже специи, сегодня будем с размахом ужинать!.. — Эй, Бён! — послышался бас за спиной. — Если уж пировать, то ягод принеси. А то кроме этой грёбаной каши и картошки во рту ничего лучше не держал уже лет сто. Бэкхён кивнул. Он собрался, взял сумку побольше, поставил в известность лейтенанта и пошёл в сторону леса. Поднимаясь всё выше и выше по извилистой тропе, он чувствовал, что лес густой и от их лагеря далёкий, так как слышал, как стихали голоса солдат и пропадали из виду их фигуры. Его посетила безумная мысль выгулять маленького вьетнамца в лесу — никто не увидит, а мальчику воздухом надышаться. Больная идея. Бэкхён считал её очень хорошей. Он спустился вновь к деревне и нашёл сарай, едва войдя в него, сказал: — Пойдём. — Мальчик, до этого безмятежно лежавший на полу, вскочил и посмотрел на него удивлённо: Бэкхён никогда не приходил при свете дня. — В лес.:
В лесу было свежо и шумно, но не от людей, а от звуков кишмящих насекомых, птиц и шелеста листвы. Через крону пробивались палящие лучи солнца, но прохладный ветер приятно щекотал кожу. Как выяснилось, Бэкхён ещё никогда до этого не видел своего маленького друга при нормальном свете. Он, оказывается, был довольно загорелым, и оттого уже не казался таким тощим; волосы были грязными и спутанными, но — Бэкхён почему-то подумал, — стоит их только вымыть, и они начнут отливать мёдом на солнце; под глазами лежали тёмно-синие круги, делая ребячье лицо на несколько лет старше. Шли они молча. Мальчик не задавал вопросов (он сделал это всего пару раз с момента их встречи), а Бэкхён просто набирал ярко-красные ягоды (он не знал названия) в сумку, пока его спутник ушёл немного вперед осматривать лес. Бэкхён набрал полную сумку и пошёл искать мальчика, застав того на поваленном дереве, держащего в руках то ли шишки, то ли плоды. Бэкхён подошёл к нему, но тот, едва увидев его сумку, сам кинулся к нему: — Бэкхён-хён, это ведь тисс! Вы... вы не брали их в рот? Бэкхён, немного удивлённый, покачал головой. — Вам лучше выкинуть всё это, они ядовитые. — А... что тогда отнести? — растерянно спросил Бэкхён. Мальчик повертел головой, приглядываясь к разным кустам вокруг, а затем показал на черные ягоды. — Эти можно. Они кисловатые, но съедобные, — сказал он неуклюже, собирая горсть в ладошку и показывая её Бэкхёну. Прежде чем Бэкхён принял ягоды, уже готовый положить их в сумку, он смерил вьетнамца недоверчивым взглядом и потребовал: — Сначала попробуй ты. Война — это недоверие, где каждый сам за себя. И то, что Бэкхён не может убить этого мальчишку, не значит, что мальчишка не может убить его. Мальчик посмотрел на него невинно, не поняв мотива просьбы, и бросил в рот чёрные ягоды, слегка сморщившись на один глаз. Бэкхён выдохнул, осознав, что у этого ребёнка просто не хватит ни смелости, ни мозгов попытаться убить его. Они вместе собрали ягоды в сумку, а потом пошли отдыхать. Мальчик знал лес отлично и легко взбирался вверх, и Бэкхён случайно подумал, что распознавание ядовитых ягод и умение ориентироваться в таких местностях очень пригодились бы на войне. «Боже, опять эти мысли». Сидели они молча. Бэкхёну это всё казалось таким нереальным: ещё две недели назад он сидел в грязном окопе с запекшейся на лице чужой кровью, нервозно перезаряжая оружие и стискивая челюсть до скрежета, а сейчас он прохлаждается в тени деревьев, сидя на стволе с полной сумкой сочных ягод и с вьетнамским мальчиком рядом, имени которого он даже не запомнил. Он повернул голову к нему, чтобы убедиться, что это не сон, что эта история действительно происходит с ним. Мальчик смотрел на птицу, что кормила своих птенцов в гнезде на ветке дерева неподалёку, и на его лице было изображено столько смешанных чувств, столько жизни было в этих трусливых детских глазах, что Бэкхён не мог не нарушить эту идиллию своим голосом: — Ты хочешь жить? Мальчик повернулся к нему лицом. Птица, кормившая птенцов, спорхнула с ветки и с громким криком полетела прочь. Он как будто задумался: нет, а вдруг не особо-то и хочется? Он, смотря Бэкхёну в глаза, кивнул. Бэкхён понял, что пути назад нет. — Я помогу тебе.:
— Тебе нужно отречься от своего имени и всей своей жизни, что была до этого. Ты понял меня? — низко наклонился к нему Бэкхён, всматриваясь в выражение лица — в сарае, как и всегда, было тёмно. — Да. — Ты готов убивать своих же братьев, свой народ? — У меня никогда не было братьев. Только сестра, но теперь её нет. — И ты соглашаешься носить одежду врагов, есть с ними из одной тарелки, говорить на их языке? — ... да. — Ты уверен во всех этих условиях? Пути назад не будет. — А... вы будете рядом? Бэкхён посмотрел на него сокрушённо. — Да, — выдохнул он, — я буду рядом. Всегда. — Хорошо. Я готов. Это был больной план, ненадёжный для них обоих. Они были в зоне риска, но оба были тверды в своём решении. Бэкхён до хрипоты в горле учил мальчишку отвязаться от акцента, порою срываясь на крик — получалось уж очень плохо. Он наказывал, как себя надо вести и как не надо, что делать, если у них вдруг ничего не получится («Беги, ради Бога, беги и не оглядывайся; эти толстосумы не найдут тебя, если ты спрячешься в лесу, а про меня забудь»), примерял на него форму ещё несколько раз и пересказывал план, пока он не стал заученным стихотворением в голове. — Единственное, что пока тебе достаточно знать, — твоё имя. Остальное на мне. — А... и как меня будут звать? — Чанёль. Тебя отныне зовут Чанёль. — Чанёль? — криво повторил мальчик. Бэкхён сморщился от явного акцента. — Научись произносить его правильно. Ударение на второй слог. — Чанёль... — шепнул он себе под нос, пробуя новое имя на губах — звучало сладко и звонко. Ему нравилось. — Сегодня ночью я отведу тебя в дом... как там его? — Дом дяди Тханя. — Да. Я сегодня ходил туда, погреб действительно есть, но там много крыс. Ты ведь их не боишься? — Нет... ночь перетерплю. — Отлично. Жди меня ночью, будь в форме. Бэкхён ушёл. Чанёль подумал, что ему ничего, кроме ожидания, и не остаётся.:
Когда Бэкхён пришёл в ночь, они пошли к реке. Там они вымазали форму грязью, местами порвали, втёрли в волосы мальчика грязь. Возвращаясь в деревню, они зашли в один из домов, где Бэкхён снял с трупа женщины потрёпанное платье и заставил мальчика обтереться им — чтобы создать нужный запах. Чанёль плакал от страха и отказывался, и Бэкхёну пришлось через силу и отвращение сделать это за него. Они пришли в дом с подвалом. Бэкхён поймал одну из крыс, что была побольше, и вспорол ей брюхо. Хлынула кровь, и он начал пачкать одежду и лицо мальчика, а тот сморщился от ужаса. Он молчал и не издавал никаких звуков, но по дрожащим рукам Бэкхён понимал, как ему страшно и мерзко. — Ты же знаешь, что так надо. Я уже закончил, за ночь должна запечься. Мальчик лишь кивнул. Бэкхён попросил его встать подальше, чтобы оценить картину. Вроде ничего не упустили. Они отрепетировали ещё два раза, когда горизонт стал светлеть. Бэкхён сказал, что пора прощаться, а мальчик с опаской взглянул вглубь тёмного подвала, из которого доносились неприятные звуки. — Если вдруг я не приду в течение двенадцати часов, не сиди там и выходи. — Почему вы не придёте? — неверяще спросил мальчик, совсем напугавшись, что его собираются бросить с крысами. — Я не знаю. Вдруг что-то произойдёт, всякое может быть. Они помолчали немного, думая о тяжёлом дне, который им предстоит. Мальчик прервал тишину: — Бэкхён-хён. — М? — Я очень хочу жить. — Бён посмотрел на него, а потом его губ коснулась едва заметная грустная улыбка. — Я знаю. — Он обнял его, не обращая внимания на смердящий запах и грязную одежду. — Ты помнишь, что нужно делать, если всё пойдёт не так? — Бежать в лес. Бэкхён угукнул. Они попрощались, и Бэкхён ушёл. Он очень надеялся, что не насовсем.:
— Бён, что с тобой сегодня? — усмехнулся Ким. — Грустно, что уходим? Бэкхён встрепенулся: опять задумался. Его слегка потряхивало и дрожали руки, а ещё взгляд был в никуда. Да ещё бы. — Аг-га... хотелось остаться подольше. Все рассмеялись, а Бэкхён так и не понял, над чем. Он неосознанно закусил губу до крови, когда над головой разнесся бас лейтенанта: — Кто уже освободился? Надо пойти поискать в домах муку. — Я могу, сэр, — сказал Бэкхён. Кан кивнул и отдал приказ идти за мукой, а у Бэкхёна подкашивались ноги, потому что боже, началось.:
— Лейтенант Кан, лейтенант Кан! — разорвал безмятежность громкий голос Бёна. — Что? — Там!.. В одном из домов, я-я... — запыхаясь, задыхаясь, — там наш солдат. Вам нужно это видеть! Несколько человек пошли за ним, прихватив подручное оружие. Те, кто шёл с ним, причитали: «Мы никого не оставили, в каждый дом заходили, перебили всех». Они ворвались в дом. Бэкхён провел их подвальной двери, показав на нечто, что сидело на грязном полу в темноте. Солдаты вытащили неизвестного из погреба, бросив того на пол, а он, как животное, затрясся и стал забиваться в угол. — Как ты его нашёл? — Зашёл на кухню, и услышал звуки из подвала. Думал, там детей спрятали, открыл, а там... этот. Увидел форму и попытался заговорить, но он вообще ничего связать не может, только как скотина мычит. — Эй, — Кан сел на корточки рядом с недосолдатом, — как тебя зовут? Ответа, конечно, не последовало, — только жалобное хныканье; Кан заломил ему руки и взглянул на значок на груди: «Чанёль». Часть с фамилией была отколота. — Тебя зовут Чанёль? — сурово спросил он. Чанёль не отвечал — только дрожал и хлюпал носом, поэтому лейтенант дал ему звонкую затрещину. На лице Бэкхёна не дрогнул ни один мускул. — Как тебя зовут? — Ч-ч-иа... ча... Кан закатил глаза и поднялся, уперев руки в бока и став думать. Один из солдат предположил: — Как думаете, его поймали и держали в плену? — Судя по всему. Какой-то он больной. — Они, кажется, его забили и заморили голодом, и поэтому у него крыша того-этого, — сказал Бэкхён. — Лейтенант, а форма точно наша? Грязная какая-то. — Тупица, конечно грязная! — рявкнул Кан. — Его, видимо, несколько месяцев здесь держали. — Что делать с ним будем? Он вообще никакой. — В головной отдел сообщить надо, что нашли, — задумчиво сказал Кан. — Но, лейтенант, если вы доложите сейчас, то они узнают, что мы задержались здесь на три дня дольше и сейчас не движемся к границе, — вставил Бэкхён. Кан нахмурился. Бэкхён звучал убедительно, и все задумались: что же делать с этим грязным недоразумением? — Зачем он нам такой калека? — начал один из мужчин. — Уже по уму двинулся, оставим его здесь. — Он наш солдат, — прошипел сквозь зубы Кан, что солдат стушевался. — А мы своих не бросаем. Берите его и тащите к лагерю. Бён и Ким подхватили парня подмышки, а тот стал протяжно выть, пытаясь отбиваться, но, кажется, сил совсем не хватало. Лицо Кима выражало высшую степень жалости и омерзения — воняло гнилью, а от скуления уши скручивало в трубочку. Его принесли в лагерь, все солдаты заволновались и стали едва слышно шептаться, но пока никто не торопился что-либо объяснять. Лейтенант приказал отвести «солдата» к реке и вымыть его там, вот только Бэкхён пойти не мог, а проявлять чрезмерную инициативу было бы слишком подозрительно. Он, надеясь на лучшее, остался в лагере, стирая холодный пот с лица. Пока всё идёт как надо. — Как он мог сюда попасть? — негодовал Ким. — Дезертир, наверное, — с отвращением бросил кто-то. — Убить его надо. — Нет, дезертир бы к вьетнамцам прижился, а они его пытали. Его взяли в плен. — Видно, что он не партизан, а разве здесь уже были авангардные войска? Я думал, мы первые. — Откуда тебе знать? Возможно, и пришёл с других мест. Солдаты горячо обсуждали эту тему, а Бэкхён иногда вставлял наводящие слова, чтобы контролировать ход их мыслей и не допускать идеи, что солдат может оказаться и не солдатом вовсе. — Да он как животное! — бросив тощее тело на землю, рассерженно крикнул Ли. — Всю дорогу выл, а в реке барахтался! — Эти хреновы вьетнамцы, кажись, ему мозги выбили. — Молчать, — громко разнесся голос Кана. Он сел напротив валяющегося на земле мокрого парня. — Скажи мне, из какого ты батальона? Чанёль помотал головой, а Кан пнул его в бок. — Я повторяю, из какого ты батальона? Все стихли, уставившись на парня. Он долго молчал, и Кан пнул его снова, что он закашлялся кровью; Бэкхён сжал кулаки. — Ты, блядина, ответишь мне сегодня или нет? — склонился мужчина. — Открой свой поганый рот и говори. — Ча... — выдохнул парень. — Н-ны... Кан замахнулся вновь, а Бэкхён остановил его: — Лейтенант, он не сможет вам ответить. У него, судя по всему, психические отклонения. Кан смерил его суровым взглядом сдохни и не высовывайся, но вслух ничего не сказал. Он сплюнул на землю и приказал накормить парня. Все резко нашли себе дела и, как обычно, оставили всю грязную работу на Бэкхёна, а он уже к этому привык. Взяв тарелку с пресной кашей, Бэкхён, словно миску, бросил её перед парнем. Тот, увидев еду, налетел на неё, с чавкающим звуком поглощая и обливая ею одежду. Проходящий мимо солдат презрительно цокнул. — Как свинья, ей богу, — фыркнул Бён, отойдя подальше. А потом, когда никого не было рядом, Чанёль посмотрел ему в глаза так, как он делал это всегда — проницательно и понимающе. Бэкхён прошептал: «Ты молодец», — и Чанёль вновь принялся чавкать кашей.:
Решено было взять Чанёля с собой, а через две недели, когда они примкнут к другому взводу, в котором есть врач (их лекарь погиб месяц назад, когда они переходили реку), оставят его там. К счастью Бэкхёна, никто даже и думать не смел о том, что мальчик не солдат вовсе, что слишком он молод и худощав, что ничего о нём не знают — внешность у него была бесспорно корейская, а тот факт, что он не мог составить нормально предложение и вечно дрожал, заменял нужную им информацию. Чанёль не понимал корейского и на нём не говорил (собственно, почему им пришлось прибегнуть к плану о сумасшедшем пленнике), поэтому даже не догадывался, что через две недели их с Бэкхёном разлучат, и, следовательно, последний нагло нарушит данное обещание. Ну а что делать? Негласно Бэкхёна приставили нянечкой к «солдату» — мол, ты его нашёл, тебе о нём и заботиться. Бэкхён был обеими руками за, но для виду надевал кислую мину и изредка протестовал. Однажды ночью, когда они спали в одном спальнике (Бэкхёна), Бён, тщательно прислушиваясь к сопению солдат, рискнул шепнуть Чанёлю: — Всё хорошо? Чанёль кивнул в темноте и нашел в спальнике руку Бэкхёна, сжав её в своей. Бэкхён не стал отнимать её. — Что будет со мной дальше? — едва-едва различимо вымолвил он. — Продолжай делать так, как сейчас. Пока не выучишь корейский, не смей открывать рот. — Я всегда слушаю. Уже понимаю некоторые слова. Бэкхён улыбнулся и погладил его руку. Он такой смышлёный. Меж бровями Бэкхёна залегла складка, едва он подумал о расставании, и, сделав глубокий вдох, тихо, но чётко произёс: — На следующей неделе тебя передадут в другой отряд. Скорее всего, ты останешься там. — А как же вы? — чересчур громко выпалил обескураженный мальчик, и Бэкхён зажал ему рот рукой. — Так надо. Я не могу ничего поделать. — Бэкхён-хён... вы ведь обещали, что не оставите меня, — слабым голосом пролепетал он. Послышалось грузное бормотание, и они замолкли. Мальчик хотел возмущаться, хныкать и задавать вопросы (Бэкхёна он давно перестал бояться), но оставался нем. Бэкхён взглядом извинялся перед ним. Чанёль крепко сжимал его руку. — Вы обещали, что будете рядом, — хрипло шепнул он, глотая страх, обиду и несоизмеримую грусть. — Прости. По щеке мальчика скатилась слеза, но он тут же прекратил плакать: он знал, что Бэкхёну это не нравилось. Чанёль хотел умолять Бэкхёна не оставлять его, но он уже привык мириться со своей дерьмовой судьбой и знал, что это его не спасёт. Он, проклиная судьбу, заснул, крепко сжимая чужую руку во сне. Почему, едва он находит маленький кусочек счастья, у него отбирают и это?:
Время прошло незаметно. Ничего опасного на пути им не встретилось, и они в назначенный срок пересеклись с другим взводом. За это время Чанёль еще прочнее привязался к Бэкхёну, а все в отряде дразнили Бэкхёна мамочкой, когда тот пытался избавиться от ухода за солдатом и передать это кому-то другому. Никому это нужно не было, а Бэкхён мысленно радовался, что всё шло даже лучше, чем ему казалось сначала. В последний день он решил отвести искупать Чанёля. Ему было неописуемо страшно оставлять его одного в отряде с корейскими и американскими солдатами, хотя он чувствовал, что Чанёль справится. С большим трудом, но сумеет. — Вы вернетесь за мной? — тихо спросил он, пока Бэкхён обливал его водой. — Да, — соврал Бэкхён. — Но не скоро. — Я буду вас ждать. — Он сморщился на один глаз, как зверёк, когда холодная вода стала стекать с головы. — Не смей, — шикнул Бён. — Твоё дело — заботиться о своём выживании. — Я буду жить. Я обещаю. — Смотри мне. — Вы тоже пообещайте. Бэкхён странно посмотрел на него, а затем дал подзатыльник. — Ты, кажись, совсем обнаглел. — Пожалуйста. Вы тоже должны жить. Бэкхён устало вздохнул. Ему и так паршиво, что он не сумел сдержать обещания быть всегда рядом и сейчас отдаёт ребёнка в чужие руки, а теперь снова кормить мальчишку такими громкими словами будет слишком тяжко для его чёрствой души. — Чанёль, — он стал смывать мыло с чужих волос, — на войне нельзя ничего обещать. Мы не можем знать, что будет с нами завтра: будем ли мы прохлаждаться в тени леса или истекать кровью у чужих ног. Поэтому прости, но я не могу. Чанёль едва заметно кивнул, опустив голову. Он всё понимал, но так ненавидел это, а ещё больше ненавидел то, что ровно ничего с этим поделать не мог. Бэкхён чувствовал, как жжёт руки от того, что хочется обнять мальчика, прижать к себе, погладить по мокрым волосам, приложиться щекой к плечу и тысячу раз извиниться. Если бы он знал, что это последний их разговор на следующие семь лет, он бы точно это сделал.