show me something new

Этим вечером Лавкрафт вошел без приглашения. Вероятно, его привлекло, заманило ощущение чужой тоски, и те, кто завис вне пространства и времени, донесли ее горьковатый вкус. (А может, Говард искал утешения в уютном безмолвии, что неизменно царило в обители По.) Так или иначе, сейчас он был здесь, и нависал над Алланом, и скрывал собой лунный свет, что робко струился, рассыпался сребристым стеклярусом на полотне чернильного неба. Жизнь Эдгара, тусклая и полная безрадостных эпизодов, пожалуй, была с ним сравнима; Лавкрафт — еще один паззл, фрагмент на этом пути, как сотня других обстоятельств, с коими ему доводилось столкнуться. Они молчали, длительно и бездумно. А потом-- — Ты звал, — пробормотал Говард; мертвенно-бледные губы едва шевельнулись, выводя короткую фразу. И вновь — тишина. Аллан сидел недвижно; взгляд его, недоуменный, встретился с чужим. Эдгар фактически целый день не подходил к Лавкрафту. Почему? Почему, учитывая, что он был настоящим бедствием для этого человека (?) со дня, как их представили друг другу? СТРАХ. Страх случайной встречи, которая повлекла б за собой неприятность, и Говард — единственный, кто всегда слушал рассказы Аллана терпеливо, несмотря на отсутствие интереса практически ко всему, — оставит его. Пауза затянулась дольше, чем следовало, зазвенела в ушах, пока Эдгар не нарушил ее тихим: — Ах, да. Располагайся, — и подвинулся, сминая в пальцах накидку, хотя тело его налилось обременительным свинцом. Лавкрафт, по обыкновению невозмутимый, чужую зажатость воспринял спокойно, продолжая расхаживать по комнате, высматривать что-то, способное его развлечь — словно и не был здесь пару десятков раз, — после оседая в кресле, где любил дремать, подперев рукой щеку. Эдгар тоже окинул комнату взглядом, будто в попытке найти какое-либо изменение, — и, ожидаемо, не нашел. Просто для них обоих это было чем-то вроде привычки, и они продолжали следовать непонятному графику. Аллан смотрел внимательно, искал что-то странное вне Говарда, чья кисть обвисла с подлокотника секундой позже. Он имел более чем исключительную манеру внезапно отключаться во всех смыслах этого слова, и потому сложно было сказать, что в порядке, а что — нет. Лавкрафт остался отдыхать в темном, прохладном комфорте гостиной; Эдгар спешно ретировался на кухню, чтобы заварить чай. Почему он хотел приготовить все что угодно для Говарда в его же отсутствие? Чаще всего он или посматривал в пакет, чье содержимое еще не было сервировано на десертной тарелке, или крошил вафли с печеньем, или скучающе ковырял вилкой пирожное, привнося новые штрихи, разрушительные и безобразные, в узоры из крема. Ночь тянулась, ее было бесконечно много, и чай остывал до того, как Лавкрафт впервые касался чашки. Независимо от обстоятельств, Эдгар тратил сейчас, если предаться навязчивой иллюзии, десятилетия, выбирая сорт под настроение, прежде чем остановиться на предсказуемом и лишенном вычурности "Earl Gray", и еще пару минут ожидал закипания воды в чайнике. Это всегда занимало чуть больше времени, если Лавкрафт был рядом. Возвращаясь к упомянутому, все становилось ХОЛОДНЕЕ вокруг него: точно сама температура падала на несколько градусов, а воздух содрогался, пронизанный страхом пред тем, от кого нет спасения, — лишь одна тайна средь штормового моря загадок, коими он был объят. Аллан позволил себе небольшой отдых от реальности, в безыдейном порыве приподняв крышку чайника и принявшись наблюдать за водой, ограниченной металлическими стенками, как неволей. Нежность глаз его потускнела, сделавшись стеклянной и мерклой, но сохранившей живые отблески; теснивший грудь воздух сорвался с губ медленным, тяжким вздохом. Признаться, он мог бы стоять так часами, загипнотизированный движением воды и напоенный густым горячим паром, пока она бы не выкипела, иссохнув до дна. Однако он помнил о присутствии гостя, и это было бы просто грубо — даже если сам визитер являлся таковым лишь формально, пребывая в пучине океанских глубин, далекой от невзрачной людской обители. Только жидкость слегка запузырилась, Эдгар наполнил две чашки, добавляя себе необходимое количество сахара ("необходимое" приравнивалось к паре ложек с горкой) и поместил их вместе с тарелкой пирожных на поднос. Вернувшись в гостиную, он застал Говарда спящим. Поднос был опущен на кофейный столик — осторожно, дабы не потревожить чужой покой; Аллан пристроился на диване. Он взял записную книжку и перо, дабы начать работу: есть ли для этого время более подходящее, чем момент, когда муза сидит в паре-тройке футов от тебя? Он успел заполнить несколько страниц до того, как Лавкрафт зашевелился, выныривая из вязкой дремы, и приоткрыл веки, чтобы сморгнуть сонное марево. По всегда воображал: блеклый туман был для Говарда вечен, сколь усердно бы тот ни тер глаза. — Хорошо спалось? — тихо поинтересовался Эдгар, наблюдая за тем, как перо скользит по бумаге, оставляя кривые линии, и как отбрасывает мягкую тень, очерченное пламенем свечи. Невнятный шепот, послуживший ему ответом, означал что-то вроде ‘нет. мне когда-нибудь спалось хорошо?‘ Сам По никогда не делал этого достаточно часто и много. Никогда. Тишина — бесконечная, как толща угрюмых вод, и столь же глубокая — воцарилась меж ними; она изредка нарушалась скрипом пера о бумагу и шумом спринклеров в соседнем дворе. Пять утра. Почему они настаивают на включении оросителей в такую рань? (Почему Аллан просыпается от этого, для начала?) Скрип софы, прогнувшейся под чужой тяжестью, вывел Эдгара из задумчивого оцепенения; он поднял голову и — ах. Лавкрафт подобрался к нему, занимая — верней, заполняя собой – свободное место рядом. (Довольно, чтобы почувствовать запах соли и водорослей, ощутить набегающие волны, МОРЕ.) — По? — осведомился Говард с такой долей любопытства, какую мог симулировать. Аллан, в свою очередь, густо сглотнул. Он едва ли слышал собственное имя, сорвавшееся с чужих уст, потому как все вокруг звучало для него приглушенно, сквозь пульсацию крови в ушах, будто редкие громовые раскаты. Лавкрафт двинулся ближе — настолько, насколько счел нужным; протянул руку, обхватывая пальцами, цепкими, льдистыми, Эдгара за подбородок, и приподнимая, чтобы установить зрительный контакт. Аллан выразил покорность, оставаясь бездейственным, потому как Говард наклонился и прижался губами к его лбу — холодно и чуть влажно. (Являлось ли это инициативой? Знаком, что сегодня он мог чувствовать себя комфортно, даже столкнувшись с чем-то настолько беспокойным и оттого претившим ему, как прикосновение? По примет эту инициативу. Ему дали дюйм — и он возьмет милю, а затем еще.) — Могу я коснуться тебя? — выпалил импульсивно. И смолк, похолодев от осознания, как ДАЛЕКО мог сдвинуть привычный уклад жизни. Он буквально замерзал, однако в глазах его, отражавших теперь штормовые волны, блеснула искра надежды, не видной годами. Лавкрафту повезло стать свидетелем этого, однако По с готовностью принял его безразличие — особое и тем успевшее запомниться. Он встретился с пустым, гротескно всепоглощающим взглядом, едва не захлебнувшись во тьме зрачков, широких и жутких, прежде чем Говард не произнес мягкое, сдержанное да. В то мгновение По не знал, как реагировать. (Он не знал, как реагировать на многие вещи.) В следующее стал действовать: вышел, желая найти определенную бутылочку где-то за пределами гостиной, и вернулся — с искомым в руке. Теперь По воображал, что Лавкрафт должен был знать, что он имел в виду под ‘коснуться его‘. А даже если и не знал, своих слов Эдгар брать назад не собирался — не сейчас, когда он, склонившись, охваченный трепетом и нерешительностью, достигшей предела, прослеживал пальцами изгиб чужого бедра; вскидывал голову поминутно, молчаливо спрашивая ‘так нормально?‘ Он ничего не говорил и во время того, как его тонкие, бледные пальцы дразняще гладили пах, еще и еще, терпеливо и плавно, пока не ощутил что-то, что бы мог ОБХВАТИТЬ. (Человеческое тело, занимаемое Лавкрафтом, удивительно. Стимулируется так же, как всякое другое.) Он отнял руки от чужой плоти, на ощупь хладной и гладкой, точно у статуй, чтобы поднять флакончик с колен и вылить немного масла, сделать ладонь скользкой и влажной. Чистой рукой расстегнул ему брюки, щелкнув заклепками и немного отодвинув жесткую ткань, — и нырнул под нее, СЖИМАЯ. Пауза, короткий взгляд вверх — Аллан начал двигать рукой. Это было совсем неудобно — пытаться сохранить зрительный контакт, когда челка, предательски потеряв объем, практически не скрывала глаз. Он вышел из ванной аккурат перед визитом Лавкрафта, и его волосы все еще липли к щекам, и свисали, прикрепленные к коже, точно крючья, тяжелыми прядями. Вместо этого По решил сосредоточиться на чем угодно, кроме ощущения нечеловеческих глаз, вперившихся в его череп. (На чем-то, что он обдумает несколько позже, будучи один и не так растерян.) Он сосредоточился на небольшом изменении дыхания Говарда — всегда глухого и мерного, почти неслышного — и на том, как его живот периодически проваливался; на том, какой потрясающе ТЕПЛОЙ стала его плоть в сравнении с телом, извечно холодным и липким. Как Говард ерзал под его прикосновениями и подавался навстречу, когда По ускорил темп — те же действия, какие он делал для себя все одинокие ночи. И за то, что Эдгар повернул запястье сильнее обычного, сжал и надавил ощутимее прежнего, он был вознагражден низким шумом удовлетворения. Более долгий вздох, чем когда-либо, гул, который едва ли слышен — но Аллан различил это сквозь склизко-масляный звук трения. Он вскинул голову, когда ощутил, что они близки к их общему разрешению, в стремленье увидеть в лице Лавкрафта что-либо иное, отличное от равнодушия, с коим тот не расставался; и встретился с видом существа, державшегося за конец веревки над пропастью (или так сказать), чьи всезнающие глаза ослепляли изумительно-чистым удовольствием, потрясающим до глубины души. Глаза, мерцавшие, когда он запрокинул голову и замер на пике. Оставляя По с вязким семенем, что он принялся размазывать по стволу — плавно, слегка надавливая, выжимая белесые капли. Его пальцы слипались, испачканные, и он, поднеся ко рту руку, стал слизывать это, молча надеясь, что Лавкрафт не заметит, как он водит языком по ладони, меж пальцев, пробуя на ВКУС. (Возможно, он никогда больше не получит такой шанс, верно?) — Это было… нормально? — спросил По с кротостью в голосе, с намеком на легкий стыд и необходимость в знании, что преуспел. — Это было удовлетворительно, — ответил Лавкрафт; апатия, контрастировавшая с экстазом, который мог прорваться через равнодушную маску, заменила любые его отголоски. Стоичен перманентно.