Ecce Homo

      На обзорной палубе редко кто-то бывал. Поэтому Шепард несколько удивляется, обнаружив Примарха Виктуса. Не в доках вместе с остатками Девятого Взвода и своим чудом спасенным от смерти сыном, а здесь, наверху. Заложив руки за спину, Примарх разглядывает бархатную черноту космоса за стеклом. Высокий, угловатый, обычный, в общем-то, турианец.       — Знаете, Шепард, — говорит Примарх, кивнув ее отражению в ответ на приветствие, — я никогда не верил тому, что о вас рассказывали. Даже Гаррусу — он был слишком явно… пристрастен.       Шепард молча становится рядом и тоже смотрит вперед, во тьму.       — А теперь верю. — Виктус понижает голос почти до шепота. — Я видел записи того, что произошло на Тучанке, и, признаться, вас я боюсь теперь сильнее Жнецов.       — Почему же? — удивляется она.       Примарх качает головой.       — Вы сметаете все препятствия на своем пути. Уничтожаете врагов, а на союзников действуете так же одурманивающе, как Жнецы. — Он замолкает ненадолго, а потом снова продолжает: — Мой сын никогда не был героем, Шепард, и никогда не стал бы им. Он всего-навсего исполнительный, но слишком осторожный солдат. Вы сделали из него настоящего героя. Это невозможно объяснить словами, но он изменился. У него появилось божество, во имя которого он теперь будет героем. Человек. Вы.       Шепард молчит. Только отражение в стекле кривит губы в улыбке, отчего яркая сетка шрамов на ее щеках причудливо изгибается.       — Я не верил Гаррусу. Не понимал его... отношения к вам. Эта порочная девиация — любовь к человеку, а ведь он вас именно любит, Шепард, этого не заметит только слепой, — могла бы иметь крайне негативные последствия для такого блестящего молодого турианца, как генерал Вакариан.       — При всем моем уважении, Примарх Виктус, наши взаимоотношения с Гаррусом вас не касаются. И никого не касаются.       Шепард наконец поворачивается к нему лицом, и Виктус с жадностью вглядывается в ее острые черты, светящиеся глаза, узкие бледные губы. Он видел много людей во время войны первого контакта и позже. Мертвых, живых, раздавленных горем или страхом, непокорных, идиотски смелых — всяких. За прошедшие десятилетия он привык к странным гримасам на человеческих лицах, к их непохожести на азари. Адриэн Виктус мог бы сказать про себя, что он привык к людям. Но никогда, никогда, даже несмотря на несколько приватных посещений Ша'иры не только с целью поговорить, он не смотрел на людей так, как сейчас рассматривает Шепард.       Ему хочется спросить ее: «Что ты такое?»       Ему хочется снять перчатки и прикоснуться к гладкой человеческой коже. Почему-то он уверен, что она будет на ощупь прохладная и жесткая.       Ему хочется слишком многого из того, что пугает его самого почти так же сильно, как и сама Шепард.       «Неужели никто не видит того, что вижу я? — думает Примарх Турианской Иерархии, стоя лицом к лицу с коммандером Альянса. — Это же уже не человек. Это уже что-то другое, что-то за гранью добра и зла. Она, не мешкая, жертвует Советом Цитадели, и ей сходит это с рук. Она погибает и воскресает снова в лабораториях "Цербера", а потом взрывает базу Коллекционеров — то, ради чего ее оживили, и ей сходит это с рук. Она уничтожает триста тысяч батарианцев, и ей сходит это с рук. Вся галактика верит, что только она может выиграть эту войну. Она на голову меньше меня ростом и пахнет оружейным маслом».       — К чему этот разговор? — хрипло спрашивает Шепард, разрывая затянувшуюся паузу. — Что вам нужно?       Адриэн отступает на шаг, стискивая руки за спиной, чтобы обуздать взбесившиеся вдруг инстинкты.       — Мне нужно, чтобы вы победили. Я верю теперь, что вам это под силу.       Она пожимает плечами и кивает, мол, принято. И тут же прижимает ладонь к уху.       — Да, СУЗИ. Сейчас буду. — Снова смотрит на него. — До встречи, Примарх, спасибо за беседу.       Уже когда за ней закрывается дверь, он тихо бормочет:       — Просто вернитесь живой, Шепард.