Когда рождался стук

Семилетняя Эльза частенько пряталась под одеялом, особенно ночью, когда ужасная когтистая ветка царапала окно. Пряталась, затаив дыхание и даже не моргая, словно вновь смотрела один из тех ужастиков, от которых потом было невозможно уснуть. Лунные лучи осветили комнату, прогнав темноту рядом с пушистым полосатым ковром. На улице проревела какая-то машина и тишину на мгновение нарушил жалобный собачий вой. Наверное опять дворняжку сбили. Скорее всего старушку Малибу, которая время от времени преследовала проезжающие автомобили. Но Эльза не испугалась, не подорвалась сразу смотреть что да как, а лишь крепко сжала кулачки возле лица и ждала. Ждала, когда вернется стук. Он рождался ровно в полночь. Эльза много раз говорила об этом маме и старшей сестре, но они редко слушали ее. Чаще смеялись. Чаще отмахивались от нее. Ну правильно, ведь они никогда не засыпали с ужасом в душе, а маленький плюшевый медвежонок с пришитым мечом не превращался для них в единственного защитника, готового отдать жизнь, если бы у него таковая была. Эльза прижала его к груди. Дышала медленно, поджала пальчики на ножках. Боялась даже моргнуть. Легкий сквозняк трепал прозрачные занавески. Лето в этом году выдалось знойным, и пока мало что спасало от невыносимого пекла. В такие минуты она вспоминала синие розы мисс Вьюн, их аромат толченой черники, настолько прекрасный, что от него всегда текли слюнки; вспоминала, как соседский хулиган Джордж Холл вместе с отцом тащили из машины ведра с грибами и особенно как сверстники обстреливали друг друга из водяных пистолетиков до тех пор, пока кто-то не сдавался или не находил работающий шланг на чьем-нибудь газоне. Она вспоминала, как однажды в пожарный гидрант, стоящий неподалеку, врезалась машина и всех, в том числе и саму Эльзу, обрызгало освежающей холодной водой. Она вспоминала, но… Стук. Затем еще один и еще. Вскоре он сменился на звук падающих бусинок. Никого не было видно, но сердце билось, билось и билось. Дышалось трудно, хотелось убежать, но одеяло прижало, словно груда камней. Заскрипела люстра. Затем падающих бусинок стало больше, и все это сводило Эльзу с ума. Она закрыла ладошками уши, отвернулась в угол. Было не просто страшно — было холодно, мурашки бегали по всему телу, а в горле будто застрял ком. Неожиданно сквозняк сменился ветром, который вряд ли мог появиться от одной лишь форточки. Что-то распахнуло окно, залезло в маленькую комнату испуганной одинокой девочки, прижавшей к груди маленького плюшевого мишку. Заскрипели старые половицы, совсем рядом, вероятно, в паре шагов. Лунный свет затмился, сквозняк усилился и кто-то аккуратно сел на край кровати. Эльза немного отвела взгляд и сквозь прозрачную наволочку увидела высокий тощий силуэт, смотрящий прямо на нее. И тут же почувствовала его тяжелое дыхание, что казалось ужаснее сотен ночных кошмаров. Дыхание, которое рождалось ровно в полночь. Эльза проснулась от звука полицейской сирены. От сна в одной позе ее ноги сильно затекли, а спина болела до невозможности. Эльза медленно и лениво выползла из-под одеяла, потянулась во весь рост. Зевнула, расслабилась, но тут же резко замерла: она не осмотрелась по сторонам, не прислушалась к мелким шорохам, не обняла мишку — своего единственного верного защитника. Она слишком быстро покинула свое убежище, забыв, что Оно могло быть еще рядом. И вновь появился страх, от которого словно ломались кости, горло съеживалось, а сердце билось так, что, казалось, могло с любой момент вырваться из груди. И снова послышался скрип люстры, непривычный холод обрушился на кожу и то самое дыхание... то самое дыхание было уже сбоку, но более возбужденное, как у собаки от жары. Эльза хотела повернуться и закричать, чтобы хоть кто-то ворвался в комнату и спас ее от этого кошмара. Глаза еще плохо видели. Перед ними стояла какая-то противная пелена. Может, ресничка попала? Или соринка? Эльза потерла закрытые веки, а затем, открыв глаза, зажмурилась от ярчайшего света. Встало солнце. Эльза взбодрилась, собралась и резко, еле сдерживая крик, повернулась. Пускай оно будет там. Пускай улыбается своими белоснежными зубами и пожирает ее взглядом из широченных и голодных глаз. Пускай. Прямо сейчас. Пускай этот ужас в кои-то веки закончится… Ничего. Пустота. Пустота, которая еще никогда так не радовала ее. Она размяла затекшие стопы. Попыталась подняться, но щекотливая боль в мышцах сковывала движения. Стиснув зубы, Эльза разбежалась и прыгнула на ковер. Ободрала коленку, но не заплакала, ведь нельзя так просто спускаться с кровати, нельзя свешивать ножки, стоять рядом и уже тем более заглядывать под нее. Мало ли что, ведь Эльза боялась сказок про чудовищ. Она не знала, где ночной гость. Не знала, куда он уходил после восхода солнца, куда прятался, откуда наблюдал за ней. Может, в шкаф, а может, на чердак, хотя вход на потолке был давно запечатан. Она быстро выбежала из комнаты и громко хлопнула дверью. Теперь она чувствовала себя в безопасности, за огромной каменной стеной, хоть и немного треснутой, но стеной, где никакой монстр точно не достал бы ее. Она вздохнула полной грудью, но тут же откашлялась словно от кострового дыма. Перегар. Ужасный, порой доводящий до рвоты, от которого кружилась голова - он уже давно осел здесь, словно зола после извержения вулкана. Еще в первую неделю, где-то полгода назад, когда мама изменилась после какой-то болячки в голове, Эльзе стало мерзко и, самое главное, больно дышать. Она даже боялась, что однажды задохнется во сне. Но потом привыкла. Привыкла к отвратному привкусу, к легкому головокружению, к чтению сказок самой себе, к хлопьям без молока, которое быстро портилось, а новое появлялось реже, чем на небе полная луна. А особенно Эльза привыкла к страшному ору на любую ее просьбу, на любую мольбу, от которого, возможно, даже зависела ее жизнь. Эльза привыкла ко всему, что причиняло ей боль. Она всегда вытягивала носик навстречу аромату, когда соседи жарили на улице мясо или чьи-то мамы пекли, как на какой-то хлебный праздник. Тогда она воображала, что их собственная кухня была заляпана тестом и мукой, столешницы были заставлены банками с вареньем, а на плите тушилось какое-нибудь мясное лакомство. Она мечтала, чтобы желтую ковровую дорожку больше не засоряли бычки, прилипшие жвачки и сгнившая банановая кожура. Чтобы мышки наконец-то нашли себе другой дом, а не кидались под ноги, как люди под машины от плохой жизни. Она перешагнула через ту самую банановую кожуру, чуть не вляпалась в какую-то коричневую гадость. Под босыми ногами ощущалась каждая крошка, каждая песчинка, каждая неровность в полу. Хорошо что хоть занозы больше не впивались в пятки, ведь Эльза их, ох, как, не любила. Она отводила взгляд от кучи мусорных мешков, скопившихся у выхода, откуда вылетали эти мерзкие мухи, которые часто садились на нее и щекотали своими маленькими лапками не хуже гусиных перьев. Запах перегара становился невыносимым, и Эльза пулей метнулась на кухню. Но перед ней предстала весьма необычная картина: мама сидела на коленях у какого-то толстого лысого дяди. Они то ли целовались, то ли кусали друг друга за губы. Дядя обнимал ее за талию, мял грудь, словно надувные шарики, и Эльзе стало от этого противно. — Мама? — позвала она ее неохотно, как будто подошла ее очередь к зубному врачу. — Стук. Он снова появился. Но мама словно не слышала, продолжая облизывать дядю как карамель на палочке. И на удивление первым, кто прервал это, был как раз он. Дядя рукой отпихнул ее от себя, медленно повернул огромное небритое лицо. Из его широких ноздрей росли волосы, и так уродливый второй подбородок портила выпуклая родинка, похожая на волдырь. Маленькими поросячьими глазками он будто поедал Эльзу, медленно, с каким-то животным удовольствием. Тем временем мама, сидя у него на коленках, что-то прорычала сквозь зубы, поднялась на ноги и тяжелыми шагами направилась к дочери. Та испугалась, прижала мишку к лицу, спряталась за длинными кучерявыми волосами. Но это не спасло — мама грубо схватила ее за ухо и вытолкала в коридор. — Мама, мне больно. Не веди меня обратно в комнату! Прошу, не веди. — Но за мольбу Эльза получила лишь оплеуху. Она не смотрела под ноги. Не смотрела на маленькую плачущую дочь, не чувствовала к ней жалости, сострадания и поэтому быстро поскользнулась на банановой кожуре. Эльза вырвалась. Ухо горело огнем, от слез щипало глаза, а в горле зудело от невыносимого перегара, вырывавшегося из маминого рта. В конце коридора Эльза повернула направо и уперлась в закрытую комнату старшей сестры. — Маргарет, открой. Мама снова бьет меня из-за стука! Возможно, из-за громкой музыки Маргарет не слышала ее. Такой музыки, где пели про разбитые сердца, какие-то там измены и в которых было много нехороших слов. Эльза постучала сильнее, дергая ручку, словно к ней приближался монстр. Ударила ободранной коленкой и взвыла от резкой боли. Наконец-то Маргарет открыла дверь, и Эльза пулей вбежала внутрь, спрятавшись в дальнем углу возле окна. — Что у вас, придурки, опять происходит? Эльза завидовала Маргарет за то, что она была взрослой. Завидовала, что она не спрашивала ни у кого разрешения, делала все, что ей угодно, и главное — могла ночевать не дома, а у каких-то там парней. Интересно, а когда у Эльзы появятся парни и она тоже сможет не ночевать дома? Этот вопрос, как и мечты о заляпанной мукой кухне, выпечке и тушеном мясе, не давал ей покоя. Возможно, через несколько лет, а возможно, и никогда. Нет, у красивых девочек всегда есть парни, а бабушка когда-то сказала, что Эльза — самая красивая девочка на свете. Маргарет, по идее, тоже была красивой, но эти прыщи на щеках, огромные бока, которые она почему-то называла «ушами», и особенно огромные дырки в ушах, по мнению Эльзы, портили ее красоту, как дохлый таракан свадебный торт. Мама вбежала следом, хромая хуже старухи. Волосы были взлохмачены, а макияж размазался. На шее висели разноцветные бусы, которыми она иногда лупила Эльзу за якобы плохое поведение. Одета она была в некогда желтый и местами рваный халат. — Займись сестрой, бестолочь! Ни черта по дому не делаешь, только ноги раздвигаешь перед кем попало! — Я-то раздвигаю ноги не перед кем попало, чего про тебя не скажешь! Маргарет собирала вещи в большой коричневый чемодан на колёсиках, который однажды притащила с собой из лагеря. Как же Эльза сейчас хотела поместиться рядом с ее нижним бельем, свернуться калачиком и уехать вместе с ней. Подальше от запаха перегара. Подальше от мамы. Подальше от мусора, от которого у нее давно чесались пятки. Но самое главное, от чего хотела уехать Эльза, — от стука, который рождался ровно в полночь. — Не нравится со мной жить? Тогда выметайся! В мире еще полно дырок, куда ты можешь себя засунуть! — Не переживай, в твою дырку я точно больше не вернусь. Сосать буду, сдохну, но не вернусь, шлюха ты прокуренная! Маргарет захлопнула чемодан и, толкнув маму плечом, пошла к выходу. Эльза выбежала вслед за ней и схватила за рукав аж на улице. — Возьми меня с собой! В чемодане еще есть место, а в мире — дырки! Но Маргарет лишь ударила её по рукам и побежала к красной машине без крыши, где ее и ждал тот самый парень. Эльза расплакалась, ведь в такие минуты она сама хотела парня, который забрал бы ее подальше отсюда. Не принца, не короля, а просто парня с машиной без крыши. Они уехали, оставив после себя лишь черную полосу на асфальте и вонючий выхлоп в воздухе. Эльза еще долго не отрывала взгляда от горизонта на дороге, глотала слезы, мечтала о чем-то таком, чего обычно не получали мертвецы и маленькие брошенные девочки. Небо медленно затягивалось облаками. Поднялся ветер. С бордюров летела пыль. Эльза вернулась домой, но не через главный вход, а со стороны веранды, чтобы не видеть снова, как мама облизывалась с дядей. Весь первый этаж сотрясали мамины стоны. Наверное, у нее опять была эта злая мигрень. Лучше сегодня к ней вообще не подходить, а то вновь изобьет бусами по лицу, а Эльза их ох, как, боялась. Она села в углу своей спальни, прижимая мишку к груди. Заплакала, крича, какой же Маргарет была нехорошей, взрослой и с парнем, у которого была машина без крыши; она страшно злилась на её за то, что она уехала, вот так просто, даже не попрощавшись. Ну ничего. Однажды Эльза вырастет, и у нее будет такая куча парней, что они увезут ее не просто на машине без крыши, а еще без фар, колес и выхлопной трубы. Даже больше: ее увезут на велосипеде без сиденья в какое-нибудь прекрасное место, где растут синие розы с ароматом толченой черники, а все люди, с ног до головы покрытые тестом и мукой, тушат на плите мясо с утра и до самой ночи. И там она будет спать без одеяла, не боясь больше ничего в своей жизни. Эльза старалась не выходить из комнаты. Лишь пару раз она бегала в спальню Маргарет, чтобы найти на просторах ее бардака недоеденные чипсы. Даже когда мама вышла из дома, Эльза не спешила на кухню. Там кто-то храпел. Громко и омерзительно храпел. Наверное, тот жирный лысый дядька. Сейчас она сидела на кровати, с трепетом ожидая полуночи. Она чувствовала, что эта ночь будет совсем другой: более жаркой, более одинокой… Более темной, ведь черные облака заслонили небо еще днем. Неожиданно за окном что-то сверкнуло. Раздался гром, да такой, что Эльза от страха выронила медведя и спряталась под одеялом. Начался ливень, и капли забили по крыше. Ветер набрал силу и когтистая ветка, кажется, оторвалась. Беспросветный мрак окутал комнату, хотя на часах не было и восьми вечера. Эльза выглянула из-под одеяла и уже хотела забрать своего плюшевого защитника из холодного угла, но очередной раскат грома испугал ее. Она боялась, что молния, именуемая шаровой, залетит к ней в комнату и сожжет ее длинные кучерявые волосы. Но бросить мишку, который всегда защищал ее верой и правдой, она не могла. Эльза вновь собрала волю в кулак, повторила, что ничего не боится. Повторила еще раз и еще… пока не почувствовала, что кто-то сел на край кровати. — Правильно. Тебе нечего бояться, ведь я с тобой. Это был тот самый толстый дядька, с которым недавно целовалась мама. Он сидел в ее желтом халате и, облизывая свои пальцы на руках, вновь пожирал взглядом Эльзу. — Я с тобой. Ты только подойди, обними меня. — Он привстал и начал медленно ползти в ее сторону. Эльза закричала, стала звать маму на помощь. — Мамы дома нет и больше не будет. Теперь только ты и я, мой маленький сладкий пирожок. Знаешь, почему пирожок? Потому что я люблю их больше всего на свете. Он почти схватил ее, но Эльза вырвалась и побежала к двери. — Но ключик-то у меня. Прямо на шее. Вот, — он крепко сжал его в руке. — Хочешь получить его — сядь ко мне на колени. Эльза вновь закричала и перебралась в холодный темный угол, где валялся ее верный защитник — маленький плюшевый медведь с одним оторванным ухом и заплаткой на половину живота. Он держал в лапе меч, который, правда, уже свисал на паре ниток. Но держал и, как считала Эльза, был готов отдать за нее жизнь. Она верила, что он оживал, становился тем самым парнем с машиной без крыши, когда стук рождался ровно в полночь. Но до него было еще как минимум… стоп… что это? Стук. Он вернулся, но звучал еще громче, словно кто-то колотил молотком по стене. Люстра закачалась как при землетрясении. Раскаты грома прекратились так же быстро, как и ливень на улице. Казалось, будто сама стихия сейчас спряталась под одеялом, ведь тот, кто приходил ровно в полночь, сегодня перевел стрелки часов. Дядя не знал, что нужно было прятаться. Не знал, что одеяло было последней крепостью, а плюшевые игрушки — единственным шансом на спасение. Он был слишком взрослым, чтобы понять это и уж тем более остаться в живых. Повисла тишина. Настоящая гробовая тишина, когда не было слышно даже собственного дыхания. Эльза со всей силы сорвала с карниза прозрачную занавеску и укуталась в нее так плотно, как никогда. Засунула под себя ноги, сжала кулачки возле рта и ждала… Ждала, когда вернется стук. *** Она проснулась в постели, сильно пахнущей порошком. Вместо одеяла была тонкая белая наволочка, местами дырявая, будто в нее стреляли из пистолета. Вместо грязной пижамы — широкая бежевая сорочка и чистые носочки на ногах. Вокруг было огромное помещение с не менее огромными окнами, где стояло много кроватей, в которых еле-еле просыпались какие-то дети: одни сопели, словно наевшиеся хорьки, другие — шёпотом ругались на кухарку и ее ужасный винегрет. Громко прозвеневший колокольчик окончательно прогнал сон. Напротив Эльзы встала крупная монахиня в черно-белой робе. Она кричала, что Господь был щедр на новый день, на новое яркое солнце и голубое небо, а самое главное — на чудеснейшую возможность вновь обрести кому-нибудь семью. Последнее подействовало на детей так же, как выигрыш в лотерею на бомжей. Они за секунды собрались и побежали на выход: непричесанные, неумытые, в мятой одежде, а некоторые даже без нее, в одних лишь трусах. Эльза поднялась последней. Свесила ножки с кровати, а затем поджала их так, словно пол был раскалён докрасна. Испугалась, а чего — так и не могла понять. — Эльза, поднимайся скорее, иначе пропустишь Божий дар. Она посмотрела на женщину, которая почему-то казалась ей добрее всех на свете. Наверное, она оттого была толстой, что любила заляпывать кухню тестом и мукой. Хорошая, с чистыми добрыми глазами. Сестра Жозефина — воплощение всего того, чем Боженька обделил родную маму Эльзы. Она сиганула с кровати и приземлилась прямо возле нее. — Ну сколько ты можешь это делать? Вот однажды раздерешь себе коленку и будешь плакать. — Она протянула ей руку, потрепала за волосы, после чего помогла заправить кровать. — Там новые родители приехали. Хорошие люди. У них богатый дом, есть собака, причем не одна. А знаешь, что самое главное? Эльза навострила уши и подошла к Жозефине поближе. — У них огромная красная машина без крыши. Если ее сверстников приезд взрослых просто свел с ума, то новость о машине без крыши поразила Эльзу, как здешних монахинь обнаженный Христос. Она выбежала в длинный коридор и двинулась навстречу крикам, веселью и детской музыке. На стенах, изрисованных ангелами и бородатыми людьми в простынях, горели лампы в форме свечей. Пол был выложен из странного дерева, по виду напоминающего камень — весь такой черный, но не скрипучий, как тот, что когда-то был в ее комнате. Вскоре она вышла к небольшому помещению с высоким потолком, где ее сверстники бегали от человека в смешном костюме обезьяны. Вокруг было много надувных шариков, горы мягких игрушек на полу и не меньше сладостей на длинном столе, которые толстые дети уплетали быстрее всех. Нечаянно она кого-то задела, мальчишку на пару лет старше ее, злого, как черт, и с самодовольным, измазанным в шоколаде лицом. — Смотри, куда летишь, белая ворона. Он толкнул ее так сильно, что Эльза точно расшибла бы голову, если бы не упала на огромного медведя с одним оторванным ухом и с заплаткой на половину живота. На такого знакомого, родного… похожего на ее любимого рыцаря, которого она случайно бросила… нет, оставила дома. Почему белая ворона? Перьев, как и клюва, у нее не было. Наверное, очередное обзывательство. У мамы она была бесполезной гнилушкой, которая только ела и ходила на горшок, у сестры жалким куском мяса, а здесь просто птица. Обидно, но не так, как раньше. Эльза поднялась на ноги, и к ней быстро подбежал человек в смешном костюме обезьяны. Он сделал снимок вместе с ней, который тут же вышел из его фотоаппарата. Она посмотрела на фотографию и ужаснулась: ее некогда русые волосы сейчас были белыми, как пломбир. Она постарела? Нет. Это парик? Эльза сильно дернула себя за них, но чуть не закричала от резкой боли. Это были ее волосы, длинные, кучерявые и седые, как у старой бабки. Она заплакала. Точнее, зарыдала, словно сожгли ее любимого мишку. — Смотрите, белая ворона опять каркает. Хулиган с измазанным в шоколаде лицом все не успокаивался: тыкал в нее пальцем, рыгал, уплетая арахисовое масло прямо из банки. Некоторые его друзья обернулись и захохотали. Кто-то даже вылил на Эльзу чашку с молоком и посыпал хлопьями. — Мешай, мешай, мешай, — кричали они, и он, взяв со стола ложку, стал бить Эльзу по голове. Сквозь слезы она кричала, чтобы ее оставили в покое, чтобы все они пошли уплетать сладости на столе, играть в плюшевые игрушки или фотографироваться с человеком в костюме обезьяны. Она кричала, но ее будто никто не слышал… за исключением высокого мужчины в ярко-голубом костюме. Он стоял позади, приложив руку к заросшему ухоженной щетиной подбородку. У него были короткие черные волосы, глаза скрывали солнечные очки цвета янтаря. Еще на фоне белой рубашки выделялся красный клетчатый галстук. К нему неожиданно подошли две женщины. Одну из них Эльза узнала сразу: немножко горбатая старушка Джезабель, самая главная монахиня в приюте «Святого Патрика». А вторую она видела впервые: такая молодая, наверное, ненамного старше Маргарет, со светлыми волосами до плеч и в скромном платье ниже колен. — Быстро прекратили, — крикнула на мальчиков старуха Джезабель. — А вот и наш вундеркинд, о котором я вам рассказывала, — она с гордостью указала на хулигана, который минуту назад назвал Эльзу белой вороной. — Кенни уже собирает настоящие компьютеры, и он с хорошей родословной: отец и мать погибли в автокатастрофе, не пили, не курили и не употребляли наркотиков. Самые здоровые гены в нашем приюте, мистер Кербик. Лучшего не найдете. Кенни любил, когда его хвалили: высоко поднимал нос и улыбался словно от хорошего массажа. Он что-то хотел сказать, как неожиданно мужчина в янтарных очках резко перебил его: — А что это за девочка? Старуха Джезабель вдохнула и немного закатила глаза. Она не любила Эльзу из-за какого-то там департамента, который то ли отказался давать на нее денег, то ли, наоборот, согласился, но сумма была меньше, чем ожидала сама Джезабель. — Эльза. Но, боюсь, она не подойдёт вам. Мать была пьяницей, которую на днях сбила машина, а про отца ничего неизвестно. Наверное, какой-нибудь дальнобойщик или и того хуже. Вот посмотрите еще раз на Кенни… — Да срал я на вашего Кенни, — смеясь, ответил он. — У этой девочки белые волосы, как у моего любимого охотника на чудовищ! Как тебе, Агата? — Стив, такое ощущение, что ты на рынок пришел. — Девушка подошла к Эльзе и вытерла платком молоко и слезы на ее щеках. — Ты как, малыш? Только сейчас Эльза увидела ее глаза: один был цвета морской волны, а второй — ярче золотого самородка. — У вас какие-то странные глаза: такие добрые и необычные. Это все потому, что у вас есть парень с машиной без крыши? Агата улыбнулась и подняла ее на руки. — Нет, машина без крыши здесь точно ни при чем. Эльза кивнула и крепко прижалась в ее груди. Шмыгнула носиком. — Да, Стив, ты прав. В ней действительно есть что-то. — Берем. Однозначно берем. — Он вынул из кармана огромный кошелек, после чего Джезабель проводила его в свой кабинет. Машина без крыши… красная машина без крыши, треплющий волосы ветер и одинокая дорога, уходящая далеко за горизонт — вот о чем мечтала Эльза, когда от перегара болело горло, а мама сидела на коленях у всяких незнакомых дядь. Она хотела чихнуть, но сильно боялась, что проснется, что этот прекрасный сон исчезнет, превратится в очередную грезу, о которой она вспоминала сидя в углу, обнимая своего защитника… …верного плюшевого защитника. — Нам срочно нужно домой, — Эльза подскочила и посмотрела направо, где небо пронизывали высокие небоскребы. — Малышка, в приют тебя уже обратно не пустят. — Стив вел машину одной рукой, а второй то и дело поправлял очки. — Она имеет в виду свой адрес до приюта. — Агата копалась в каких-то документах, к которым были приклеены фотографии Эльзы и ее дома. — Вот сюда? Эльза кивнула. — 233 дом, 3-е шоссе Бест Пипл стрит. Деревня Пауль. — Это же хренов восточный округ? Агата привстала и ударила Стива по губам. — Не порть моего ребенка, иначе я испорчу тебе настроение. Стив испуганно кивнул и резко увеличил скорость. К этому времени Эльза уже легла к Агате на колени и не отрывала взгляда от ее глаз. Как же такое возможно, что они были разных цветов? Может, это болезнь? Операция? Или те самые линзы, которыми в свое время пользовалась Маргарет, чтобы нравиться мальчикам в школе? Эльза не знала ответов на это, как и на то, почему побелели ее волосы. Она ничего не помнила о событиях пятидневной давности. Ей оставалось лишь составлять в голове картину по словам сестры Жозефины: ее нашла на дороге какая-то семейная пара, всю грязную, мокрую, с дрожащими от голода и холода руками. Эльза не помнила, как оказалась на том неосвещаемом шоссе, почему молчала первые дни, не ела, не пила, избегала сверстников, словно они были больны чумой. Дяди и тети, какие-то психологи, тоже не смогли получить на это ответа, хотя то и дело показывали ей разные картинки со всякими каракулями. «Что ты видишь? Какого оно цвета? Оно похоже на птицу или слоника?» Но Эльза видела на них одно и то же, вызывая даже у опытных психологов некоторое чувство страха. — Оно похоже на того, кто приходил ко мне ровно в полночь. Они приехали по адресу, когда большая стрелка часов подходила к шести вечера. Перед ними стоял скромный белый двухэтажный дом с черной крышей, с маленьким заборчиком и пожелтевшим от жары газоном, с каменной дорожкой, ведущей к опечатанной желтой лентой двери. И больше ничего. Ни синих роз с ароматом толченой черники, ни мангала, ни собачьей конуры, ни даже почтового ящика, который был в деревне даже у бездомных. Ничем не примечательный домик на 3-ей шоссе Бест Пипл стрит. Домик, где быстро портилось молоко и никогда не пекся хлеб. Домик, в котором Эльза пряталась под одеялом, когда рождался стук. — Так что мы забыли в этой конуре? — Стив, я тебе что говорила про настроение? — Ну, а что? Хочешь сказать, что Эльза со мной не согласна? — Эта «конура», как ты выразился, ее дом. Каким бы он там плохим ни был, она в нем родилась и провела большую часть своего детства. Так что, прошу, выбирай выражения, иначе ты знаешь, чем это кончится. — А, хрен… прости, Бог с тобой. Все равно не переубедишь. — Стив наступил на чье-то грязное нижнее белье. — Здесь вообще слово «уборка» знали? Агата осмотрелась по сторонам в поисках девочки, но ее нигде не оказалось. В воздухе еще стоял запах перегара, который уже перебивался вонью от мусорных мешков. Бычки на желтом ковре, ряды пустых бутылок вдоль стен и, кажется, мышь, которая пробежала в конце узкого коридора — все это было противно Агате до глубины души. Как можно довести дом до такого состояния? Как можно превратить жизнь родной дочери в гадюшник? Поставить столь жирный крест на своем и, самое главное, на ее будущем? Она размышляла об этом, ужасалась и едва сдерживала свой гнев. Она была уверена, что если бы мать Эльзы сейчас оказалась здесь, то она скормила бы ей каждую шкурку банана, каждую крошку, каждую кучку мышиного помета, заставила бы ее причмокивать и, невзирая на рвотные позывы, просить добавки, как изголодавшуюся моровую псину. Но девушка чувствовала, что она не войдет. Чувствовала по искривленной человеческой тени в углу кухни, по раскиданной посуде, по шепоту, доносившегося из стен умирающего дома. Агата чувствовала, что мать Эльзы не сожалела о содеянном, а лишь насмехалась над каждой попыткой сделать жизнь ее родной дочери чуть лучше. За это Агата проклинала ее всей душой, проклинала перед богами и демонами, перед живыми… и мертвыми. Она тяжело вздохнула и тихо произнесла: — Хотя наше детство было не лучше, но, по мне, уж лучше терпеть пьяную мать, чем то, что мы пережили. Стив вновь поправил очки. — Извини, но ты сейчас сравниваешь попу с пальцем, кровинушка моя. Уж лучше тогда вообще не рождаться, чем оказаться в нашей шкуре. Агата шла впереди. Деревянная лестница скрипела, как обветшалый навесной мост. Перила были изодраны, словно кто-то цеплялся за них ногтями. Одна из последних ступенек и вовсе была проломлена. Они свернули направо, уперлись в приоткрытую дверь спальни, которая, судя по остаткам розовой краски, принадлежала Эльзе. Малышка стояла посередине комнаты, прижимая плюшевого медведя к груди. Она смотрела прямо на них и внезапно заплакала, как на похоронах. Агата тут же подошла к ней и вытерла платком слезы. — Что с тобой? Игрушка порвалась? Эльза молча повернула голову к приоткрытой дверце шкафа, на которой висел желтый халат, заляпанный множеством красных пятен. Стив зашел следом и, сдержав рвотный позыв то ли из-за вони тухлых яиц, то ли разлагающегося мяса, положил ладони на плечи Агаты. — Наверное, у нее голова заболела от этого смрада. — Он заткнул пальцами нос. — Боже… здесь даже бы и мухи померли. — Пожалуйста, простите меня. Простите, что у меня только один плюшевый мишка. — Один плюшевый мишка? Малыш, завтра у тебя их будет сотня! — Вы не понимаете… вы слишком взрослые, чтобы понять это… Эльза сильнее прижалась к Агате. Ее маленькое сердце забилось, словно сейчас она падала в бездну в полном одиночестве, без сил и желания вернуться назад. Ее подняли на руки, обняли, нежно поцеловали в нос и пообещали сами звезды с неба уже к завтрашнему утру. Лишь одного они не знали. Они не знали, что тот, кто приходил ровно в полночь, уже стоял позади них…