"Просвет"

Горечь во рту. Меня трясет даже сквозь сон. Он позволяет… Боги, что он позволяет делать с собой? Это ведь… Я едва успеваю добежать до туалета, сухие спазмы терзают горло, выворачивая наизнанку. Мерзость все это, вот так – в грязи, как животные, доказывая что-то друг другу, под ногами у чужих людей. Потными ладонями зажимая стоны, глотая минуты короткими передышками, снова переворачивая лицом в пол и продолжая – до боли, до изнеможения. Холодная вода не помогает, окна распахнуты настежь. Мутно-желтые капли с привкусом горечи – на белом фаянсе. Я никогда не видел, как… двое мужчин, никогда не подозревал о том, на что походит та самая пресловутая жажда обладания, животное стремление покрыть и пометить. Озноб вцепляется в мокрую спину. Обдумать не получается, срабатывает какой-то неведомый стоп-сигнал для закоротившего мозга. Отвернуться, зажмуриться, избежать. От жуткого напряжения болят пальцы, постоянно терзающие кровоточащие заусенцы. Вся это серая жижа, убийства, зависимость, пьяные случки с первой, подвернувшейся под руку – все это не может быть связано с моим братом! Этого просто не может быть. Выйдя из дома, щурюсь от колких лучей и нестерпимо-голубого неба над головой. Их мир – отвратителен, их Система – ловушка. Выбор? Разве он вообще существует там? Аккуратно подстриженная живая изгородь отделяет меня от оживленной улицы, от такого яркого, громкого, насыщенного… моего мира. – Рин, я скоро! – кричу в сторону дома. Она услышит, я знаю. Прошмыгнув через боковую калитку, оказываюсь на ломаных узких улочках Нандзё. Мне нужен воздух, свежий морской бриз, насквозь пронизывающий тело, солью вытравляющий скверну. Мне снова одиннадцать, и я передвигаюсь исключительно бегом, содранная кожа на коленях не успевает заживать. Всегда в движении, наперегонки с океаном, отталкиваясь от раскаленного песка, раскрывая объятия навстречу волнам. Я знаю лекарство от всех своих бед, на ходу сдирая одежду, я несусь ему навстречу и ныряю в его глубины. Невесомость настигает и ошарашивает, заставляя мир застыть, замолкнуть, ощутить себя вновь нерожденным, неделимым, слитым из миллиардов вариантов. Причудливое мерцание медленно тонет, опускаясь в глубину, теплом катится по плечам и согнутым коленям. Здесь нет ничего, кроме изначального, и только это сейчас реально. Блаженные секунды тишины заканчиваются слишком быстро, с первым вздохом на поверхности. Одежда липнет к мокрому телу. Расправив плечи, я возвращаюсь домой. Новый день родился в теплом океане за моей спиной. У него легкая походка, размеренное дыхание, он вспыхивает заливистым смехом и утренними улыбками, тренькает велосипедными звонками, он пахнет свежей рыбой и молотым кофе. Дверь привычно скрипит, открываясь до середины. – Я вернулся! – холодная капля с волос катится по лбу. – Рицка, тебя тут… – Рин выглядывает из столовой, вытирая руки цветастым полотенцем. – Что с тобой? – Все в порядке, небольшой утренний заплыв. Как тут у нас? Отец еще не уехал? Отвлечь ее не так-то просто. Внимательный взгляд ощупывает меня с ног до головы. – Он уехал на рассвете. Скоро придут рабочие ремонтировать крышу. И еще, Рицка, тебя тут спрашивают… Она замолкает, услышав легкое покашливание позади. – Аояги-сан, полагаю? – пристальный взгляд сверкает какой-то неправдоподобной зеленью. Незнакомец в дверях столовой уверенно кивает мне, будто мы знакомы уже много лет. Иссиня-черные волосы ниже плеч, лицо, будто специально созданное для дорогого глянца, широкие плечи, довольно высокий рост и в довершение ко всему – кипенно-белая рубашка и черные брюки. Он похож на киношного якудза. Все в нем чрезмерно, слишком много для обычного человека. – Мне сказали, ваш отец вернется к вечеру, – он плавно двигается навстречу. – О, простите, я не представился: Акаме Нисей, частный детектив. И у меня к вам несколько вопросов, если не возражаете. Его пуленепробиваемая уверенность в себе чуть было не впечатывает меня в крохотную стойку ресепшн на входе. Вот это напор! – Частный детектив? – да я об этом только в книгах читал. – Хм… конечно. Что вам нужно от нашей семьи? Быстрым взглядом окинув пространство, он кивает в сторону дверей в сад. Мне остается лишь идти следом. Сочная трава на соленом ветру, мягкое шуршание гравия. Я останавливаюсь резко, будто боюсь потерять опору родных стен, не слишком близко и не очень далеко, прямо напротив окон в гостиную. – Господин Аояги, насколько я понял, вы занятой человек. Поэтому сразу к делу. Вы не единственный ребенок в семье? Не ожидал, я не был готов к этому вопросу. На какое-то безумно страшное мгновение мне кажется, что я так и останусь, застыв перед ним, вытаращив глаза и немо сглатывая исчезнувший воздух. – Нет… У меня есть… был старший брат… – Аояги Сеймей, – кивает детектив. Имя звучит слишком инородно, чужой голос будто коверкает его, произнося совсем неправильно, с другой интонацией, другим тоном. Во мне зарождается абсолютно необъяснимая потребность защитить, уберечь, укрыть от него все, что касается Сеймея. Невольно бросаю взгляд на большое окно: за ним, на столе у зеркала, в прозрачном стакане белеют анемоны, а на маленькой фотографии рядом сверкает темными глазами улыбчивый малыш. – Он умер, когда мне было три. На его лице нет ни капли удивления, он знал! Тогда к чему вопросы? – Все же мне лучше дождаться вашего отца. Ваша версия несколько отличается от версии полиции. Что за черт? В ответ мне только и остается, что глупо открывать рот. – Моя версия?.. – Как это произошло? – Болезнь… мы не часто поднимаем эту тему. Какие еще версии? Я вас не понимаю! – По данным полицейского архива префектуры Окинава, Аояги Сеймей был похищен 7 июля 1998 года. Официально его разыскивали около года, увы, безрезультатно, а спустя пять лет признали официально погибшим. Вот и вся версия. Настырный взгляд будто в душу мне лезет. Фестиваль фейерверков… детская память хранит все урывками. Темные глубокие глаза, мягкие завитки волос, лежащие на шее. Я помню это на самом деле или видел все на старых фотографиях? «Очень красивый ребенок, спокойный», – в голове звучит тихий голос тётушки Мэй. «Похищен»… Зыбкий профиль на фоне ярких вспышек. «А спустя пять лет»… усталое лицо, двоящееся в заплаканном стекле. «Признали погибшим»… плохая примета… – Я… Щелчок зажигалки не дает мне закончить фразу. Золотые искры блестят в его глазах, таких нарочито-спокойных и серьезных, что захватывает дух. – Понимаю. Вот и весь разговор. К привычному морскому запаху уже давно прибавилось что-то неуловимо тонкое, древесно-цитрусовое. Сигаретный дым, тая в его длинных волосах, на излете успевает коснуться неба. – Почему Сеймей? – Вы и сами можете объяснить мне. Идиотское ощущение, что он видит меня насквозь, читает как раскрытую книгу. А может, прекрасно блефует? – Я… не понимаю, о чем вы говорите. – Рицка! – из дома выглядывает Рин, робко протягивая телефонную трубку. – Простите меня, но там что-то срочное. Я вцепляюсь в телефон, словно в спасательный круг. – И все же позвоните мне, если что-то вспомните. Белый пластик визитки звонко щелкает по стеклянной поверхности летнего столика. «Как невежливо», – отмечаю про себя. А через пару минут ловлю себя на мысли, что все еще пытаюсь почувствовать запах его парфюма в небольшой прихожей. День подхватывает меня суетливым потоком, крутит, не давая ни на минуту прийти в себя. Шумные рабочие покрывают крышу новой черепицей, Иоши опрокинул на себя морковный сок, в рыбной лавке меня ждет заказ со свежайшей хираме*. На занятиях я всеми силами стараюсь слушать то, что мне говорят и ни в коем случае не задумываться. Глубоким вечером, когда небо мягко мерцает далекими отблесками звезд, а последняя вытертая тарелка уложена в стопку, я все еще думаю о белой визитке в своем нагрудном кармане. Я точно знаю: он ответит мне. В полночь, ранним утром, не важно, когда – он ответит. Закинув полотенце на плечо, седьмой раз пытаюсь нажать кнопку вызова, его номер уже вызубрен наизусть. Он берет трубку после второго гудка. - Детектив… - Слушаю, Аояги. Спокойный, уверенный голос. Он будто знал заранее, что я позвоню. - Да… я вижу его… Он настаивает на немедленной встрече. Но я не готов, ватные ноги будто вросли в землю. Я не готов говорить об этом! Короткие вопросы сыплются из трубки болезненными огнестрельными залпами. Я выхватываю лишь обрывки. «Система»… «Оружие»… «Связь»… - Это сны, господин детектив, обычные кошмарные сны. Тонкие лепестки анемонов белеют в неверном лунном свете, трубка равномерно гудит мне в ухо. Мой брат умер 7 июля 1998 года, в день праздника фейерверков. *Хираме — это род морского языка, плоская рыба, у которой глаза расположены на спине.

***

Пара оказывается невероятно опасной, все их силы сосредоточены на выведении Аояги из строя. Он пересчитал спиной все стены этого убогого строения. Простая до примитивности Система слишком его расслабила. Нехитрые заклинания, элементарные сущности в стиле военных андроидов, отвлекающие маневры нижайшего пошиба. И все-таки он попался. – …назад, Агацума! Сплюнув кровью под ноги, он высчитывает голограмму. Надежность стен обманчива, половина из них истончается при первом же соприкосновении, он уже успел позорно провалиться на нижний этаж, отступая под массированным натиском. – Сей, ищи выход, я выиграю время. Трусливо сбегать, поджимая хвост – все, что им остается. Он скрипит зубами и ждет, когда же прекратится тошнотворная круговерть перед глазами. Он стратег, это всего лишь битва, так нужно сделать, чтобы остаться в живых. Но… злоба пополам со страхом кипят в венах. Врага хочется рвать зубами, уничтожать, растаскивать ополоумевшим падальщиком, приказать Бойцу утопить выродков в их собственной крови. Оглушающий взрыв раздается совсем близко. Зрение меркнет на секунду, вспыхнув, догорающей лампочкой. Рядом грохочут шаги тупорылых андроидов, температура заметно повышается, пол под перчатками раскаляется с тихим шипением, железо начинает оплывать, как дешевый парафин. Поджечь это здание было бы лучшим выходом, но его Боец все же выиграл раунд. Шаги в коридорах становятся все тише… реже… Оружие противника безнадежно испорчено. – Агацума, достань мне его! Стена справа – голограмма, что за ней, комната или обрыв? Над крышей мерно гудят вертолеты подкрепления. Нужно найти Жертву. Иначе никак. Нет времени даже на короткий расчет, просто чутье, его необъяснимое чутье на Систему и ее парадоксы. Он ныряет в стену, задержав дыхание, и выкатывается на лестницу. Боец возникает из темноты, молча хватает за руку: – Направляй меня сквозь обманки, – они с разбегу влетают в дрожание голограммы. Тело прошивает болью, хрустнувшие ребра мешают дышать. Из-за поворота появляется очередная сущность, а поперек груди будто затягиваются кольца колючей проволоки. Соби опасно щурится, поглядывая в сторону крыши. – Я вычислил Бойца. Раскаленный воздух рябит прозрачными волнами, появившийся прямо по курсу андроид движется на них словно танк, наплевав на все заклятия. – Вышвырни его из Системы! – срывающимся голосом хрипит Аояги, и Боец послушно исчезает в соседнем коридоре. Жертва напротив приподнимает лицевой щиток своего шлема. Белый мужчина, европеец, он самоуверенно улыбается, по-военному козыряя Жертве Beloved. – Слухи о тебе явно преувеличены, Аояги, – дуло направлено прямо в голову. Он не успевает моргнуть, как раздается выстрел. Упущенный из виду андроид противника падает позади Аояги. Не подавать виду, как дрожат ноги, слишком сложно даже для того, кем он себя считает. – Любишь разговоры тет-а-тет, – едва не сорвавшись на хрип, усмехается Жертва Beloved. – У меня есть приказ доставить тебя живым или мертвым. – К черту лирику. Я не продамся. – Ты зарвавшаяся шваль, Аояги. Я изучал твое досье. Сирота из убогого приюта, Агацума учил тебя читать и шнуровать ботинки, и трахал в перерывах. Ты больной по определению. Таких легче убить, чем... Превентивная мера, ничего личного. Здание ощутимо вздрагивает, будто тяжело вздыхая. Скрежет и звуки беспорядочной пальбы несутся с верхних этажей. Он крепче стискивает зубы и готовится к прыжку. Противник с трудом держит равновесие, балансируя в тяжелой амуниции, в то самое время, когда дом трещит по швам и крошится на стыках. Подхватив чужое оружие, он прыгает вперед, и стреляет навскидку в упор. С такой дистанции нет ни единого шанса промазать. – Ты. После первых двух выстрелов лицевой щиток дырявым ситом валяется в кровавом месиве лица Жертвы. Остановиться уже невозможно, его трясет, ненависть клокочет в пересохшем горле. – Ничего. Выстрел ровно по центру. Уверенно передергивая затвор, глядя в бывшие только что живыми глаза. – Не знаешь. Выстрел. – О нас. Сухой щелчок. Магазин пуст, индикатор монотонно мигает красным. – Сей, уходим! Соби возникает из черного провала рухнувшей стены. Хватает за плечи, выдирает из рук ненужное теперь оружие. Он чересчур настойчив, говорит слишком громко, движется слишком быстро. В ушах Жертвы все еще звучат выстрелы на фоне гула парящих вертолетов. Когда пыль оседает, он видит чаек, низко планирующих над городом. – Точка выхода, Сей? Где? Выход. Мозг отказывается расшифровывать воспринимаемое извне. - Сеймей. Перед глазами нестерпимо блестит всепроникающее золото, он закрывается грязными ладонями, ему хочется попросить Соби замолчать. Золото обжигающей болью течет по сосудам, золотая пыль клубится в легких. – Очнись. Боец трясет его за плечи, как переломанную куклу, просит, требует, бьет по щекам, приоткрывает веки… Застыв на мгновение, беспомощно шепчет: - Твои глаза… Система лучится золотыми бликами, переливаясь в отражениях заходящего солнца. Тело будто рвет на куски, так хочется закричать, вздохнуть, вырваться отсюда. Вездесущий сквозняк цепляет взмокшую спину, от бетонного пола по-прежнему холодно, а из разбитых окон льется тусклый неоновый свет. – Мы в Реальности, Сей. Он задыхается, барахтаясь в руках своей Пары, пытаясь вынырнуть из удушающих золотых волн. – Со… Не может быть… Этого просто не может быть! Система не может выбросить действующую Пару – это закон. С ними никогда не происходило подобного. В Системе есть точка выхода, попадая в которую, Пара выходит в Реальность. То, что произошло сейчас – невероятно, необъяснимо и безумно… страшно. – Все будет хорошо. Боец сам не верит в то, что произносит по инерции, он подхватывает свою Пару на руки и пытается не заорать в голос. Безвольно повисшие руки болтаются при каждом движении. – Сей, нет, только не отключайся. Острый кадык изломом обозначается на бледной шее. Каждая ступенька под ногами – как шаг в бездну. Он совсем не ощущает веса, только суставы бессовестно стонут, вытягиваясь и взрываясь бесконечной болью. – Я все исправлю. Редкие прохожие шарахаются в стороны, как только Соби открывает рот. Просить о помощи сейчас совсем не стыдно. Зеленовато-черное сияние вокруг, пустая улица. Он забыл как идти, он не помнит где они, он стал немым и бесполезным. Падая на колени, он прижимает голову своей Пары к груди. – Ты мне нужен. Сейчас, Сей. Подхватывая сползающие холодные руки, убирая с лица растрепанную челку, он пытается подобрать все это под себя, укрыть, уберечь. Его трясет от страха, от того, что их просто не заметят, пройдут мимо, проигнорируют. – Посмотри на меня, мальчик. Слышишь? Просто посмотри. Золотистая вспышка в тусклом неоне озаряет лица безнадежно больной надеждой. Сеймей не мог не услышать. В Центральном госпитале суетно и шумно, чернильная ночь за окном шуршит мокрым снегом. Соби ненавидит больницы. Каждый раз, когда он оказывается здесь – это его сокрушительное фиаско. Расписка в собственном бессилии, подтверждение того, что он не способен позаботиться о себе, о Паре. Он снова здесь, значит - он не справился. – Агацума-сан, – врач резко пахнет лекарствами и шелестит второпях надетым на хирургическую форму халатом. – Он в реанимации, все зависит от того, как скоро мы выведем из его организма «Просвет». Недавний бой моментально оживает в воспоминаниях: золотые глаза Жертвы, без радужки и зрачка, без той непередаваемо-близкой черноты – в них плескался их выход в реальность. Значит, это был «Просвет». Невозможно… Выбросить противника из Системы можно, лишь убив его. Манипуляции с лекарством? Они проверяют своих дилеров заранее, любой подлог исключен. – Мы принимаем этот препарат много лет. Сеймей не превышал дозу. В воздухе висит удушливый запах мочи и крови, холодный свет давит на плечи. Но было что-то в той грубо сработанной Системе. Этот странный, постоянно усиливающийся золотой блеск, который он сначала принял за топорно воссозданные голограммы… Их заманили в Систему, искусственно насыщенную «Просветом»! И Жертва, аккумулирующая энергию Системы, моментально попала под удар. Сеймей вобрал в себя убийственную дозу золотого порошка, и их вышвырнуло в Реальность. Ведь Пара, однажды вошедшая в Систему, не может выйти из нее по отдельности. Да, Сей сказал бы «логично», если бы не одно «но». Таких заклинаний попросту не существует. – Я встречаюсь с таким впервые, но у господина Аояги определенно передозировка «Просвета». «Почему?» – глупый вопрос вязнет на языке. Спрашивать опасно. Этот мужчина в белом слишком взволнован, его интонации окрашены неуверенностью и удивлением. Выдать Сеймея за кого-то другого категорически невозможно, имя наверняка сосканировано при первом же осмотре. Соби остается только ждать, прокручивая в голове одну и ту же картинку: в больничной базе всплывает «Жертва Beloved, Аояги Сеймей» с яркой пометкой напротив «Немедленно сообщить в Службу Учета Носителей Имен». Система выбросила их прямиком в заботливо подставленные руки тех, от кого они убегают большую часть своей жизни. Он горбится на жестком пластиковом сидении, вдавливая гудящие локти в колени, Сеймей молчит, Связь пропитана предательским золотом. Панацея превратилась в яд, это ли не ирония? Стремление к Реальности обернулось диким насильственным возвращением в эту самую Реальность. Его Жертва всю жизнь с завидным упорством цеплялся за эту грубую, искореженную заоконную картину, а Соби принимал это стремление и молча ненавидел бесконечный мокрый снег. – Где… – хрипит где-то далеко знакомый голос. Наконец-то! Медлить нельзя, и он срывается с места, задевая плечами дверные косяки, едва уворачиваясь от встречных людей. В огромной палате резко пахнет антисептиком, электрические сумерки бередит рассвет. – Сей, пора. Выдергивая длинные иглы из синих вен, он молится сейчас только об одном – чтобы «Просвет» оставил их… вместе. Не важно – где, не важно – как, просто вместе. Злость схлынула куда-то на пол, в зеленоватое свечение датчиков, в призрачное золото то и дело вспыхивающих искр. Слабые пальцы соскользнули, так и не успев вцепиться в его синий шарф. – Открой глаза, прошу тебя. Он держит на руках своего единственного ребенка, своего «первенца», связь с которым давно заменила ему смысл существования. Края больничного одеяла путаются под ногами. – Агацума! – уже знакомый врач некстати вырастает у них на пути. – Вы же понимаете, что я не позволю вам сбежать? Руки охватывает тяжелая, нудная боль, она нарастает с каждой минутой, с каждой молекулой схлынувшего адреналина. Ему кажется, что он разучился бояться. Страх потерялся в вездесущих золотых искрах, утонул в океане «Просвета». – Служба Учета? – устало спрашивает Соби. – Именно так. Чужой уверенный голос обдает спину холодом. Предел давно достигнут, золоченая картинка реальности плывет перед глазами, поминутно заваливаясь куда-то в сторону. Мозг реагирует на очередное препятствие бешеным всплеском вновь открывшегося второго дыхания. Если эта тяжесть из его рук исчезнет – бороться будет незачем. Только как можно отдать чужому свою душу? – Даже в авторежиме я способен сравнять это здание с землей. Вы это понимаете, доктор? Напряженное молчание пожирает драгоценные секунды. Плечи выворачивает все возрастающая боль. – Жизни всех этих людей в обмен на наши, не такая уж невыгодная сделка. Он молится Системе, Реальности, богам, судьбе, сжимает онемевшие пальцы, впиваясь в израненное тело своей Пары. «Открой глаза, мальчик. Помнишь, как я учил? Отключи все ненужное и просто смотри». – У вас не больше десяти минут, – разворачиваясь, бросает врач. Быть может, сейчас он чувствует себя героем. Инстинкты спасают в последнюю минуту, когда он уже выбегает навстречу очередной грозно сигналящей машине. – У меня есть деньги, прошу вас… Я отдам все, что есть… Прошу… Промокший край грязного одеяла все волочится по земле. Хлопья мокрого снега тают на волосах и лобовом стекле, стекают холодом за шиворот, хлюпают в ботинках. – Черт с тобой, грузи… Взобравшись по бесконечным лестницам в их убогую квартиру, он готов целовать облупившиеся доски пола. Сеймей лежит рядом, моргает, глядя в потолок. Пыль мохнатыми клубками застыла по углам, и одежда неприятно липнет к коже. – Меня тошнит, Со. Соби помогает ему перевернуться на бок, трясущимися руками тянет за мокрую ткань. Золото медленно уходит, тая в пустоте и холоде, но сил, чтобы подняться, пока нет. Он не способен сделать ни шагу из этой грязной прихожей. Еще два вздоха и сил будет больше: он сам так учил свою Жертву в далеком детстве. «Вдох-выдох, вдох-выдох, а теперь иди, я рядом». Воздух шумно проталкивается в гортань, чужим стоном дрожит где-то у плеча. И помогает, помогает же! – Что ты делаешь? – он пытается удержать свою Жертву на месте. – Мне нужно… – Да. И вот так, шаг за шагом, они двигаются дальше. Что было полчаса назад, где они были? Не важно. Да и наплевать. Что он может сделать для своей Пары? Все. А теперь Агацума расшифрует вам, что входит в понятие «все». Сколотый кафель на стенах, тусклая лампочка под потолком. Ржавая ванна медленно наполняется горячей водой. От пара дышать становится тяжелее, а у Сеймея явно переломаны ребра, он хрипит и подавляет глубокие вздохи. – Выйди, – получается совсем жалко, не приказ, не просьба, какая-то глупая детская мольба. Соби в ответ только притягивает поближе, пытаясь развязать треклятое больничное тряпье, убрать отвратительные напоминания их провала. Жертву трясет от каждого неправильного касания, синяки и ссадины на его теле наливаются цветом, пульсируют болью. – Тошнит. – Я держу, Сей. Скоро все пройдет. Обидно чувствовать себя таким, проигравшим в собственной вселенной, которую считал ручной. Аояги держится на ногах только благодаря поддержке Соби, горло перехватывают настойчивые спазмы, и хочется оттолкнуть, сбежать, чтобы никто не видел позора. А Боец все твердит свое бесконечное «держу»… «рядом»… Стыдно. Система выбросила его. Первый случай передозировки «Просвета» в истории. Какой бред. Из-за него они проиграли, их едва не схватила Служба учета, Соби остался один с беспомощным телом на руках. – Отойди, я прошу тебя, – бесплодные попытки прогнать Пару – такие же жалкие, как и просящий. Сеймея выворачивает прямо на пол, душный воздух оседает кислым на языке. Он все еще пытается отбиться, глупо, упрямо. Их возня смехотворна и так отчаянно безнадежна. «Я не могу быть таким», – стучит в голове Жертвы. – …я держу, – устало шепчет Соби. Поскользнувшись на изгвазданном полу, они падают вниз. – Хватит, Агацума! – еще бы чуть-чуть поувереннее. Ладони разъезжаются в скользкой жиже, и горло давит новый приступ рвоты пополам со злыми слезами. А ведь нельзя, ему нельзя! Всю жизнь себе запрещал. Только Соби все равно видел, знал, прятал его мокрое лицо на собственной груди, закрывал своими ладонями. – Почему? – бесполезно хрипит он. – Почему так, Со? И никто не даст ответов, не оправдает, не сделает его жизнь легче. Но Агацума тянет за руки, поднимает его, голого, дрожащего, вымазанного в собственной рвоте, едва не рыдающего. И уверенно разворачивает куда-то в эпицентр пара, направляет, давит на плечи и сам опускается напротив, прямо в глубокую ванну с горячей водой. В груди клокочет что-то больное и невыплаканное, то, на чем давно стоит гриф «забыть и исключить из жизни». Он чувствует аккуратные прикосновения к плечам, легкие поглаживания. Где-то в этом тумане слышен голос, к которому он стремится всю свою жизнь, единственный, которому он доверяет. – Все пройдет, мальчик. Вот увидишь, все будет хорошо. Я рядом. И он делает вдох, неглубокий, болезненный, но дышать становится чуть легче. Легкий плеск воды успокаивает, а туман медленно рассеивается. – Одни кости, Сей. Вслед за жесткой губкой, пахнущей дешевым мылом, знакомые руки скользят по выпирающим ребрам, ныряют в воду и, ухватившись за ногу, вытягивают, устанавливая так, чтобы ступня упиралась в безволосую грудь напротив. – Надо этим заняться. Звучит двусмысленно. Улыбка растягивает уголки рта, мокрые волосы облепили лицо, но ему лучше, значительно лучше. Соби натирает ему пятки, улыбаясь в ответ. Покрасневшую кожу пощипывает. Когда такое случалось в последний раз? Ему было лет восемь, и он серьезно заболел. Неделя жуткой лихорадки превратила их маленькую комнату в обиталище отвратительных запахов. Он не доверял посторонним еще тогда, сторонился по возможности, с Бойцом так и вовсе старался лишний раз не разговаривать. А Соби, тогда еще хрупкий угловатый голубоглазый подросток, попросту вздернул за шкирку и потащил в общий душ, а там аккуратно придерживая, вымыл теплой губкой, как несмышленого дошкольника. Обидно было, он рыдал потом в подушку, а на Соби шипел, отбрыкивался, но запомнил на всю жизнь. Эти руки примут его любого, в болезни и здравии… Но лишний раз показывать свою уязвимость не любил до сих пор. Он сильный, и Боец должен ощущать это не только нутром своим, но и физически. Слабость не дает сейчас спорить, чтобы протянуть руку, требуются нечеловеческие усилия. Сеймей запрокидывает голову, пытаясь дышать открытым ртом. – Другую руку, – командует Агацума. Сеймей не хочет смотреть ему в лицо, боится жалости, всегда боялся, но безропотно подчиняется. Руку, душу – все, что захочет Соби, он отдаст все. Связь ощущается общей синевато-черной материей, расцвечивающей побелку неба над ними. Боец очень медленно успокаивается. Всегда так – дольше переживает, обдумывает, тайком ощупывает раны во сне. Это плата за Силу: Боец зависим от Системы в разы больше Жертвы. Бог и царь в создаваемой им реальности, он способен повелевать стихиями и строить города, просчитанные Жертвой. Такое ни для кого не проходит бесследно. Поэтому Сеймей берет себя в руки, сдерживает стоны, и вытесняет навязчивые мысли о боли и поражении. – Держись за меня, – закинув руку Сея к себе на плечо, Соби тащит его к вороху разномастных одеял и пледов сваленных на полу в единственной жилой комнате. – Гнездо, – улыбается Аояги, утопая в запахе залежавшейся ткани. Хочется зарыться с головой в прохладное мягкое нутро, уткнуться в шею Соби и забыться долгим сном. Действительно долгим, на жизнь – так, чтобы пробудившись, не помнить ни секунды этого бесконечного дня. Он вертится с трудом, слабость давит к полу, но отказать себе в детской привычке невозможно, нужно поелозить хотя бы пальцами, влезть поглубже. Соби – вот он, совсем рядом, впритирку; давит теплой ладонью на влажный затылок, дышит нарочито медленно – хочет, чтобы заснул побыстрее. Длинные светлые волосы щекочут нос, он тянется губами к теплой щеке, мазнув, трется носом. Сейчас так правильно, и только стыдно немного, за то, что закрывался. И спать совсем не хочется, а сил нет. – Не искушай, – ворчит в потолок Соби, прячась под пледы. – Сегодня скидки, – довольную улыбку на его лице может прочитать лишь Пара. Он понимает, им невозможно укрыть что-то друг от друга, даже и без Связи нельзя было бы. И безжалостный Боец Beloved, выигравший сотни сражений, дрожит сейчас рядом с ним, его отпускает страх, уходит бесполезными волнами из тела, покидает истерзанное сознание. Еще мгновение – и белобрысая макушка исчезает из поля зрения, а в живот утыкается холодный нос, горячие выдохи обжигают кожу, Соби все еще трясет. – Отпусти это, – ухватившись за светлые волосы, шепчет Сеймей, он смотрит вперед, на валяющийся недалеко пузырек с одной капсулой «Просвета», на тряпки в разбитом окне. – Все закончилось. Ты спас нас обоих. От мысли, что Соби был абсолютно один в этой дерьмовой клинике, дерет что-то внутри. А ведь только успокоился! Он с трудом отводит взгляд от «Просвета»; думать о том, что с сегодняшнего дня Система может оказаться для него навсегда закрытой, не хочется. Агацума не сможет вечно сражаться в авторежиме. Легкая добыча для сильных Пар, лакомый кусок для исследователей «Просвета». Их будут загонять, как животных, беспомощных, не способных дать отпор. Хватит! Сеймей смаргивает зло – да что с ним такое? Их с Соби мысли путаются в его голове, роятся усталыми пчелами, жалят больно. Чувствовать друг друга настолько, слышать мысли, знать мечты – это их жизнь. Чертов Агацума, он не умеет вовремя остановиться, отбросить ненужное, освободиться на время и просто выдохнуть! – Заткнись, Со. И займись лучше делом. «Сильный, очень сильный, хороший, понимающий, ну сделай это, просто сделай для меня. Так надо, очень надо. Нам с тобой». Губы беззвучно шевелятся, уговаривая неслышно, успокаивая. Прохлада пустой квартиры скользит по обнаженной коже, а слабость не дает перехватить инициативу. Сегодня он отдает себя абсолютно безвозмездно, безапелляционно, безоглядно. Зеркало у стены тускло поблескивает размытыми тенями серого дня. – Все можно, Соби, абсолютно все, – выдыхает Аояги. Боец осторожно касается его плеч, груди, задерживаясь кончиками пальцев на шее, будто еще раз вслушиваясь в их общий пульс. Убедившись в чем-то своем, Агацума тянется к губам, забирает медленно, гладит осторожными касаниями языка. Сеймей отвечает ему, со вкусом, увлеченно. Сейчас, даже если бы и были силы впиться в ответ, вжать в себя – все они просочились бы сквозь старый пол. Соби редко бывает настолько открытым, расслабленным и нежным – в ответ на эту нежность нестерпимо хочется отдавать, просто так, чтобы Паре понравилось. В их «гнезде» сейчас тепло, и в квартире можно жить, а не перебиваться до следующего пристанища. Где-то в разрыве туч вспыхивает солнце, зеркало бликует, закрашивая их отражения белым. У Соби прикрыты глаза, он ласкает свою Пару ладонями, мягко выцеловывает каждый изгиб, вылизывает, как новорожденного котенка, щадит израненное тело. И терпеть… терпеть и не двигаться становится все сложней. Лизнув в сгиб локтя, Соби рывком возвращается к лицу Жертвы, будто не находит слов, и все не может наговориться в эти зацелованные губы. Пальцы вплетаются в темные, чуть влажные, волосы, завивающиеся на кончиках. И Сей не выдерживает, прогибается в спине, трется, тянется к нему. Несколько лет назад они позволили себе такое впервые, но ощущения с тех пор не притупились, чувствовать тела друг друга под ладонями все так же немыслимо прекрасно. Что-то неуловимое, пронзительное животным электричеством искрит по телу, приподнимая волоски на руках, и заставляя Сеймея нетерпеливо стонать от удовольствия. – Возьми, сволочь… ну как… как можно… быть таким… Устроившись между разведенных колен своей Пары, Соби неспешно скользит ладонями вниз по внутренней стороне бедер – и Жертва задыхается, запрокинув голову. Силуэты в зеркале все так же черны на фоне белого солнца. – Отчаянный, – накрывая руками пах, выдыхает Соби. – Я ведь чуть не потерял тебя… – Возьми себе, я прошу! Отстранившись на секунду, Боец подхватывает его под колени и целомудренно сводит вместе, закинув лодыжки к себе на плечо, трется шершавой щекой. – Я убью тебя, – стонет Сей. Кожа на щиколотке кажется Соби чуть сладковатой. Когда терпение отказывает у обоих, они сплетаются в крепкий, движущийся и всхлипывающий комок. Сей держит крепко, до боли, в который раз доказывая Паре, что он здесь, рядом. И когда Соби хочет выбить резкими толчками весь ужас сегодняшнего боя, Сеймей молча разворачивается лицом в одеяла. Так надо, им вместе и для каждого. И уже там, на закатном солнце, когда их кроет абсолютным человеческим удовольствием, Соби целует его в губы, забрасывает окончательно ослабевшую руку себе на шею, подтягивает ближе, ухватив под колено. Вот так, теперь он абсолютно счастлив. Сердце равномерно бухает где-то под ладонью, под пледами, одеялами, под Соби… Высунув нос из тепла, Сеймей морщится и с сожалением вылезает в холод. Движения чуть скованные, он насквозь пропах спермой, потом и дешевым мылом, Соби избавил его от всего лишнего, кроме себя самого, кроме их двоих. Дышать стало легче, а синяки успели поменять цвет. Он ползет на четвереньках по пыльному полу, мимоходом ужасаясь своему отражению в зеркале. – Прими, – бросает последнюю капсулу уже проснувшемуся Бойцу. Агацума застывает, выпрямившись среди одеял, смотрит на едва заметного зазеркального Аояги, глотает с трудом. Его лицо в неясном освещении ночного города отчаянно прекрасно. Сеймей молчит, он ненавидит такие моменты, ведь дальше… – Уйдем в Систему, Сей. – Нет. Он пытается влезть в будто нарочно перекрученные джинсы. Сквозняк задевает беззащитную кожу. Темная спутанная ткань шлепается на пол, на скулах играют желваки. – Ты такой хрупкий… Я бесполезен, слишком часто бесполезен… Вина Соби – самое страшное, что случалось в жизни Аояги. – Заткнись! Я разобью их все! К черту, слышишь? Заново, все начинается заново. Перебиваться всю жизнь Системой – это не выход. Особенно сейчас. Его схемы, точки входа, места выхода, вся огромная фантастическая вселенная, существующая в Системе. Все это – пустота, глупые басни Реальности. Чайки снова кричат в темноте за окнами, по стеклу медленно ползет мокрый снег. – Мы никогда не покинем Реальность. Потому что нигде, кроме здесь и сейчас, тебя нет. Значит, мне там нечего делать. Уяснил, Агацума? – Сей… – Оставь свои теории для новичков. Я все сказал. Холод сковывает. Нужно вернуться к Соби, придвинуть зеркало еще ближе, одеться и подогреть кофе… Розетка искрит, да и плевать. Вон как вытянулся, окаменел. И глаза больные, будто это он вчера в реанимации отлеживался. – Вернись. Соби идет на мировую, этим надо пользоваться и в очередной раз уходить от темы. Ловить баланс, идти на уступки, читать свою Пару по коротким жестам – это ведь нормально? Закутываться в очередные теплые тряпки и быть счастливым рядом. Бесконечная зима и темень, он понимает, из этой Реальности хочется сбежать. Но ведь это их Реальность. Наивная сказка о Корас – для блаженных и бессмертных. А они оба – всего лишь живые люди со странными способностями. Люди, на которых охотятся. Уткнувшись в плечо Соби, он так хочет сказать что-то хорошее. Не умеет, но так хочется. Он видел мало хороших поступков от посторонних людей, он слышал мало добрых слов, которых не знает Соби. Синее блестит в глазах, обрисовывая логотип «Просвета». Денег хватит еще на пару дней, хочется есть и снова трахаться. Кажется, он окончательно пришел в себя. В квартире до сих пор чувствуется чужое присутствие, но не это сейчас важно. Воспоминание вспыхивает ярко, будто нежданное солнце. Соби тепло устраивается под боком. – А помнишь в школе, ты мне свой рис отдавал, говорил, что Жертвам он полезнее? Одеяла шуршат, слышится низкий, немного хрипловатый, до одури родной смех. – Это инстинкты, Сей. Ты – моя Пара. Угадал, нравится. Агацума даже чуть покраснел от удовольствия. Тоже помнит. Они любят это вспоминать. – А на самом деле... – Понравиться хотел, – вздыхает Соби. – Такой вот незатейливый бартер. Теплые руки обхватывают надежно. Сейчас поправит, разъяснит, расставит все по полочкам, как тогда, в детстве. И все будет кристально-ясным, мир станет понятнее, чуть добрее и ближе. – Ты был маленьким худым мальчишкой с огромными черными глазами. Единственное, чего мне хотелось, глядя на тебя – схватить в охапку и никому не отдавать. Вот и рис в ход пошел. Ты всегда голодным был... Вот только не надо все переводить в шутку, да и плохой из Соби шутник, это он точно знает. – Я тебе за рис душу свою отдал, придурок. И смутить его невозможно такими заявлениями. Поэтому Соби отвечает: – Жалеешь? – Люблю.