Если ты где-нибудь есть

      После затянувшейся серости и слякоти марта апрель, подобно павлину, распушил роскошное оперенье и предстал во всей красе.       Перья в самом низу были изумрудно зелёными от травы, покрывшей каждый незастроенный сантиметр почвы, и домовладельцы уже прикидывали, когда пора будет стричь газоны. Затем переливались разноцветными красками дома, машины, прохожие в яркой весенней одежде. Дальше снова начиналась зелень с редкими вкраплениями белого, розового и сиреневого — это зацветали деревья. Наконец над всем этим раскинулся бескрайний простор шёлкового голубого неба, по которому были разбросаны, словно бисером вышитые, кудрявые перламутровые облака.       Среди них проглядывало ослепительно белое солнце, по утрам проникая острыми лучами даже сквозь самые толстые шторы, призывая лежебок поскорее вставать и бежать навстречу оживающей природе, а потом весь день целуя лица тех, кто проводил время на свежем воздухе, и к полудню начиная припекать, напоминая, что впереди ещё четыре месяца этого тепла и света.       Чарльз сидел в кресле под любимым деревом в саду, прячась в тени от перегрева, и закрывал глаза, подставляя лицо солнцу. Когда несколько лет назад Чарльз окончательно лишился волос, Логан неосторожно пошутил, что тот рискует спалить лысину, и получил знатный нагоняй от Эрика, который чуть не свернул остряка-Росомаху в бараний рог в прямом смысле слова.       Чарльз действительно переживал из-за нового облика, но Эрик постепенно смог убедить его, что внешность не имеет никакого значения ни для последователей профессора, которые полюбили его идеи, ни тем более для Эрика, который также в первую очередь всегда любил в Чарльзе душу. Которая сейчас почти буквально пела, наслаждаясь замечательной погодой.       Приближался к концу суматошный и настрадавшийся двадцатый век. Точнее, шёл его последний год, и Чарльз боялся признаться, насколько старым чувствует себя по сравнению не только с новым поколением студентов (в Школу принимали учеников с любого возраста, а количество их ограничивалось только вместимостью поместья, и коридоры полнились юными весёлыми голосами), но и с самим временем, которое принималось неумолимо бежать вперёд каждый раз, когда в жизни появлялась стабильность — как по смазанным маслом рельсам, без ухабов и выбоин, опасаясь которых всегда приходится себя тормозить во всех начинаниях.       В прошлом году школа отметила двадцать пять лет со дня открытия, и многие выпускники приехали навестить родные стены. Чарльз едва сдержал слёзы, увидев, что многие прибыли с семьями, а некоторые даже подходили к Чарльзу и просили «занять» места для одарённых отпрысков.       Устроили день открытых дверей для родителей — не первый в истории, конечно, но только в этот раз гостям было предложено остаться на несколько дней и понаблюдать учебный процесс. Все остались довольны и разъехались в полном восторге.       Раньше наведывавшаяся каждые несколько месяцев комиссия (от которой старательно прятали Эрика) теперь заглядывала только в соответствии со специальными директивами вроде общегосударственной проверки учебных заведений. И всё вместе это значило одно — победа.       Победа диаспоры мутантов над предрассудками, недоверием, страхом, брезгливостью, — ведь некоторые имели более чем странный для простых обывателей облик. Но ещё победа гуманизма, демократии, толерантности и свободы. Этот мир принадлежал каждому, кто в него пришёл, и медленно, но верно человечество шло к тому, чтобы отказаться от насильственного лишения той или иной прослойки общества полагающейся ей доли. И у каждого угнетённого меньшинства были свои идолы, которые сделали первый шаг по пути из терний к звёздам равенства, и которых теперь увековечила и превозносила история.       Чарльз был горд оказаться в числе этих пророков современности. Но ещё больше он был рад, что на протяжении всего этого пути (вернее, большей его части, но это детали) рядом с ним был Эрик — правая рука, равноценный союзник, несокрушимая опора, которая всегда ловила Чарльза, когда он был готов упасть, защитник, когда Чарльз уже не мог постоять за себя сам, друг, с которым всем можно было поделиться, возлюбленный, ради которого стоило немного пострадать, потому что принесённый на жертвенный алтарь агнец не соразмерен в цене здоровому и обильному урожаю.       Ещё в начале 80-х Эрик устал от своего нелегального положения беглого преступника и пошёл сдаваться властям. Чарльз думал, что его хватит инфаркт, потому как Эрик в своей излюбленной манере принял это решение самостоятельно, ни с кем не обсудив, и просто пропал в одно утро из дома. А когда вечером на пороге возникли правительственные агенты, Чарльз слишком живо вспомнил схожую сцену многолетней давности, которая едва не стала концом всего для них с Эриком.       Но теперь, к счастью, всё было иначе — даже на мутантов смотрели по-другому и готовы были слушать их, как адекватных собеседников, а не загоняли, как бешеных собак. И Чарльзу удалось провести на открытом суде такую безукоризненную линию защиты, что при помощи ряда улик и свидетельств Эрика оправдали. В том же году он официально присоединился к преподавательскому составу Школы и каждое лето ездил с Чарльзом на вербовки новых учеников.       Чарльз вздохнул, слыша в воздухе запах молодой листвы и свежего воздуха, и открыл глаза. Взявшись словно из ниоткуда, перед ним на землю опустился раскладной столик, а следом за ним пришёл Эрик, неся под мышкой шахматную доску, а в руках — графин с охлаждённым чаем и стаканы. Чарльз улыбнулся, встретившись с ним взглядами.       Несмотря на дающий о себе знать возраст — Эрик поседел и обзавёлся морщинами на лбу и возле рта — он всё ещё был в прекрасной форме, старался вести активный образ жизни и с полной самоотдачей ухаживал за Чарльзом, сколько бы тот ни просил умерить пыл. Вот, например, и сейчас: они премило отдыхали в тени дуба, и Эрик между делом предложил партию в шахматы. Чарльз согласился, и Эрик тут же отправился за доской и, как теперь выяснилось, за прохладительными напитками, потому что был сторонником убеждения (совершенно верного, между прочим), что пить полезно.       Они расставили фигуры, не глядя выбрали цвет — Эрик вытянул белые и сделал первый ход. Чарльз уже давно заметил, что Эрик никогда не пользуется рокировками и по возможности не жертвует пешками, ведя игру фигурами. Вероятно, это даёт какой-то важный штрих к его психологическому портрету, но Чарльзу слишком всё равно, чтобы об этом задумываться. Для него важно только то, как поступает Эрик и относится к людям, а уж что там происходит у него на подсознательном уровне, лучше и не знать, наверное, тем более что Чарльз много раз там бывал, но так и не смог описать словами ту смесь чувств, которую там нашёл. Тех чувств, которые, как краски, написали картину под названием «Эрик».       Эрик выиграл две партии подряд, потом Чарльз взял реванш, и затем снова проиграл. Он никогда не поддавался, но Эрик в какой-то момент перестал стремиться победить — только защищал и, видимо, преуспевал лучше Чарльза, подсмотрев у него некоторые приёмы. Чарльзу иногда было стыдно, что он в корни перекроил натуру Эрика и подогнал её под себя, но слишком часто он замечал, что Эрику так хорошо, тем более что присущие только ему фрагменты он сохранил и даже развил.       Пятую партию Эрик снова уступил, и на этом игра завершилась. Они расслабленно пили чай, молчали, наслаждаясь звуками природы, и наблюдали, как носятся по обширному саду студенты: играют, тренируются, или прогуливаются дружескими компаниями и романтическими парами. Не так давно двое ребят из старшего класса решили пожениться, и торжество проходило в часовни на территории поместья. (Да, когда-то и клан Ксавьеров был религиозен.)       А ещё Чарльз был удивлён, сколько студентов после окончания программы хотели остаться в Школе и занять должности преподавателей. Чарльз уже начинал уставать от отказов, но у него не было не то что вакансий — некоторые предметы читали двое учителей и были даже ответственные за внеклассную деятельность.       Чарльз так задумался, что не заметил, когда Эрик наклонился к нему и бегло поцеловал в губы, нежно дотрагиваясь ладонью до его щеки. Чарльз вздрогнул и едва не начал рефлекторно отвечать, но Эрик вовремя отстранился.       Слова «мы пара» или что-то сродни этого никогда не звучали на публике, но Чарльза и Эрика редко видели поврозь, а когда они были вместе, всегда были так близко друг к другу, как это позволяли обстоятельства, и никогда не стеснялись долгих взглядов и красноречивых прикосновений. Химию между ними не заметил бы только слепой, так что дети, скорее всего, обо всём догадывались, кто раньше, кто — позже, но за все годы полноценного существования Школы в её стенах ни слова не было сказано об отношениях Профессора и Магнето.       — Я такого не предвидел, — с улыбкой сказал Чарльз, дотрагиваясь кончиками пальцев до губ, на которых всё ещё тлело воспоминание о поцелуе.       — Ты слишком красив в этом освещении. И зелень тебе идёт, — ответил Эрик, беря Чарльза за руку. — Уже давно жалею, что не умею рисовать, иначе завесил бы все стены твоими портретами.       — Согласен на совместные. — Чарльз поцеловал тыльную сторону ладони Эрика. — Кстати, помнишь одного нашего студента-художника? Ему дали зал в Музее современного искусства. Съездим?       — У старших классов как раз скоро будет эта тема по курсу истории искусств, так что имеет смысл.       — А ещё можно устроить всеобщий пленэр, — задумчиво пробормотал Чарльз. — Погода располагает — слишком красиво, чтобы такая красота пролетала мимо.       — В будущем году будет ровно всё то же самое, — напомнил Эрик, устраивая голову на плече Чарльза. — А с пленэром идея была бы хороша, да не все умеют рисовать, а некоторые впадают в горячку, когда у них что-то не выходит.       — Это ты про себя, верно? — шутливо бросил Чарльз, и Эрик не выдержал и с усмешкой поцеловал Чарльза снова.       День лениво плёлся к обеду. Полуденная жара спадала, напитавшаяся теплом земля отдавала его корням деревьев и траве. Лёгкий весенний бриз колыхал молодую листву. Чарльз не мог дождаться, когда зацветут его любимые яблони, аромат которых дотягивается даже до верхних этажей особняка, и сирень, которую студенты уже который год беспощадно ощипывают в поисках счастливого пятилистного цветка.       Чарльзу как-то раз попался такой в детстве. Ну, как в детстве, перед отъездом в Оксфорд. Он был тогда юн и романтичен и загадал закончить жизнь рядом с любимым человеком. Теперь, конечно, Чарльз надеялся, что до конца жизни у него ещё есть в запасе десяток-другой лет, но и Эрик пока вроде никуда уходить не собирался, хотя, конечно, и у него случались тяжёлые дни, когда он взбрыкивал и пытался снова начать возмущаться какой-нибудь несправедливостью в мире и предлагать радикальные методы борьбы с оной, но Чарльз просто пережидал эту бурю, находясь рядом с Эриком, выслушивая его и утешая, пока тот снова не становился послушным и гладким, как дикобраз, спрятавший иголки.       — А я вот думаю, — заговорил Эрик, — если бы, теоретически, история развивалась иначе и испокон веков допускались однополые браки. Ты бы вышел за меня?       — А ты бы предложил? — со снисходительной улыбкой спросил Чарльз. Не потому, что сомневался в чувствах или преданности Эрика, а потому, что идея священных уз сама по себе даже мечтательному идеалисту Чарльзу казалась слишком приторно сентиментальной, что уж и говорить о прагматичном Эрике.       — Конечно, предложил бы, — решительно отозвался тот. — Хотя, конечно, не сразу.       — А когда? — продолжил Чарльз, решив подыграть Эрику и развить эту маленькую фантазию.       — Через год-другой после полноценного открытия Школы.       — В нашей часовне?       — И медовый месяц на Кубе.       Чарльз не выдержал и от души расхохотался. Эрик вторил сдержанными смешками, улыбаясь во все зубы и становясь похожим на акулу. Так почему-то считали все ученики, особенно после выхода фильма «Челюсти».       Вот, кстати, тоже пример того, как быстро летит время: только что были 60-е с их вдумчивыми, психологическими и отчасти тягомотными драмами и триллерами, и вдруг наступила эра компьютерных технологий и на экране стало возможно такое, что не привиделось бы и во снах. А Чарльз до сих пор не научился включать кассеты и слушал музыку на патефоне. Страшно предположить, что будет лет через двадцать!       Пока Эрик и Чарльз смеялись, к их укрытию короткими перебежками приблизилась одна из учениц. Это была феноменальная девушка: она излечивала прикосновением. Не всё, конечно, но простуды и нетяжёлые раны под её чарами сходили на нет. Как-то раз она попробовала поставить Чарльза на ноги. Эффекта никак не было, и бедняга выдохлась почти до потери сознания, но после того, как ей помогли подняться и добраться до дивана, Чарльз всё-таки встал и даже сделал два шага, прежде чем упасть в заботливо подставленные руки Эрика. Больше эксперимент не повторяли.       Подойдя, она замялась, стесняясь нарушить интимный момент, но в итоге собралась с духом и отрапортовала:       — Простите, профессор, можно вас буквально на пару слов?       — Если по личному делу, то конечно, если организационный вопрос — к замдиректора Монро, у меня сегодня выходной. — И словно в иллюстрацию своих слов Чарльз отсалютовал стаканом с чаем.       — По личному. Мы с ребятами подумали: мы ведь всегда отмечаем дни рождения всех учеников и преподавателей, даже Старика Логана, хотя свечей на него тратим, как на целую церковь, но никто на нашей памяти ни разу не поздравлял ни одного из вас. Вот мы и решили узнать, когда у вас дни рождения, чтобы наконец отпраздновать. В конце концов, это единственная благодарность, которую мы можем вам предложить.       Чарльз и Эрик недоумённо переглянулись и вдруг рассмеялись, к удивлению ученицы, скоропалительно предположившей, что наставники сошли с ума или подлили что-то себе в чай. А дело было в том, что за все эти годы Чарльз и Эрик ни разу не обменялись поздравлениями с днём рождения и даже не знали дат друг друга. С момента их примирения Чарльза вскользь поздравляла Рейвен, но Эрик и подавно был человеком-загадкой, и тут Чарльз понял, что даже не знает точно, сколько ему лет.       — Давай ты первый, — предложил Эрик, и они с Чарльзом по очереди назвали ученице даты рождения.       Она всколыхнулась, поблагодарила и поспешно убежала сообщить друзьям. Только теперь Чарльз заметил, что девушка сверкает босыми пятками и крикнул ей вслед, чтобы она обулась, ведь земля ещё не настолько прогрелась. Подросток, впрочем, не слышала предупреждения наставника, и Чарльз со вздохом поник в кресле, а потом рассмеялся снова.       — Ты не представляешь, что бы я отдал, чтобы снова пройтись по траве, ощутить, как она щекочет пятки, — меланхолично пробормотал он.       Эрик тут же оживился.       — Я могу это сделать и показать тебе телепатически, — осторожно предложил он, но Чарльз помотал головой.       — Спасибо, это щедрое предложение, но не стоит. Пусть лучше останется счастливым воспоминанием. — Чарльз помолчал чуть-чуть, а потом к нему начал возвращаться жизнерадостный настрой. — Шестьдесят один год, надо же. А ещё мне всегда казалось, что ты сильно старше.       — Шесть лет — это разница, — возразил Эрик.       — В нашем возрасте? Уже совсем нет. Числа становятся мелочью по сравнению с гирями опыта, которые ложатся на наши плечи. Горечь и радость, — повезло тем, у кого этот груз распределён равномерно.       — Мне иногда кажется, что в последние годы новая радость в моей жизни уровняла былую горечь, — произнёс Эрик и сжал руку Чарльза в своей. — Благодаря одному тебе. И не только в моей жизни, но и в жизнях сотен мутантов в нашей стране.       — Жаль, мы уже не успеем протянуть свои ручонки в другие уголки земного шара, — усмехнулся Чарльз. — Но мы и так сделали достаточно для двоих. Впрочем, если нам попадётся какой-нибудь одарённый студент, поворачивающий время вспять, я бы не отказался скинуть годок-другой и вернуть себе волосы.       Эрик с усмешкой покачал головой и щёлкнул Чарльза по лбу. А потом поцеловал его снова, на этот раз чуть увереннее.       — А знаешь, если бы мы были женаты, отмечали бы сейчас серебряную свадьбу, — как будто бы намекая на что-то пробормотал Эрик.       — Вот ведь не лень кому-то придумывать эти названия и традиции, — фыркнул Чарльз, но лицо его всё-таки было озарено улыбкой.       — А как думаешь, кроме шуток, настанет день, когда будут венчать однополые пары? — неожиданно серьёзно спросил Эрик.       — Скорее всего: дали же женщинам право голоса. Правда, надеюсь, на этот раз обойдётся без приковывания себя к решёткам. И, скорее всего, мы этого уже не увидим.       — Ну и не надо, — заключил Эрик, вставая и поднимая столик вместе с доской и опустевшим графином в воздух. — Всё, что я хотел увидеть и достичь в жизни, я увидел и достиг. Война закончилась, мутанты получили общественное признание, через несколько месяцев наступит новое тысячелетие, а у меня есть любимый и верный партнёр в делах и отношениях.       Чарльз вдруг схватил Эрика за запястье и заглянул ему в глаза, передавая смешанные эмоции от нежности до торжественности.       — Я могу сказать тебе всё то же самое, Эрик. Не знаю, где бы я сейчас был без тебя. И боюсь даже вообразить то будущее, о котором говорил в 73-м Логан. У нас всё слишком хорошо. Мне страшно, что однажды я проснусь и всё окажется сном.       — А я тебя обниму и убаюкаю снова, — пообещал Эрик, чувствуя, как к глазам подступают слёзы, и быстро запрокинул голову и совершенно не по-мужски шмыгнул носом.       На голубое небо наползали розово-оранжевые полосы заката, и облака словно опоясывались золотым контуром. Солнце пожелтело, как утёнок, и катилось к горизонту. Было уже почти холодно, и Эрик подумал, что нужно поскорее накрыть Чарльза его любимым пледом.       — Ты же знаешь, что я слышу твои мысли, — ласково сказал Чарльз, возвращая Эрика к реальности и легонько дёргая его за руку. — Не волнуйся, мне не холодно. Пойдём домой, уже скоро ужин.       — Пойдём, именинник, — отозвался Эрик и, взявшись за ручки кресла, направил его к особняку. — Задал ты ребятам шороху — небось вся кухня вверх дном, как они кинулись торт печь.       — Я телепат, а не прорицатель — откуда мне было знать, что они решат именно сегодня узнать, когда у меня день рождения, — парировал Чарльз.       У самого крыльца Эрик вдруг остановился. Чарльз не лез к нему в голову, но чувствовал, как тот напряжённо о чём-то думает. В клумбах вдоль дорожки и вазонах на лестницах зеленели первые побеги многолетних цветов, посаженных здесь ещё в незапамятные времена, когда ни Эрика, ни Чарльза ещё не было на свете. Это было так удивительно, что природа продолжает жить и возрождаться каждый год после зимы, что бы ни происходило в мире. Вот бы люди могли так же.       — Я никогда тебя об этом не спрашивал, но мне вдруг стало интересно, — задумчиво произнёс Эрик. — Что ты сделал с моим шлемом?       Чарльз напрягся и нервно сглотнул. Эрик, который весь год после Кубы, даже когда они с Чарльзом снова ненадолго сошлись, не мог и дня прожить, чтобы не поглядеть на свою единственную защиту от вездесущего Чарльза, за все эти годы, даже сразу после укрытия в поместье и принудительного лишения шлема, в самом деле ни разу о нём не упомянул. Наверное, это тоже штрих к его психологическому портрету, но, если честно, какая же это всё ерунда, если он говорит такие прекрасные слова и совершает такие благородные поступки.       — Хэнк переплавил его на оборудование в первый же месяц после твоего прибытия, — ответил Чарльз с некоторым стыдом. — Прости, что не сказал. Действительно стоящая была вещь.       — И хорошо, что переплавил, — быстро ответил Эрик. — Он ставил нас в неравные условия. И потом, он всё равно мне больше не понадобится.       Эрик положил руку Чарльзу на плечо, и тот накрыл её своей и погладил большим пальцем, поджав губы и выдавив улыбку. Эрик покатил кресло вверх по пандусу, ведущему к дому, а на пороге уже собралась толпа студентов, голосивших песню «С Днём рожденья тебя!»       После вполне повседневного ужина в столовую вкатили на тележке торт с шестьюдесятью одной свечой, украшенный буквой «Х», как на логотипе школы. Задувая свечи, Чарльз загадал, чтобы всё оставалось, как есть. А о том, что шлем Эрика всё ещё хранился где-то среди старого инвентаря, Чарльз впоследствии никому так и не рассказал.       А ещё Чарльз ошибся, и они с Эриком дожили до дня, когда Америка признала однополые браки. Только медовый месяц прошёл не на Кубе, а в России, куда Чарльз и Эрик отправились на вербовку студентов.