Незаконченная история...

      В зрачках хозяина, сквозь линзы, отчетливо просвечивались несколько пересекающихся неоновых фиолетовых линий, образуя две звезды-пентаграммы, на концах которых горели загадочные неразборчивые символы. В его глазах можно было прочесть целую книгу забытых ритуалов и заклинаний, и только по одному взгляду можно было догадаться, что он мастерски справляется с темной, посильной только ему магией. Зеницы горели, словно пламя, фиолетовым свечением, в них смешивалось чистое зло с обманом, образовывались «сказочные» сочетания жестокости и едкого яда измены. Крепкая рука господина держала толстый ржавый металлический ошейник, обвивающий массивную шею гигантского тигра-оборотня, точь-в-точь похожего на галлюцинации Анселла. Мощные когти колоссального размера нетерпеливого зверя, который был готов порвать на мелкие кусочки Эрнста, царапали дорогой пол, оставляя глубокие борозды на хрупкой древесине. Из его рта капала голодная слюна, словно щелочь, разъедавшая кожу. Между Адлером и тигром была невидимая тонкая струнка, крепко связывающая двух существ в одно целое. Их мысли были объединены, а сердца стучали в такт друг другу, как одно, не отставая от ни на секунду их заданного ритма. Зверь тяжело дышал, блаженно поддаваясь своим алчным животным инстинктам и затуманивая разум мыслями о жалких жертвах, просящих о помощи, и медовой крови, которая будет таять в его пасти, словно сахарные кубики в кипятке горячего кофе. Не желая тянуть время, господин закрыл глаза, еще крепче сжимая металлический ошейник. В чисто черных глазах тигра медленно рисовались красные неоновые линии, с адской болью выжигая зверю глаза, ставя магическое клеймо. Животное ревело, выпускало когти и драло ровные доски ценного пола, сдирая верхние слои древесины в щепки. -Куда это ты собрался? — два существа вместе наклонили голову набок и начали издавать звуки, похожие на голоса людей; высокие и очень низкие тона сливались воедино, — Мы еще не закончили, — Адлер отпустил ошейник, приподняв краешек верхней губы и прикусив оголенным белесым клыком бледную кожу нижней, злобно улыбаясь своей очередной победе.       Оттолкнувшись мощными задними лапами, Это одним прыжком набросилось на миниатюрного (по сравнению с Ним) паренька и сбило с ног, налегая на него всей своей огромной массой, прижимая, чуть ли не выворачивая его плечи к полу. Эрнст почувствовал острую, пронзающую насквозь, словно кинжал, боль; волна адреналина хлынула ему в голову, заставляя издать истошный крик и повышая температуру беспомощного тела до критического; каменные кошачьи подушки лап ломали кости: они хрустели под такой тяжестью, как тоненькие сухие хворостинки, которые можно сломать одной слабой ручонкой. Ему ни раз ломали их, но дар ошибочного ритуала — ликантропия — позволял моментально справляться с любыми травмами и с меньшими мучениями переживать пронзающие мышцы маленькие, словно пыль, осколки костей и суставов.       Возбужденный слащавыми криками и славным похрустыванием, господин, плавно проводя рукой по воздуху, изгибая и слегка выворачивая кисть, приказал входной двери плотно закрыться на замок; идеальностью его движений продолжала потрясать, он делал все аккуратно, без рывков, словно учился каждому ходу по несколько лет. Зло в голове доминировало, а власть туманила рассудок, державшийся самыми кончиками пальцев о тоненькую ниточку, по которой он ровно ходит туда-сюда, очень часто неумело срываясь с нее, когда происходят резкие смены настроения Адлера.       Господин поднял руку, отчего его марионетка быстро послушалась и повторила вслед за ним то же движение, ни на секунду не отставая от своего повелителя. -Зря ты…оскверняешь…душу своего сына, — пытаясь не показывать боль, тяжело прошептал Эрнст, мучаясь в «предсмертных» конвульсиях и заглядывая в красные пентаграммы, в которых читались беспомощность, принуждение и неволя, — он обожает тебя, как… — он закашлялся, сжимая из последних сил руки в кулаки, — как я обожаю…презирать тебя, доказывать твою…неправоту и вытягивать из недр…пустой, как болванка, души напоказ твою жалкую…сущность.       Господин оскалился, показывая свои острые, белоснежные клыки, прорычал и, выпуская толстые твердые, словно металлические, когти марионетке, со всей ненавистью ударил по красной, горячей щеке Эрнста. Три широкие сальные, с примесью грязи и соскобленной кожи дорожки оставила тяжелая лапа Анселла, которая впилась в покров ланиты*(щеки), как весенний комар вонзается иглой в руку, чтобы насытиться своей жертвой. Вервольф, на несколько секунд потеряв сознание и увидев тихое, свободное от текущих проблем место, дрожащими движениями век открыл глаза, почувствовав, как рана затягивается и заживает. -Ты ведь прекрасно знаешь, что это…бесполезно, Адлер. Боли я практически не чувствую, а дар наивысшей ликантропии сравним лишь с бессмертностью, — слабо улыбнулся Эрнст, расслабившись и ожидая следующего удара. -Я-демон, — два голоса снова слились воедино; тигр часто шевелил пастью и языком, очень стараясь успевать за господином, — бессмертность и магия подвластны только мне, — вновь оскалился на своего врага хозяин, — ты слишком громко говоришь о своей регенерации кожных покровов. Если я захочу, — он медленно начал идти в сторону обездвиженного, — то разрежу тебя на миллионы, — Адлер отстранил свой взгляд на камин: голодное пламя с жадностью и аппетитом, слегка похрустывая еще не догоревшими тоненькими палочками, грыз новые поленья, превращая их в черный, маркий уголь, — маленьких, — он повернулся обратно, сжал руки в замок и начал медленно разводить их, быстро-быстро шевеля пальцами, — кусочков, — довольно улыбнулся, показывая красивые, ровные лилейные зубы, выпрямил спину, — тебе бы не следовало хвастаться тем, что природа подбросила тебе лишний, никому не нужный, — приложил палец к подбородку, делая вид, что о чем-то задумался, — как ты сказал? Ах, да, — его глаза игриво осматривали обездвиженное, больное и вечно страдающее от рук хозяина тело молоденького парня, — «дар», — громко выделил из всего диалога слово, которое считал смехотворным бредом из уст гордого человека с высоким самомнением, отчего даже сам слегка ухмыльнулся, — ликантропии. Знаешь, расскажу тебе вещь одну, — он подошел к стене, в метре от которой находилась голова Эрнста, нахально и брезгливо переступая через его ноги, и облокотился о нее, скрестив на груди руки, — мерзкую…кстати, надеюсь, тебе удобно слушать, если тебя держит гигантский тигр? — с сарказмом спросил Адлер, слыша в ответ усталый вздох, — Очень боюсь, что рыбка ускользнет, извини, — польщенный таким ответом решил продолжить то, что хотел сказать ранее, — твой дар-смешная чушь. Выкидыш природы, которого она отдала лишнему человеку. Словно бесполезного ребенка мать подкидывает в чужой дом. Знаешь, почему? Ты должен был сдохнуть в этом паршивом ритуале и не видеть этот свет уже два года. Ты попал под горячую руку нашей матушки-создательницы (или как вы — люди — называете этот абсурд) — господин махнул рукой, повелевая Анселлу отпустить уже сполна выбитого из сил врага и уйти прочь, привести себя в нормальный вид.       Недовольный зверь бросил осуждающий дикий взгляд, полный неистовством и неудовлетворенности от непролитой крови. -Я сказал вон, — строго повторил Адлер, указывая пальцем на лестницу. Тигр с порицанием и исступлением кивнул мордой, неохотно отпуская хрупкие для таких лап плечи и быстрыми, но тяжелыми прыжками добираясь до второго этажа, исчезая за ближайшим углом. -Дрянное и скверное животное, — вполголоса возразил Эрнст, поднимаясь с пола; пузырьки воздуха между его суставами лопались, издавая характерный звук, — тело онемело полностью, — выпрямил затекшие плечи. Адлер резко схватил его со спины за снежные волосы и с яростью притянул к себе. -Не смей шевелить своим поганым языком в сторону моего мальчика. — с огромной неприязнью прошептал он на ухо, толкая рукой вперед уставшего от пыток хозяина дома парня, который еле смог удержаться на ногах, полных изнеможения, — Тебе, наверное, интересно, сколько будет продолжаться это? Я-демон. А демоны не убивают. Они мучают, жгут, истощают, выпивают всю кровь до того момента, пока до смерти не останется пара миллилитров, стегают хлыстом, унижают. Жертва будет держаться за этот канат жизни, она его не отпустит, даже если всей своей душой захочет этого, потому что обыкновенные инстинкты организма не позволят этого. Демон знает, сколько сил нужно угнетенному ненавистью, чтобы удержаться своими маленькими ручками за этот канат. Разум будет требовать смерти, а организм-жизни. Поверь, Вервольф, я изнурю тебя до такой степени, что ты будешь видеть свою жизнь как кошмар. Ты будешь засыпать, отчаянно и с болью в легких молясь тому, что умрешь на следующее утро. Просто поверь мне. Демоны не лгут. Эрнст бросил короткий взгляд на своего мучителя, прошелся на остатках сил и яростного порыва до стеклянного столика и устало оперся о него двумя руками, с каким-то энтузиазмом слушая новые, в какой-то степени бредовые истории господина, которому он из личных принципов не смеет подчиняться. -Ты, наверное, тот самый искатель правды и истины? Присаживайся и не спорь с тем, кто связан с тобой. Не кровно, конечно, этот свет не распорядился тем, чтобы связать тех, кто противоположен мировоззрением, принадлежностью к тому или иному миру и даже цветом волос, — мило, что даже стало непривычно для Вервольфа, улыбнулся хозяин дома, — разговор будет очень долгим, как и обещал тебе в самом начале, если бы твое самомнение не стало капризничать и управлять тобой, как марионеткой. Извини, мне не хочется опозориться перед сыном, — прошептал отец, желая увидеть в глазах приписанного ему в странном документе врага, — он хочет видеть меня величественным. А если быть еще точнее, то я заставляю его хотеть видеть меня доминирующим. Упасть в глазах прислуги-истинный позор, — прервался Адлер, в очередной раз присаживаясь на мягкий кожаный диван. -Ты до сих пор считаешь своим подчиненным? — Эрнст встряхнул головой, убирая с лица соломенные волосы, противно колющие глаза и щеки. -Я бы предпочел обращение на Вы, но ждать от лишенного чувств пса этого не стоит, — скрестил руки на груди и солидно закинул ногу на ногу, — хотя ты должен благодарить меня за спасенную тебе жизнь. Зрачки Вервольфа расширились, закрывая чуть ли не все глазное яблоко, губы еще больше побледнели, превращаясь в тонкую полоску, а ладони резко покрались тонким влажным слоем пота. -А теперь буду говорить я, позволишь? — с серьезным выражением лица протараторил Демон, следя за тем, как в недоумении Эрнст поднимает голову, до сих пор стоя на ногах, — Моя дочь безумно влюблена в твой облик. Эта жизнерадостная девчонка ночами резала себе руки, капая на них только что выпущенными солеными, как вода в море или океане, слезами. Она хотела превратить душевную боль в физическую, чтобы почувствовать на живой шкуре, какого это. Что я только не делал, чтобы ей стало легче. Я дарил ей все. Все, Вервольф! Ты не знаешь, что значит подарить все. Я обещал ей город, наследство, миры, возможности, видишь? — он достал из кармана слегка пожелтевший старый лист бумаги, на котором стояла печать в форме звезды и прилегающей к ней странных символов и маленькая черточка черной пасты в самой нижней строчке; сверху было написано прописным немецким текстом о всякой дорогой чепухе, которую хозяин хотел оставить своей любимице, наивно думая, что это послужит успокоением, — Здесь все! Она уже приложила кончик ручки к этой бумаге, поддаваясь своим истинным чувствам циничного дьявола, но остановилась, понимаешь? -Так вот что скрывала Андайн столько времени, — прошептал про себя Эрнст, подробно рассматривая уже бесполезный документ, вчитываясь в каждое слово и вспоминая уроки немецкого языка из старой, уже, наверное, сгнившей школы. -Was ist du sprichst?! *(О чем ты говоришь?!) — случайно, на своем родном языке заговорил Адлер, соблюдая произношение и приятную на слух картавость; его глаза с недоумением сконцентрировались на дрожащих зрачках Эрнста, с интересом читающего обещания, изложенные лишь на каком-то листе бумаги, которые не стоили ни гроша, а уж тем более не служили радостью для дочери. -Твои обязательства и до боли оглушительные слова о будущем имуществе не смогут истребить в ней ту меланхолию, в которую погружена ее человеческая душа. Она сама не хочет выйти из этой комнаты хандры и грусти. Андайн больна желаниями и вожделениями о такой вещи, как… — он горько ухмыльнулся, отводя робкий взгляд от бестолковой бумажонки, — любовь, — неловко прошептал он, еле выговаривая буквы, словно впервые слышит его и пытается изучить каждый слог, значение и способности этого чувства, которое, как многие утверждают, одарено талантом непосредственной власти над мыслями и действиями. -Ты хоть сам понимаешь, что несешь? — потерявшись в ходе мыслей Эрнста, Адлер аккуратно сложил документ пополам и провел по сгибу двумя пальцами, плотно прижимая два крыла листа друг к другу, — Мне жаль рассеивать твои утвердительные мысли, превращая их в туман сомнений, но эта девочка…не имеет в себе такого понятия как «человеческая душа»! — он плюнул последним словом, будто бы не хотел даже держать его в себе, его язык не хотел выговаривать подобных выражений, а мысли об этом не хотели задерживаться в голове больше, чем на доли секунд, — Не играй роль всевидящего и всезнающего, Вервольф, ты плохой актер на этой сцене, а твоя харизма даже не подталкивает следовать за собой. Я бы хотел толком разобраться с тобой насчет нее, но, похоже, зря завел этот театр. Ты похож на жалкого приспешника, борющегося за самого себя, — он резко привстал и схватил за воротник парня, оставляя на поношенной курточке небольшие затяжки своими острыми слегка крючковатыми, словно у хищной птицы, когтями, — мы выжигали раскаленными хлыстами это отвратительное понятие, доводя до такого состояния, что эти отпрыски ближайшие несколько часов забывали, как открывать рот или дышать, — вновь оскалился Адлер, чувствуя, как медленно вытягиваются его клыки и краснеют до того воспаленные глаза. -Но Андайн не подверглась этим процедурам, ты запретил проводить их, посчитав девочку особенной, — надавил на больную, кровоточащую рану Эрнст, медленно просыпая на нее соленую пыль, которая щипала, пробирала до костей и мучила жертву.       Губы господина задрожали, зубы начали слегка и часто стучать, а сила в руках и ногах медленно покидать, заставляя безысходно рухнуть на диван, вцепиться себе в волосы и что-то невнятно бормотать себе под нос. -Да, да, да! Да, черт возьми, да! — по нарастающей прокричал Адлер, не желая больше чувствовать тяжкий груз в своем фантоме сердца, которое ни разу в этой жизни не стукнуло и не испытало тех рвущихся наружу эмоций, которые заставляют биться сильнее и интенсивнее, — На ее девственной коже не было оставлено ни одного рубца гибких кнутов. Ее душа разбалована, не имеет иммунитета к вирусу ничтожной любви. Она страдает по тебе, как мать по своему потерявшемуся дитю. Дьявольское сочувствие к ней заставило мой дикий рассудок пошатнуться, моей руке с пламенным хлыстом–дрогнуть, а мыслям–резко перевернуться. Я совершил ужасную ошибку, не сделав вакцину против этого вируса своей девочке. Я почувствовал себя отвратительным отцом, позволив этим семенам разрастись в огромный, глухой лес, — Адлер медленно встал с дивана и аккуратно начал обходить Эрнста, оценивая положение своей жертвы и защитные рефлексы с врожденными инстинктами самосохранения со стороны, делая мысленную пометку на его шее (он действовал очень аккуратно и уверенно, зная, каким будет конец на этот раз), — Вервольф, — наиграно улыбнулся обреченному парню, остановившись за его спиной, в паре метров, — мне… — он вздохнул, опустив воспаленные глаза, словно в них долго светили яркие лучи летнего солнца, — очень… — сделал несколько бесшумных шагов к Эрнсту, облизывая во рту кончиком языка острые клыки, готовые вцепиться в кого угодно, и чувствуя, как они режут нежную кожу, — жаль…       Словно заточенные иглы по основание вошли в нежную, тонкую и чувствительную кожу шеи, не ожидавшую критического удара. Правое ухо явственно слышало жадные глотки. Он не пил человеческую кровь почти треть века. Адлер одной рукой держал парня за голову, а второй обхватывал плечо. Эрнст перестал чувствовать ноги, они затекали и обмякали, становились похожими на мягкую вату. Лицо медленно бледнело и с каждым разом походило на накрахмаленную простынь… Силы испарились… Нервы отказывали… Глаза закатывались, заставляя погрузиться в ненавистный волку сон… Он чувствовал, что отпускает этот канат…жизни. Кровопийца обхватил Эрнста за талию, чтобы тот не упал и не прервал долгожданную трапезу. Адлер, не прерываясь ни на секунду, про должал делать сильные глотки, словно он был заблудившимся среди пустынь, который только что нашел источник усмирения пожирающего изнутри хищника — жажды…       Он сделал последний, финальный глоток, высасывая последнюю каплю свежего сока и аккуратно отпуская белое, безжизненное тело на пол. -Нет причины, нет любви, — вытер окровавленные губы белой перчаткой, окрашивая ее в красивый бордовый цвет, — я найду другой способ осчастливить Андайн, — довольно улыбнулся он, думая об очередной своей… …победе?..

***

      Я поставил жирную точку на пожелтевшем листе бумаги и кинул взгляд на маленькую, густую лужицу воска, в которой торчал полусгоревший фитилек, держащий тлеющий огонек, в керамической чашечке. Я посчитал, что эта история исчерпала достаточно проблем, поэтому заканчивать ее не имеет смысла…