Незаконченная история...

      Свет уличных фонарей пронзал кромешную темноту, охватившую целый город, заключившую в свои страшные объятия и закутавшая в толстые, неуютные покрывала, скрывая маленький мирок от мерцающих точек-звездочек и яркой, молочно-белой луны, которой не хватало всего лишь маленького кусочка до полного круга. Она всеми силами отталкивала лучами темные пуховые перины, разрывая облачную ткань на части. Лампы на этих улицах давно не менялись, поэтому они излучали уютный, темновато-желтый оттенок, казавшийся таким теплым и приятным, что хотелось встать под фонари, забиться под них, как обманутый мотылек, ищущий солнце, и, попивая горячий кофе, размышлять о таком обширном понятии как «смысл жизни и существования». Пыль от машин, пропитавшая воздух насквозь, так и лезла в легкие, как паразит, доводя до болезненного кашля, но жители давно уже привыкли к такой обстановке и, видя, как прохожий задыхается от таких приступов, проходит мимо, не обратив даже внимания. Ночная прохлада слегка касалась своими омертвевшими пальцами, ласкала руки каждому и что-то невнятно шептала на ухо тихим ветерком, который прогуливался каждый раз в такое позднее время по старому городу. Знойная погода спа’ла, ее вытесняла приятная свежесть и влажный воздух. На улицах в это время никто не гулял - все давно спали в своих уютных кроватях или же, с аппетитом поедая очередной бутерброд, смотрят фильмы не для слабонервных. Нет, здесь никто не выпивал, и большая часть населения соблюдала правильный образ жизни, зная, что они и так скоро вымрут, как букашки. Никто не доживал еще больше, чем до 37 лет, а численность составляла лишь пару тысяч человек. Люди, которые срывались, начиная дико спиваться, пропадали без вести через несколько дней, о которых тут же забывали, не скорбя и не плача ни об одном из них. Ядовитая среда лишь забавляла и веселила мэра города, он был доволен собой и своей властью над всеми остальными. «Никто надо мной не властен. Власть – это награда сильнейшего, а сильнейший здесь – я», - говорил он, насмехаясь над теми, кто ниже его.       По дороге, от которой остались лишь тоненький слой асфальта и выпирающие наружу большие камни, задумчиво шел Эрнст, еле-еле перебирая ноги, шкрябая те самые камешки старыми, поношенными кроссовками с черными от грязи шнурками, не жалея сдирая отжившую уже свое время резиновую подошву. Когда очередной небольшой кусочек облупился от обуви, Вервольф остановился, безразлично рассматривая «мозоли ботинка». «Это старье уже никуда не годится, дешевые тапки лучше будут, - подумал он, озлобленно плюнув на асфальт, - в чем только ходит тот, кто может загрызть любого? – Эрнст посмотрел на затянутый облаками космос, начиная шагать вперед, медленнее, чем шел несколько секунд назад, сонно рассматривая каждую неровность в небесной картине, которую продолжал рисовать странный художник, хаотично размахивая толстой кисточкой, напитанной масляными красками, по холсту, - так ли должен чувствовать себя тот, кто навсегда объединился со своим любимым псом? Во мне бьются два сердца, но дикие удары первого заглушают и так еле слышные, сравнимые с редкой капелью, стуки второго, - Эрнст вздохнул, вдоволь насмотревшись на произведение мастера и почувствовав легкое головокружение, расслабил шею и опустил глаза, прикрывая их от усталости, - она постоянно снится мне, моя Каролайн, непорочная собачонка, жизнерадостная, приносящая теннисный мячик обратно, весь обслюнявленный, - Вервольф грустно улыбнулся воспоминаниям, на секунду почувствовав присутствие животного, которое все так же радостно, высунув розовый длинный язычок, сидело напротив хозяина, игриво, со счастливыми карими глазками осматривая его, как бы зовя резвиться снова, - прости, Каролайн, что не могу плакать от мыслей о тебе, - он начал слышать иллюзию звонкого лая, который доводил до мурашек каждый сантиметр тела Эрнста, - до сих пор помню твои бездонные жизнерадостные глаза, в которых хотелось с упоением утонуть, не боясь, что захлебнусь. Этот океан ни с чем не сравнится. Но и до сих пор не могу забыть ту серую пустоту в них, полное отсутствие жизни, как в пустыне, где даже маленькое растение задыхается от голода, - Вервольф со всей силы и яростью сжал кулаки, а его голос даже в голове начал дрожать от несправедливости бытия; мысли шли медленно, прошлая не давала ходу следующей, и на каждое предложение уходило около трех-пяти минут, - я нес тебя на руках до дома, мое сердце разрывалось на крошечные кусочки, похожие на стеклянную пыль, которая мелкой сыпью прилипала к стенкам сосудов, раздирая их так, что душевная боль переходила в физическую» - он вобрал в себя полные легкие ядовитого воздуха и поднял глаза. Через дорогу во всей своей не изменившийся даже через столько лет красе тихо замер на своем месте огромный двухэтажный особняк с ухоженным цветущим садом, отделенный от иного мира высокой изгородью, ее толстые металлические прутья извивались, словно змеи или лианы, образуя на первый взгляд хрупкую, но неприступную стену, похожую на неровную сеть с острыми кольями на самом верху. Добротные разноцветные камни окружали прямоугольные, с закругленными уголками две гряды с густо посаженными черными покрашенными розами (из-за своей демонической прихоти Адлер заставил свою прислугу аккуратно покрасить черной краской все бутоны цветов), провожающие любого посетителя до самой входной двери, где встречал уже сам хозяин этого богатого дома. Роскошный сад завораживал и привлекал своим обилием пышных кустарников, опрятностью и чистотой, в нем никогда не было мусора, даже опавших желтых листьев, Анселл бережно и аккуратно убирал местность, с некой любовью и осторожностью ко всему. Больше этого вертограда*(сад) он любил только своего хозяина. Днем камни блестели, как само солнце, отражая его лучи, и были похожи на яркие ровные цветные дорожки. Ночью же эта открытая «оранжерея» спала непробудным сном, сначала понежившись в рыжих лучах вечернего светила и к более позднему времени суток плавно закрывая свои глаза. «Лестное, но отвратительное зрелище», - тихо прошептал Эрнст самому себе и уже заворожившейся чарами пленительного места душе. Ее заколдовало легкое касание изумительного сочетания двух крайностей, но такая слабость внутреннего мира очень огорчила его обладателя. Он отвел взгляд в сторону и сделал несколько медленных шагов вперед, перейдя небольшую часть старой пустынной дороги. Путающиеся мысли перебило громкое хладнокровное карканье черного ночного ворона, Эрнст поднял глаза, попытавшись определить местоположение источника звука. Оно повторилось еще отчетливо два раза до того, как «звериные зрачки» не сфокусировались на пернатой твари, которая пронзала восхитительную тишину своими безобразными возгласами возмущения, как будто специально обращая на себя внимание. Черный вестник неудач сидел на толстой еле-заметной в листве какого-то дерева ветке, рывками головой, по-птичьи, осматривая местность и слегка лязгая*(щелкая) толстым, мощным клювом, словно перебирая маленький камешек. Несколько секунд посмотрев в мутные грязные глаза ворону, Вервольф нащупал в своем старом кармане «до смерти» изношенных джинс нож, который по пути разодрал очередную пару небольших дырок своим одним острым, даже спустя столько времени, кончиком основного клыка, до сих пор пропитанного кровью Каролайн. Снова обратив внимание на зачарованное место, Эрнст продолжил делать неспешные шаги, размышляя о своем выборе, которое он сделал еще в квартире подруги. «Общение со своим вечным врагом никогда не помешает. Тем более, - он чванно*(высокомерно) осмотрел поместье, - я ему кое-что задолжал» - усмехнулся, слегка приподняв только один краешек тонких сильно потрескавшихся от постоянных резких перемен температур, слегка посиневших губ и исподлобья, спрятав в высокий воротник кожаной темно-синей, почти черной, ветровки (которую он носил даже в дюжие морозы) свой слегка заостренный, детский подбородок. Уверенный в себе уже достаточно взрослый паренек целеустремленно зашагал в спящую ограду знатного имения.       Легкий, звонкий частый стук эхом раздался в огромном зале отталкиваясь от толстых стен, все тише повторяя свой предыдущий звук, как в пустой комнате, в которой делается ремонт. Хозяин дома встал с дивана, ставя на круглый столик ароматный зерновой кофе, которым пропахло все помещение, по привычке быстро «проутюжил» руками свою верхнюю одежду, поправил плотно завязанный бант на своей шее, слегка послюнявил несколько пальцев правой руки и пригладил черные волосы. Он направился к двери, прямо держа спину и делая широкие шаги, по пути захватив с рояля белые перчатки. Стук становился с каждым разом все сильнее, громче и тверже, пока не превратился в долбежку. Пуфф, остановившись перед дверью, натянул на руки облегающие пальцы перчатки, которые идеально сидели на его ладони и перстах, выделяя все неровности и косточки. Обхватив золотую длинную ручку правой двери и потянув ее на себя, высокая фигура начала нахально рассматривать незваного гостя, загораживая ему путь второй рукой. -А я тебя ждал, - высокомерно, важно подняв слегка голову вверх, он посмотрел на парня, который был явно недоволен таким гостеприимством. Эрнст грубо положил руку ему на запястье и резко дернул вниз, пытаясь освободить себе путь, но она даже на миллиметр не сдвинулась с места, все так же твердо находясь в одном положении, отчего Адлер рассмеялся, показывая свой красивый, мелодичный злобный смех, от которого Вервольфу в данный момент хотелось провалиться свозь землю. -А ты мне нравишься, - с сарказмом пропел он, ложа руку себе на талию тыльной стороной запястья; господин сложил губы трубочкой и начал «почмокивать» ими, как бы зовя собаку, - в дом, песик, - убрал левую ногу от двери, пропуская гостя снизу, - тебе нужно кое-что мне вернуть еще, - беззаботным голосом пролепетал хозяин богатого имения.       Эрнст наклонил голову набок, неприятно нахмурившись и сжав холодное оружие в своем кармане. Одним рывком он мастерски подставил лезвие к шее давнего противника; тонкая, острая грань касалась нежной бледной кожи, слегка щекоча ее от чуть трясущейся руки парня, который уже в подсознании говорил себе, что это лишь ребяческие, безумные порывы, побужденные неизлечимой, до сих пор кровоточащей травмой детства. Адлер не шевелился, лишь опустил свой циничный взгляд на сделанную из черного золота рукоятку знакомого ножа, на которой были видны свежие отпечатки и маленькие капельки пота. Чисто серебряный клинок все так же четко отражал, слово зеркало, свои любимые черты лица. На гарде*(выпирающая часть, начало клинка) высечены «скромные» выпирающие кривые линии, похожие на гжель. Господин спокойно ухмыльнулся, приподнял бровь и подумал про себя, последний раз кинув взгляд на свое отражение в клинке, насколько прекрасна такая личность как он. Через секунду жаждущее крови лезвие «смертельно щекотало» горло Эрнсту, рукой которого уже управлял сам Адлер. -Будет похоже на самоубийство, правда? – с приятными эмоциями он сдавил его кисть еще сильнее, отталкивая его от себя; клинок впивался в кожу так, что одно неловкое движение, и останется глубокая рана, но Пуфф был осторожен, его руки работали слаженно и аккуратно, наводя больше паники, они ничуть не дрожали, так как делали это не впервые, - Я сказал, домой, псина, - сквозь зубы прошептал он, хватая растерявшегося Эрнста за шкварник второй рукой и с силой швыряя бедолагу в огромный холл, отчего он запнулся через несколько шагов и чуть не упал на пол.       Хозяин брезгливо отряхнул руки и закрыл за собой дверь, она издала огромный хлопок, который быстро распространился по всей комнате, оглушая чувствительные волчьи ушки Вервольфа. Он со всей мощью сжал раскалывающуюся голову двумя руками, с болью зажмурил глаза и попытался избавить себя от этого звука. -Будет он мне тут еще паясничать, клоун, - со злостью прорычал Пуфф, быстро направляясь в сторону кожаного дивана, - присаживайся, - мило пролепетал своим волшебным голосом господин, устраиваясь поудобнее на дорогой вещице. Резкие смены настроения и интонации были обычным делом для него. Он мог кричать, стегать хлыстом, как непослушную троицу, и через секунду говорить приятные слова, ласкающие слух и доводящие до мурашек любого. Мог гладить по головке, трепетно пропуская толстые локоны сквозь тонкие, красивые пальцы, и тут же вцепиться в них со всей, что есть в нем, мощью и ненавистью. Мог что-то рассказывать о своем дне, обыденной для него жизни и, спустя мгновение, рыкнуть, как взбешенное, недовольное животное, чуть ли не вцепиться своими крашеными когтями в глотку. -Какой-то ты совсем не разговорчивый, - устало выдавил из себя эти слова, сладостно растекаясь по дивану, как нежившийся на теплом летнем солнышке котенок, провожая полуприкрытыми глазами идущего к соседнему креслу озлобленного на эти омерзительные обращение к себе и обстановку, - присаживайся-присаживайся, у нас с тобой долгий разговор будет, - протянул он, загадочно улыбаясь. -Что еще тебе надо от меня, кроме этого чертового ножа? – Эрнст, не послушавшись, оперся двумя руками о круглый столик с красивой вазой, - Ты же не оставишь меня и Андайн в покое, я правильно тебя понимаю? – держа себя и свой пыл в руках из последних сил, Эрнст чувствовал, как его голос начинает дрожать, - Я ни за что в жизни не буду слушать твоих ничтожных приказов, - сквозь зубы прошептал он, внутри себя удивляясь невозмутимости мэра, - Ты, - ткнул пальцем, - лишь жалкое подобие «его величества», которое, потеряв свои силы, не сможет больше править ни городом, ни человеком. Никем! – он чувствовал, как кровь в нем начинает закипать от того, что наконец высказывает все свои мысли в лицо, унижает власть и чуть ли не плюет в лицо оскорбления, которых Адлер, по его мнению, заслуживает больше, чем верная и послушная собака вкусного ужина, - Ты жалок, ничтожен, пустячен, тщетен, как и все, что произошло от тебя. Ты, как безжизненная субстанция… -Стой-стой-стой, - сдержанно махнул рукой господин, медленно поднимаясь с дивана, зевая от скуки и, скрещивая пальцы в замок, потягиваясь – я ведь где-то это уже слышал... -Мне все равно, твое спокойствие меня даже сейчас не задевает и не удивляет. Твой рассудок дрожит, как продрогшая тварь. Это глупое подражание демону тебе не идет, извини, - перебил Эрнст, продолжая с удовольствием нагнетать обстановку, но все так же держа руку на кармане с холодным оружием («На всякий случай», - думал про себя он). -Ты хочешь, чтобы «его величество», как ты выразился, сорвалось? Ты чего добиваешься, пес? Это мой выбор, каким быть мне, а каким существовать тебе. Здесь решаю все я, т… -Понятно. Знаешь, на что это похоже? На детские трепания. Когда два маленьких не сформировавшихся дитя с цыплячьим умом начинают вести взрослую беседу, толковать о выборах и спорить о возрастающем долларе. Мне не о чем разговаривать больше с тобой. Эта беседа не вышла такой, какой хотел ты. Ах, да, - напоследок вспомнил он, чувствуя, как обстановка вокруг него становится жарче, чем пламя, тяжелее, чем несколько миллионов тонн и опаснее, чем Долина смерти, - твоя бестолковая безделушка, - Эрнст брезгливо вытащил из кармана нож, держа его лишь двумя пальцами, -не теряй больше их в телах моих лучших и самых любимых на свете друзей, - он небрежно бросил оружие на стол с небольшой высоты, звонкие удары которого отозвались в его ушах, доводили до сладкого безумия, которое Вервольф никогда не испытывал, - И еще, - улыбнувшись на зло Адлеру, заканчивал нудный разговор он, - эту беззаботную девчушку я не полюблю никогда. Я не знаю, зачем ты борешься так за нее, моим чувствам настал предел два года назад по твоей вине. Мне хочется провалиться под землю, потому что не могу ответить взаимностью, а, нагрубив, извиниться. Я могу сказать ей, что она глупая дура, истеричка, не почувствовав даже трепета своей совести. Я выговорился. Я не предусматривал того, что ты сделаешь со мной сейчас. Все демоны когда-то были ангелами. И в каждом демоне есть лучик ангельской души. Но мне сложно представить, на что способна твоя черная душа, в которой даже капля светлого и солнечного отсутствует.       Он быстрым, целеустремленным шагом направился к двери, пока не услышал свист, словно зовут собаку, который почему-то насторожил его и заставил резко обернуться, открывая глазам такую картину…