Профессор Адамсон

На следующий день ближе к обеду Гермиона отправилась в Хогвартс, по личному приглашению директора. Девушка немного волновалась, ведь после войны она не возвращалась в школу, и ни с кем, кроме семьи Уизли и Гарри, не общалась. Ступив на территорию школы, Гермиона замерла, оглядываясь вокруг. Практически все было восстановлено, но оставались места, что хранили в себе детали прошлых событий, будоража память и раздирая только недавно зажившие раны в кровь. Мозг услужливо выдавал картинки военного времени, до мелочей напоминая как все было. Хоть Гермиона и старалась не думать, но память крупицей за крупицей воплощала события, поднимая в душе девушки новую волну боли. Тяжело сглотнув и опустив взгляд себе на обувь, Гермионе показалось, будто ее ноги утопали в луже крови. Перед носом неожиданно появился тошнотворный запах гари, железа и чего-то ещё, чего именно она сказать не могла. Девушку начало мутить, голова закружилась, несколько слезинок сорвались вниз по щеке. Она понимала, если сейчас, в эту минуту, не возьмёт себя в руки, то ещё долго не сможет успокоиться. Распластавшись на земле, Гермиона будет выть от обречённости и кричать, выпуская всю боль и тоску, что копились тяжёлым грузом на ее сердце все эти недели. Поэтому прикрыв глаза и мысленно досчитав до десяти, она глубоко вдохнула и выдохнула, быстрым шагом направляясь к дверям. Стоило переступить порог школы, как ее оглушила гробовая тишина. Казалось, замок умер, так и не сумев возродиться. Гермиона слышала собственное дыхание, и мысли в ее голове казались столь громкими, словно девушка озвучивала их вслух. Она не сбавляла темп, покидая коридор за коридором. Гермиона словно бежала к кабинету директора, под оглушающий стук каблуков. Или так стучало ее сердце? Только возле двери она смогла выдохнуть и перевести дыхание, чтобы через пару секунд занести руку и постучать, оповещая МакГонагалл о своем прибытие. — Войдите, — услышала она. Аккуратно толкнув дверь, Гермиона вошла в кабинет, стараясь не создавать лишнего шума. Она сделала несколько шагов от входа и остановилась под тяжёлым, пристальным взглядом поверх квадратных очков. Минерва МакГонагалл практически не изменилась. Все тот же строгий пучок, только седины в нем, кажется, стало в два раза больше, уставший взгляд и темные круги под глазами. Но они смотрели на нее с такой грустью, тоской и заботой, что у Гермионы защемило сердце, и в эту же секунду захотелось броситься к женщине и обнять ее. Только девушка не решилась, продолжая топтаться на одном месте. — Добрый день, Гермиона, — поприветствовала ее женщина, вставая со своего места. В несколько шагов она преодолела разделяющее их расстояние и заключила в крепкие объятия исхудавшее тело Гермионы. И только после этого она смогла выдохнуть и расслабиться, прижимаясь к женщине поплотнее. — Добрый день, директор. Разомкнув объятия, МакГонагалл отстранился и Гермиона почувствовала, словно она потеряла защиту и вновь осталась наедине со своей болью в этом мире. Только директор, кажется, этого не заметила. Женщина улыбнулась и указала на свободное кресло, возвращаясь на свое место. Опускаясь на мягкое сидение, девушка обвела взглядом пространство, отмечая, что практически ничего не изменилось. Все та же круглая комната со множеством окон, в которые проникал мягкий теплый свет и согревал весящие на стенах портреты бывших директоров и директрис. Они этого не чувствовали, но, казалось, им было приятно делать вид, словно под теплые, ласкающие их полотна лучи солнца было приятно дремать в своих рамах, тихо посапывая. Но только один портрет не спал, с интересом наблюдая за ней. За рабочим столом Минервы МакГонагалл висел портрет предшественника нынешнего директора — Альбуса Дамблдора. Он тепло улыбался, бросая лукавые взгляды то на Гермиону, то на Минерву, а потом закрывал глаза и делал вид, что спит. Отвернувшись, девушка отметила один нюанс, который бывший профессор трансфигурации все же поменяла — не было столика с кручеными ножками, на котором звякали и трещали различные серебряные приборчики. А ведь Гермиона не сразу поняла насколько непривычно тихо в кабинете. Разглядывая небольшую библиотеку и на одном из шкафу потрепавшуюся распределяющую шляпу, что мирно отдыхала, Гермиона не сразу заметила, как МакГонагалл достала волшебную палочку и расчертив ею воздух, вызвала патронуса. — Профессор Адамсон, зайдите ко мне, — проговорила женщина, и светло голубая кошка, вильнув хвостом, выпрыгнула в открытое окно. Гермиона с любопытством проследила за ней, а после перевела взгляд на директора. — Как Ваше самочувствие? — на этот раз обращаясь к бывшей ученицы, женщина наливала горячий чай в небольшие кружечки. На стол опустилась вазочка с овсяным печеньем, а перед Гермионой появилась кружка, из которой ели заметными завитушками выходил пар. — Спасибо, уже лучше, — соврала она, но взгляд директора МакГонагалл говорил о том, что ее так просто не обманешь, да и внешний вид Грейнджер говорил об обратном. Словно для вида, рядом с ней стоял чай, но женщина ни разу не притронулась к нему. Она, сплетя пальцы и положив на них подбородок, внимательно наблюдала за своей бывшей ученицей, словно пытаясь прочесть ее, как книгу. И строгий взгляд полный мудрости и опыта говорил за нее. МакГонагалл видела все, прекрасно понимала, и Гермионе даже показалось, что знала причину ее состояния, но не спешила вмешиваться, позволяя девушке самой начать разговор. И она с радостью бы поделилась наболевшим. Может быть, тогда она бы облегчила свою боль и жить стало чуточку легче. Но Гермиона не могла. Ей не хотелось видеть в глазах женщины обсуждение. Она понимала, что сможет открыть душу только тому человеку, которого увидит в первый и последний раз, и, желательно, не из волшебного мира. За эти полгода она даже задумывалась об услугах психолога, но возвращаться в маггловский мир, к которому по крови она принадлежала, не хотелось. Поэтому вся мысли, чувства она выплескивала на пергамент, который позже сжигала в пламени камина. — Гермиона, я думаю, на войне ты потеряла дорого сердцу человека, — тихо и аккуратно вымолвила директриса, внимательно следя за поведением Гермионы. — И я хочу сказать, если ты винишь себя в его смерти, то напрасно. Каждого спасти, к сожалению, невозможно. Лицо непроизвольно скривилось. Женщина практически все сказала так, как было, за единственным исключением: она была виновата. Гриффиндорская всезнайка не смогла воспользоваться знаниями в нужное время. И это стоило жизни. — Профессор М… — Минерва, — исправила ее женщина и тепло, словно, по-матерински улыбнулась ей. — Минерва, вы не понимаете, — совсем тихо прошептала она, и невольно бросила взгляд на портрет бывшего директора, что с интересом слушал их разговор. — Как раз-таки понимаю. Я не первый десяток лет живу, милая, и многое повидала. Поэтому, видя ваше состояние, говорю: вашей вины нет и быть не могло. Единственное, что я не знаю, кем был этот человек, но видя, как вы мучаетесь и терзаете себя, понимаю, что не просто из чувства невыполненного долго и сострадания. На минуту замолчав, она продолжила: — Расскажите мне, поделитесь, вам станет легче. Гермиона посмотрела в окно. В глазах предательски заблестели слезы. Она сидела здесь, но мысленно находилась в том помещение, вновь возвращаясь в тот страшный день. Прогнившие доски неприятно скрипели, выдавая ее присутствие, но единственному находившемуся здесь человеку было все равно. Он не слышал скрипучие, неуверенные шаги, что медленно приближались к нему; не видел как кто-то опустился рядом и едва коснулся окровавленного воротника. Пальцы предательски задрожали, и Гермиона поспешила спрятать их под столом. Было неприятно возвращаться в тот день, ведь ее раны, к сожалению, ещё не зажали. День изо дня она ковыряла их, вновь и вновь убеждая себя в своей беспомощности. Ее ум в нужный момент подвёл, и это стоило жизни. Девушка не раз думала о том, а смогла бы она его спасти, сделай хоть что-то. Сейчас был бы он жив или все было бесполезно? — Что ж, Гермиона, я настаивать не буду, — вырывая из мыслей девушку, сказала она. Насильно мил не будешь, поэтому Минерва лишь устало прикрыла глаза и ущипнула себя за переносицу, а затем добавила: — Как вы могли заметила, я пригласила профессора Адамсона. Он преподает с недавних пор зельеварение, а также является деканом факультета Слизерин, — Гермиона вздрогнула. Неприятным чувством на сердце прошлись слова директора. Поэтому чтобы скрыть свое поведение, Гермиона поправила юбку платья и мельком заметила движения в портрете Дамблдора. Он странно кивал головой, при этом не отводя взгляда от девушки. Но в полное недоумение ее привело то, что бывший директор подмигнул ей, улыбнувшись хитро, и покинул портрет. — Вы меня слушаете, Гермиона? — Да, — она посмотрела на женщину. — Так вот, профессор Адамсон, я думаю, сможет вам помочь, — серьезно сказала она. — Я беспокоюсь за вас, дорогая, поэтому я попросила профессора поговорить с вами. И предвидя ваши вопросы, отвечу наперёд: профессор какое-то время работал в маггловском мире психологом. И поэтому, я уверена, он сможет оказать хоть какую-то помощь вам. Негодование и непонимание четко отражались на ее лице. Гермионе, при всем уважении к Минерве МакГонагалл, хотелось высказать все, что она думает о нарушение личных границ, четко давая понять, что ни в какой помощи она не нуждается, и вообще ей давно пора. — Простите, директор, но … Предложение на половине застряло поперек горла, неуважительно прерванное открывшейся дверью. Стоит заметить, пришедший не соизволил даже постучать, нагло врываясь в помещении, словно в свои владения. Он чеканил шаги, впечатывая их в пол так, что, казалось, он его проломит. За ним развевалась черная мантия, раздуваясь от каждого движение. И Гермиона обязательно бы нашла в этом что-то знакомое, родное, если бы не была удивлена происходящим. Ведь Минерва никак не отреагировала на неподобающий тон гостя, лишь встала, коротко поприветствовала и поспешила удалиться, оставляя их наедине друг с другом.