История его жизни

Я наблюдала за всеми, кто хоть изредка оказывался рядом со мной. Изучала посетителя своей скромной обители спокойным ледяным взором. На меня редко обращали внимание, скорее даже скользили скучающим взглядом, осматривая сидящих рядом со мной. Подобных мне. Я не выделялась из толпы. Скорее даже наоборот — я терялась среди пестрых клоунов, разодетых принцесс, раскрашенных всеми цветами радуги артисток. Я была слишком обычной по их меркам. И не привлекала чьего-либо внимания. Я никогда не была чьей-то любимицей или фавориткой. И, возможно, даже если бы на мне было ярко-розовое платье со множеством рюшек и пестрая шляпка, на меня бы и посмотрели. Но не взяли бы к себе. Я была бракованной, кажется, так выразился самый близкий ко мне клоун. Я была одной из тех, кого называли некрасивыми. Я не обладала той пустой красотой, коей были наделены мои соседки. Я была уродкой. Слишком простая, замызганная, неправильная. И трещина на высоком лбу только добавляла несовершенства моему глупому образу. Но однажды, я оказалась в руках одного из посетителей нашего дома. Я ощущала дрожь каждой куклы, сидевшей со мной на одной полке, когда он зашел. Трусость тех, кто испытывал облегчение, тогда как тонкие кривые пальцы сжали меня в своих тисках. И лишь в этот момент я больше всего на свете желала снова вернуться на полку. Его скользкие пальцы оставляли липкий след на моих волосах, а острый коготок на мизинце неприятно царапал ногу, но это было ничем, по сравнению с запахом, что он оставил на мне. Я была не сильна в познании окружающего мира, а потому не знала, чем от него пахнет. Это было чем-то удивительно-отвратительным и странно-притягивающим, этот запах мне чудится во снах и по сей день. Сейчас я знаю названия всех составляющих его образа, но тогда такие понятия, как сигаретный дым, пот или бензин мне ни о чем не говорили. Я просто чувствовала их — тошнотворные ароматы его тела. Единственное, что мне было тогда известно, так это нежелание идти с ним. Я не хотела принадлежать мужчине с таким ужасным набором запахов. Он вглядывался в мои глаза с презрением и опаской. Я видела его трусость и страх, лед в глазах, что сковал даже сердце. Я чувствовала его отвращение ко мне, к моему собственному взгляду и не понимала: как такое существо, как он может ненавидеть меня? И осознание накатывается на меня кричащей толпой, отдается в мозгах громким набатом: он заметил. От его глаз не скрылся главный мой недостаток. Мой взгляд пуст. Отличен от других. Я мертва, действительно, мертва. Я чувствую, как мой лоб медленно раскалывается, а тело поглощает тьма полки. Рядом сидят встревоженные куклы: некоторые мерзко улыбаются, другие — дрожат от страха. И все это сплетается в единый клубок над моей головой. Какофония звуков и чувств проникает в мое нутро, но не получает ответа. Мне, действительно, все равно даже на собственную судьбу. Звук колокольчика достигает моих ушей спустя очень короткое время. Но мне оно кажется бесконечностью. Ведь мое фарфоровое тело все еще помнит его прикосновения. Мое платье до сих пор хранит его аромат, а случайно зацепившийся за острый палец клоуна подол платья неожиданно порвался. Теперь меня точно никто не купит. Впервые за свою долгую жизнь я хотела заплакать. Чувство, называемое болью расползалось по моему хрупкому телу вместе с темнотой полки, словно мерзкий таракан, облюбовавший особенно вкусный кусочек еды. И вновь чье-то прикосновение. Нежное, осторожное, словно он боялся ранить меня еще больше. Глупый, наивный ребенок. Но в нем столько трепета. Он переполнен сожалением — полная противоположность. С ним я готова пойти куда угодно. Его лицо было полно грусти, а глаза медленно копили излишнюю влагу. Он резко сморгнул и первая капля дождя, что обязательно должны были пролиться в тот день на улицы жестокого города, стекла по моему лицу. Словно я заплакала. Мы медленно удалялись в глубь магазина, прячась от чего-то страшного, неизвестного. Словно хотели спастись во всепоглощающем мраке. Я чувствовала его страх, едва не перетекающий в глухое отчаяние, но искренне не понимала. Я наблюдала за его мерными, отточенными движениями и постепенно проникалась чем-то… до сих пор неизвестным. Нож лежал в его руке так уверенно, словно это его единственное место, самое верное из всех. Тогда я начала ревновать его руки к остальным вещам. Когда он скрылся за одним из особенно высоких шкафов, мне стало по-настоящему одиноко. Раньше я никогда не оставалась одна: когда у меня были хозяева — я имела множество сестер, когда я жила на полке — рядом постоянно кто-то отпускал в мою сторону злой взгляд. А сейчас, сидя на этом столе, я поняла, что же такое одиночество. Ему стоило вернуться в сопровождении колокольного звона, чтобы я впервые почувствовала радость. Его прикосновения вызывали в мертвом сосуде дрожь, а веселые искорки в глазах заражали энтузиазмом. Я искренне недоумевала, когда он снимал замеры с моего хрупкого тела, но то, как ласково он касался моей бесчувственной кожи, заставляло меня чувствовать. Каждое его движение, каждое касание было наполнено жизнью. Теперь мой взгляд не был пуст. А еще я постепенно влюблялась в его почерк. В манеру письма. В то, как он вырисовывал каждый мой локон на белоснежном листе. В то, как резкие движения наносили удивительно легкие и нежные штрихи, подобно мягкому перу, что выпадет из подушки при таком же обращении. Я любила слушать его голос. Столь тихий и редкий, но оттого хриплый и глубокий. С возрастом он постепенно менялся, ласкал слух. И лишь одно оставалось неизменным: его отношение ко мне. Его трепетные движения оставались прежними, несмотря на течение лет. Но я чувствовала, как он неумолимо ускользает от моего взора. Ему очень нравилось меня рисовать. Возможно, он делал это даже чаще, чем с другими. Я не видела всех его работ, но знала, что в каждой следующей кукле была часть меня. Однажды он даже сказал, что обязательно нарисует и переоденет всех кукол с моей родной полки. Тогда я впервые по-настоящему испугалась. И верно, этот ужас отразился на моем мертвом лице, ведь его голос впервые задрожал. В тот день, вытирая слезы с моих фарфоровых щек, он заявил мне, что я все равно останусь самым лучшим его творением. Я останусь его другом. Он всегда будет моим Мастером. С тех пор я больше никогда не боялась его потерять. Я больше не ненавидела наряды, изображенные его умелыми руками. Не хотела уничтожить тех, кто терпеливо ждал, когда новый костюм сядет на него, как влитой. Тогда я желала лишь одного: быть его единственной моделью, напоминающей ему об истинной красоте.