Люблю тебя

Жизнь так скоротечна и так непредсказуема, что за ней трудно поспевать. Еще совсем недавно я заливала подушку слезами из-за предательства единственного любимого человека, а уже сейчас я почти не вспоминаю о нем. Почти. Только когда в моей голове появляются мысли о Мануэле, на плечи опускается невообразимая тяжесть, и становится невыносимо больно. Порой, мне казалось, что эту боль ничем нельзя вылечить, сколько бы времени ни прошло. Хоть и говорят, что время лечит, но как бы там ни было, а первые чувства, первую любовь ничто не сможет затмить. Пабло больше не пытался приблизиться ко мне. Он понял, что я не смогу быть с ним, но не принял и держался на расстоянии, не спуская с меня глаз. И пусть он ревновал и злился, но я уже ничего не могла поделать. То отношение к нему, которое было всего год назад, исчезло безвозвратно. В то время я еще терялась в своих чувствах. Иногда действительно были моменты, когда возникало желание оказаться в объятиях Бустаманте. В то время со мной еще был Ману. Его предательство перевернуло мое отношение ко всем окружающим меня парням. И только Томасу я позволила заполнить образовавшуюся пустоту. Хотя, нет, я не позволяла. Он сам окутал меня теплом и заботой, которая проникла сквозь все возведенные мной барьеры. Томас стал замечательным другом. С ним рядом было приятно находиться. С ним мне было… хорошо. А еще он никогда не пытался влезть ко мне в душу, и ничего не требовал от меня. Я знала о его чувствах, видела, что ему безумно хочется, чтобы наши отношения стали более серьезными, более тесными. Но я боялась. Иррациональный страх снова потерять себя душил и мешал двигаться дальше. Только у всего есть свой предел, даже если это предел страха. Каждое утро Томас встречал меня в коридоре перед входом в женское крыло со словами «Доброе утро, родная». Вечером он так же провожал меня и всегда желал сладких снов. Он заботился и оберегал меня ото всех, кто мог причинить мне боль. Порой мне хотелось, чтобы он хотя бы немного разозлился на меня, накричал, обиделся. Но на все мои капризы он только снисходительно улыбался и выполнял даже глупейшие требования. Его отношение ко мне больше походило на братскую любовь. Иногда слишком сильно. Но у меня уже был такой «брат». Теперь же мне хотелось более твердых отношений, чтобы они ничем не напоминали прошлые. После того поцелуя в школьном парке, Томас старался плыть по течению и не проявлял инициативы. А мне спустя полгода хотелось прибить его за это. Я ведь не маленькая девочка, с которой можно только за руку держаться. Тело, разбуженное чувственностью, требовало своего. Иногда до безумия хотелось крепких объятий и нежных прикосновений, а порой не хватало бешеных страстных поцелуев с переплетением тел. — Томас, можно задать тебе вопрос? — ужиная в очередной раз наедине с ним в открытом кафе, расположенном во дворе школы, спросила я. — Конечно, — улыбнулся он. — Возникли проблемы с уроками? — тут же посерьезнев, предположил Эскура. — Нет. Проблема с тобой, — тихо ответила я, внимательно вглядываясь ему в глаза. — Уточни. — Я не вызываю в тебе чувств как девушка? Томас от неожиданности выронил вилку и нож, которыми тщательно разделывал отбивную на своей тарелке. — Не понимаю суть вопроса, — вмиг охрипшим голосом произнес он. — Я не возбуждаю тебя? Не вызываю страсть? Или ты не особо любишь девочек? А может, ты просто не в состоянии мне что-либо предложить? — я знала, что все обвинения ложные, но его наигранное безразличие разозлило меня. Я понимала, что несу полный бред, и продолжала говорить, давя всю неуверенность в себе. — С чего ты это взяла? — стараясь удержать безразличие на лице, спросил Эскура. — После того поцелуя ты ни разу даже не дал понять, что я нужна тебе… Словно ты охладел… — Я показываю это каждый день, каждую минуту. — Тогда почему ты не проявляешь инициативу? Ждешь, когда я сама брошусь тебе на шею? — Нет. — И какого черта ты вообще от меня ждешь? — вспылила я. Эта его «братская» забота и полное спокойствие бесили до безумия. — Я не хочу делать тебе больно, — опустив голову и разглядывая остатки ужина, тихо ответил он. — Ты просто идиот, Томас Эскура! — раздражение перелилось через край. Я подскочила со стула и рванула к своей комнате. Неужели он не понимает, что его отношение ко мне уже давно смогло собрать разбитое сердце и даже немножко заштопать изодранную в клочья душу? Я уже не дергаюсь, когда слышу имя Мануэля. А совсем недавно даже смогла спокойно поговорить о нем с Лухан. Я не могу утверждать, что вся боль растворилась. Она притупилась, оставляя тонкий отголосок где-то глубоко во мне, прикрытая новым чувством к Томасу. Мне было очень больно, пока я старалась совсем забыть о том, кого я слишком сильно любила. Это сжигало меня, снова возвращая на пепелище разбитой жизни, превращая в ничто. И только смирившись с тем, что я не могу стереть большую часть своего прошлого, связанного с Мануэлем, мне стало легче. С некоторых пор я могла думать о нем, как о человеке, подарившем мне весь мир, как о том, с кем я была счастлива, постепенно убеждая себя, что и Томас сможет справиться с той же задачей. Как бы Эскура не стремился оградить меня от внешнего мира, хуже вряд ли уже будет. И, я надеюсь, что будущее не будет ко мне снова жестоко. Ведь в нашем существовании должно же быть хоть какое-то равновесие, где за черной полосой обязательно следует белая. Я успела подняться по лестнице и уже взялась за ручку двери, ведущей в общежитие, когда Томас догнал меня и, резко дернув за плечо, развернул к себе. Я смотрела в его глаза и видела решимость, которая бывает только у человека, готового спрыгнуть с обрыва скалы в открытый океан. Он что-то говорил, а я все смотрела и смотрела, удивляясь тому, какие же у него красивые глаза. — Ты вообще слышишь меня? — взвился Эскура, встряхнув меня за плечи. — Нет, — честно ответила я. Томас застыл от удивления. А вся моя злость, кипевшая еще мгновение назад, испарилась, как и не было. Я подошла к нему вплотную и привстала на носочки. — Ты слишком много говоришь, — прошептала я, перед тем, как поцеловать его. Томми тут же обнял меня, крепко прижимая к себе и перехватывая инициативу, а я ликовала. Наконец-то! Меня охватили чувства и ощущения, которые я так давно не испытывала, о существовании которых я успела позабыть. Нежность к Томасу захлестывала меня, хотелось прижаться еще ближе, еще теснее, напиться его страстью и утонуть в ласке. Мне снова хотелось жить полной жизнью со всеми вытекающими последствиями. Почему наша жизнь так странно устроена: когда любят нас, не любим мы и наоборот. Я долгое время пыталась найти этому объяснение, но так и не смогла постичь истину. Предательство больно обожгло мою душу и заставило сердце покрыться ледяной коркой холодного бесчувствия. Я не могла позволить себе расслабиться и просто жить, ведь думала, что где-то на земле есть человек, который превратил меня в прах и развеял над миром. Почти год понадобился Томасу, чтобы вытащить меня из мрака, в котором я пребывала с момента исчезновения Мануэля. Почти год родные переживали и сходили с ума от беспокойства обо мне. Почти год пребывания в моем личном Аду. Только благодаря милому Томми я снова дышу полной грудью и не боюсь думать о завтрашнем дне. Только благодаря ему я смогла стать счастливой. Наши отношения длились три года, прежде чем Томас Эскурра сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться. Видимо, для спокойной жизни мне необходимо знать, что я не одна на этой планете. Как однажды сказала Мия — мы всего лишь хрупкие девушки, и без ощущения надежной защиты не выживем в суровом течении жизни. И Томми смог дать мне это самое чувство защищенности, за что я ему безмерно благодарна. А спустя еще полтора года с нами случилось чудо. Мили, наша малышка, наш солнечный ангелочек, любимая доченька стала еще одним кирпичиком в стене, ограждающей меня от прошлого, о котором я стремилась не вспоминать. А сейчас, держа в руках разорванное письмо, это самое «прошлое» настигло меня, как лавина, скатившаяся с горы, и я уже сомневалась, не поспешила ли я со своим решением не иметь ничего общего с ним. Может быть, я поторопилась, разорвав письмо в клочки. Все же любопытство это порок, а не добродетель. Прошлепав в кабинет, я высыпала обрывки на стол, а сама тяжело опустилась в кожаное кресло. Мой муж гордился этим чудо–приобретением, без остановок рассказывая обо всех прелестях данного вида кресел. Возможно, впервые сев в него, я и ощутила благодарность, ведь утомительная работа с бумагами порой доставляла массу неприятностей, но когда ты с комфортом располагаешься в удобном кресле, все остальное уже не кажется столь острым. Отодвинув от себя остатки письма, я потянулась к нижнему ящику стола. Сама не знаю, почему именно в этот момент, но мне захотелось вновь его увидеть. Нет, совсем не мужа. Человека, который оставил меня почти десять лет назад. Того самого… Самого веселого и отзывчивого. Того, кто жил ради меня, кто наслаждался моим счастьем, а после просто исчез, отмахнувшись нелепой и такой глупой отговоркой. Выдвинув нижний ящик, я протянула руку и коснулась снизу его дна. Там, в маленьком тайнике, о котором никто не знал, хранилось единственное напоминание о безоблачном счастье, которое мне выпало пережить. Щелкнув невидимой задвижкой, тайник раскрылся, а в мою ладонь упал увесистый конверт. Прислушавшись к дыханию дома, я убедилась, что никто не торопится меня отвлекать и снова с удобством устроилась в кресле, опустив на колени фотографии. Это все, что мне удалось сохранить в память о нем… о нас. Они лежали в строгом порядке, так настоял Мануэль. Он просил никогда не перемешивать карточки, чтобы я не упустила ни единого мгновения того дня, когда они были отсняты. «Я хочу, чтобы ты запомнила и никогда не забывала ни одной минуты из тех, что мы прожили». Возможно, в чем-то он был прав. Я действительно все еще помню каждую секунду, которую провела рядом с когда-то любимым, но теперь потерянным для меня человеком. Не глядя, я переложила несколько первых фотографий в конец стопки и только теперь решилась взглянуть на фото. Он так искренне улыбался. В его глазах сияло предвкушение. Он был очень доволен тем, как провернул за моей спиной какие-то свои дела и теперь жаждал получить мое восхищение в качестве награды. Он знал, что для меня главное, что он сам рядом, что я могу крепко его обнять, прижавшись к сильной мужской груди, или просто поцеловать, коснувшись теплых бархатистых губ. Но Мануэлю этого было мало. Он стремился доказать всю важность моего существования в его судьбе. И он это сделал. «Боже, — в очередной раз проносится в голове, — столько лет прошло, уже пора все забыть и жить дальше полной жизнью». Или это я так только думала. Тогда почему все еще больно видеть его образ? Почему сердце сжимается в груди и пропускает удар за ударом? Дыхание замедляется, руки постепенно немеют от плеч до самых кончиков пальцев, а ноги и вовсе перестают подчиняться разуму. Провожу пальцем по лицу на фото, и ощущаю мелкую дрожь. Нет, он не был самым красивым или привлекательным. Он был обычным, таким же, как многие другие. Но в нем было что-то, что заставляло кровь закипать в венах и разносить с бешеной скоростью адреналин по всему телу. Эйфория. Так, кажется, происходит, когда принимаешь наркотик. Вот он, мой личный сорт героина. Ни таблеток, ни уколов, а эффект тот же. Что я несу? Уже размышляю как в до слез сопливом кино. Но как быть, если все это происходит на самом деле? Перелистываю еще несколько фотографий. Пульс зашкаливает. Еще немного и мое сердце наверняка не выдержит, но я, как стойкий мазохист не отрываюсь от родного образа. На меня смотрят любимые карие глаза, и я тону в их жарком омуте. Я ощущаю всем телом, как он стоит рядом и рассматривает меня, прежде чем подойти, обнять и тихо прошептать: «Прости, я был не прав. Но я люблю тебя и очень сильно ревную». Почему именно эта фраза? Я и сама не знаю. Возможно потому, что чаще всего мы ссорились из-за Пабло. А возможно — мне очень хочется услышать, что он не забыл, не разлюбил меня и не покинул. Что Ману все еще мой любимый и самый дорогой человек на планете. Странно только одно: вся боль и все чувства возникают как-то отдаленно. Уже нет прошлой остроты до задержки дыхания, когда грудь сдавливают невидимые металлические обручи и не позволяют втянуть в легкие ни капли воздуха. Наверное, это все же хорошо. Прошлое прошлому. Пролистываю еще несколько фотографий, не задерживаясь долго ни на одной. Глупо, но я все еще его люблю. Не так, как я люблю Томаса. Если сейчас Томми вернется домой и вдруг скажет, что он уходит от меня, я не сорвусь, не смотря на возникшую боль. Видимо, к боли тоже можно привыкнуть. Снизу слышится хлопок входной двери — муж с дочерью вернулись с прогулки. Резко открываю верхний ящик стола и смахиваю в него обрывки письма. Позже еще будет время с ним разобраться, а сейчас нужно вернуть конверт с фотографиями на место. Когда Томми входит в комнату, я все еще стою на коленях возле стола и пытаюсь закрыть тайник. — Родная, ты здесь? — из-за массивного письменного стола меня практически не видно и я не спешу отвечать. — Мари, милая, ты дома? — выйдя из кабинета, спрашивает он в пустоту дома. Дольше молчать нет смысла. Тайник громко щелкает, я задвигаю нижний ящик стола и резко дергаю браслет на правой руке, разрывая его. Жаль, конечно, это подарок мамы на мое двадцатилетие, я его обязательно отнесу в ювелирную мастерскую, но позже. — Дорогой, я тут, — поднимаясь на ноги, крепко сжимаю в ладони разорванный браслет и с обиженным лицом шагаю к двери. Томас тут же возвращается в кабинет и как-то подозрительно на меня смотрит. — У тебя все в порядке? Я тебя не заметил. — Прости, искала браслет на полу и не сразу услышала тебя, — протягиваю к нему раскрытую ладонь с испорченным браслетом. Вздыхаю и огорченно говорю: — Он порвался. А это подарок мамы, — с трудом удерживаюсь от всхлипа. Все же мне уже не пятнадцать, такие проявления эмоций будут выглядеть наигранно и недостоверно. Сама не понимаю, зачем я вру Томасу. За все эти годы я ни разу не обманула его. Даже никогда не хитрила. Только кристальная честность в отношении к мужу. И что теперь? Почему я не могу сказать ему правду? Я более чем уверена, что он знает о моем маленьком тайнике и о его содержимом. За все годы, что мы прожили вместе, сегодня я впервые открыла этот чертов конверт с фото, о существовании которого Томас прекрасно знает. Но что-то все же вынуждает меня скрыть правду. Томас берет браслет и внимательно рассматривает его. — Не переживай. Завтра же завезу его в мастерскую, — улыбается он, а я от необъяснимого облегчения бросаюсь к нему на шею, зарываясь руками в его густых волосах и с трудом удерживаясь от непрошеных слез, и утыкаюсь носом в ключицу, втягивая аромат его одеколона. — Спасибо, — тихо шепчу. — Ты лучший, — все же всхлип вырывается. — Родная, ну, что же ты. Это всего лишь браслет. Уже завтра он вернется к тебе в целости. — Это подарок мамы, — повторяю я, отпуская мужа и делая полшага назад, глядя в пол. — Я знаю, — он вздыхает и берет меня за руку. — Завтра я верну его тебе. Обещаю. Я киваю. Боже, как же противно. Может, пока не поздно, сказать правду? Нет, после как-нибудь. — Мили сказала, заходил Маркос? Я киваю головой. — Что он хотел? Вот и все. Теперь точно придется признаваться. — А еще она сказала, что вы очень громко спорили. — Не сошлись во мнении, — буркаю я. — Не хочу говорить о нем. — Как скажешь, — Томас подходит вплотную и целует меня в щеку. — Я только надеюсь, что он больше не позволит себе подобное поведение. Иначе, я буду вынужден вызвать его на дуэль за оскорбление моей дамы, — как-то обреченно произносит он, а я чувствую, как расслабляются мышцы, и смеюсь, выплескивая напряжение. — Скажешь тоже, дуэль. Признайся уже, что давно не был в спортзале и соскучился по груше для битья. — Есть такое. Пабло как раз сегодня звонил с жалобой, что не может найти себе приличного соперника для спарринга. — А где Мили? — Помчалась в свою комнату. Она что-то забыла взять с собой. Что именно, она не сказала, но вынудила вернуться домой. Только он это сказал, как из коридора послышался голос дочери: — Папочка, я готова. Идем скорее, меня ждет Диего. Томас закатил глаза и вздохнул, но тут же поцеловал меня в щеку и поспешил на выход. Глядя ему в след, я в очередной раз подумала, что там, наверху, кто-то все же пожалел меня, потому что Томас Эскурра оказался самым прекрасным мужем и отцом. На первом этаже раздался хлопок входной двери, а я вернулась к рабочему столу. Что ж, наверное, теперь я готова встретиться со своим прошлым. Достав обрывки письма, я разложила их на столе, словно собирая пазл. До боли знакомый почерк уже так сильно не ранил, как казалось, что будет. То тут, то там я выхватывала обрывки слов или фраз, но суть уловить не получалось. Разозлившись на себя, отыскала в одном из ящиков стола скотч и начала склеивать подходящие друг к другу кусочки. Когда все было собрано, я откинулась на спинку кресла и отвернулась к окну. Не смотря на то, что кое-какие слова я уловила, читать все сначала все равно было страшно. Внутренний голос то и дело спрашивал, зачем мне это делать, ради чего бередить застарелые шрамы и вскрывать их вновь. И я соглашалась с ним, что не стоит их трогать, а значит и читать не нужно, только руки уже тянулись к проклятому листку бумаги. «Здравствуй, милая. Если читаешь эти строки — ты молодчина. Десять лет назад так и не сумел сказать тебе в глаза то, что решил написать. Ушел молча, сказав что-то напоследок про то, что полюбил другую… Так нелепо. Я написал это письмо тебе тем же летом и попросил отдать тебе, когда не будет следа от меня в твоей жизни, когда забудешь когда-то в будущем, когда уже счастливой будешь. Я обманул тебя и не ищу оправдания, просто так решила за меня всё судьба моя. И знаешь, самое сложное — сидеть в квартире, слышать твои тихие рыдания за дверью. Поверь, я тоже сейчас плачу и плакал ночью. А дело вот в чем: Врачи сказали, что у меня опухоль мозга. Мне осталось пару месяцев, я серьезно. Я никуда не уезжал, не любил другую. Разве я мог разлюбить тебя, мою родную? Мог забыть твою улыбку, твои объятья? Прости, что не примерил на тебя белое платье. Я надеюсь, это сделает кто-то другой. Всё было хорошо, просто нам не повезло. Я желаю тебе счастья, и вряд ли смог бы умирать на глазах твоих. И ты после не смогла бы быть с другим, жила бы прошлым. Прости, что обманул тебя, так было лучше для тебя — когда-то моей половины, просто знай, я искренне тебя любил. И люблю даже сейчас на последнем вздохе. Оставайся с богом» Руки тряслись, сердце зашлось в бешеном скачке, вырываясь из плена грудной клетки. В голове полный сумбур. Истерика медленно, но верно накрывала меня. Как? Как он мог обмануть меня? Как он мог разжечь пламя и оставить меня на пепелище? Как он мог не сказать о самом важном? Лишил меня того драгоценного времени, которое я могла провести с ним. За что он так со мной? Или это была какая-то особо извращенная месть мне? Он был болен, но не позволил оставаться рядом до последнего вздоха. И сейчас, когда я смогла склеить себя, он снова раскалывает меня по старым трещинам. Почему? Вопросы в никуда, потому что ответчик больше никогда не будет доступен. А что мне теперь делать с этим знанием? Как простить себя за все те мысли о нем, что поселились в моей голове. Как простить мое хрупкое, но все же счастье с другим. Без него. Руки потянулись к канцелярскому ножу. Тихий вжик и лезвие выдвинуто наполовину. Острый кончик упирается в теплую кожу прямо над веной. Если чуть сильнее надавить и протянуть от ладони до локтя, может быть, тогда эта буря, что кружит в груди и давит на ребра, мешая дышать, уляжется и отпустит? На запястье наливается первая капля крови, а блуждающий взгляд останавливается на фоторамке, стоящей на дальнем правом углу стола. На фото Томас держит Мили на руках, а та наклонилась в мою сторону и крепко обняла меня за шею, весело хохоча. Мили. Мое солнышко. Мой ласковый комочек счастья. Нет, я не могу поступить так с ней. Нож летит в сторону, а я придавливаю место прокола пальцами, размазывая выступившую из царапины кровь. Что ж, когда-то Мануэль был моим смыслом жизни. Я любила его больше, чем вообще возможно любить. Теперь же все изменилось. У меня есть мой милый Томас. Я не смогу подвергнуть его тому, через что прошла однажды сама. Ведь он тоже меня очень любит. И есть мой ангел — моя дочь. Оставить ее я не могу. То, как поступил Ману со мной, было чистой воды эгоизмом. Он не думал о моих чувствах, только о себе. Я не имею права так поступать. Знаю, что таких эгоистов как я нужно еще поискать, но у всего должны быть свои пределы допустимого. Мануэль перешагнул через этот предел. Лишил меня права самой решать, как действовать и как жить. И именно это оказалось для меня последней каплей. Я любила тебя, Мануэль. Теперь же я тебя ненавижу.