Люблю тебя

Полгода. Шесть месяцев, проведенные в вынужденном заточении. Двадцать семь недель, выпавших из моей жизни. Потерянное время, втечение которого, я так стремилась придумать новый мир. Что ж, к моему огорчению, мне не становилось легче. Наоборот, было только хуже. Я старалась удержать мираж растворившегося счастья, отказываясь воспринимать действительность. Сто восемьдесят девять дней, которые никогда больше не вернутся ко мне. Это время, которое я могла бы провести с мамой, лучшей подругой или, может быть, с тем, кто действительно будет дорожить мной настолько, что даже одна минута, проведенная врозь, сводила бы его с ума. Кто-то решит, что это слова законченной эгоистки, но я не такая. Просто когда все твое окружение состоит из четырех стен клиники с решетками на окнах, розовые очки как-то сами собой слетают с глаз. Это больно. Очень. Когда день ото дня память о прошлом пожирает изнутри, стремясь слиться с настоящим. Но я смогла. Я переборола себя, жирной линией перечеркнула все, что было до этого, и вернулась в реальность. Чтобы не остаться второгодницей, мне пришлось усиленно заниматься. Это трудно, но возможно. Особенно, когда ничего постороннего не отвлекает. Как только я оказалась дома, все мои силы были потрачены на уроки с репетиторами. Занятия длились по десять часов в день. Прелесть домашнего обучения заключалась в том, что мы могли потратить на изучение нового материала пятнадцать минут или, если он был сложным, целый час. На чем-то мы зацикливались надолго. Что-то проскакивали лишь поверхностно. Учеба давалась легко, но я все же сомневалась, что смогу догнать одноклассников. Не спорю, что порой я злилась на учителей, но когда пришло время для сдачи переводного экзамена, который проходил в «Элитном Пути», я готова была расцеловать всех тех, кто потратил на меня свое время. Последние летние дни пролетали моментально. Я не успела вдохнуть свободно, как настало время снова возвращаться к урокам. Только теперь уже в школе, вместе с друзьями. Всего лишь неделю назад я стояла в пустом холле, в ожидании результатов сданных мной экзаменов, и тоска мешала свободно дышать. Все в этой школе напоминало о том, о чем я мечтала забыть. Здесь я провела уйму счастливых часов в объятиях любимого. Здесь же сходила с ума, когда он решил, что устал от маленькой девочки. Возможно, я была неправа, ведь трудно отпустить самого дорогого человека, но порой это необходимо. — Марица, — пропела Колуччи, подлетев ко мне, — хватит мечтать! — Мия, отпусти, — я попыталась оттолкнуть настырную блондинку. — Сколько еще раз нужно повторить, что я терпеть не могу, когда меня лапают! Отпусти! — И не подумаю. Я не «лапаю», а выражаю свои чувства, — она еще крепче сжала руки на моей шее. — Барбитта! Ты решила меня задушить? — делая вид что задыхаюсь, просипела я. — Ну, вот, — резко отпустив меня, Мия сделала шаг в сторону. — Ты что, обиделась? — примирительно спросила я. — Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты так меня зовешь. — А ты знаешь, что я не люблю, когда на мне виснут. Я не вешалка и не подставка для зонтиков! — Хорошо, — сдалась Мия. — Извини. Просто у тебя был такой вид, что я не удержалась. Очень захотелось тебя обнять. Мы стояли на крыльце здания школы. Завтра начинались уроки, и мы с Мией ждали своих друзей. Да-да, именно с Мией, той самой Колуччи. За это лето мы смогли подружиться и вполне спокойно воспринимать друг друга. Мамина шутка, затеянная, чтобы проучить меня, закончилась настоящей свадьбой Сони с Франко Колуччи. Для всех это стало полной неожиданностью, ведь Франко после того, как остался один с дочерью на руках, а жена сбежала с любовником, почти четырнадцать лет держался ярым холостяком. Но кто устоит против самой Сони Рей? Правильно! Никто. С минуты на минуту должна была появиться Лухан. Вот ее мне даже очень не хватало. Они с Маркосом провели последний месяц в путешествии по Европе. Отец Агилара, оплатив путевку, таким образом дал понять, что совсем не против иметь в лице моей подруги невестку. Я счастлива, что у нее все хорошо, но соскучилась ужасно. Проходящие мимо одноклассники по большей части были удивлены моему присутствию. Каждый пытался лично узнать от меня, что со мной было, где пропадала, и правда ли, что я провела некоторое время в лечебнице. Повторяющиеся вопросы порядком надоели, но почти никому я не сказала правды. Еще бы! Эта самая истина могла навредить репутации и имиджу теперь не одной только маме, но и приобретенному отцу с сестрой. А я этого не хотела. Да и любопытствующим это знание было нужно только для того, чтобы посплетничать, не более того. Среди всех студентов «Элитного пути» найдется от силы шесть человек, которым действительно есть до меня дело. Все остальные — посторонние, чужие люди, далекие от меня и моего окружения. Семья — это настоящее достояние, которое надо беречь. Теперь я понимаю, что это такое, потому что у меня она есть. Франко был хорошим. Иногда упрямым, но полностью поддающимся маме. Порой было смешно наблюдать за ними. Когда Соня чего-то хотела, она подходила к Франко и начинала ластиться как огромная кошка-переросток. Она упрашивала и уговаривала, строя глазки и чуть ли не мурлыкая. Естественно, Колуччи не мог ей ни в чем отказать. Да и упрямился больше по привычке или из принципа. Порой кажется, если он будет слишком легко уступать Соне, ей самой будет неинтересно и скучно. А Франко вносит в ее жизнь разнообразие и новшества. — Марица! — я обернулась на очередной оклик. — Привет! Отлично выглядишь. Я смотрела в карие глаза Томаса Эскуры и понимала, что он действительно рад мне, что его совершенно не интересует, где я пропадала почти половину года. Он счастлив оттого, что здесь и сейчас я стою перед ним. — Томми… — я сама не ожидала, что голос дрогнет. Боже! Я, оказывается, соскучилась по нему. Томас сделал шаг ко мне и мягко обнял, прижимая к своей груди. Столько трудов для выработки холодности в общении с другими пошли прахом. Уткнувшись носом в шею парня, я расплакалась. Тихо, еле слышно всхлипывая и задерживая дыхание, чтобы не привлекать чужого внимания. — Ну, милая, что же ты? Все хорошо. А будет еще лучше. Ты же мне веришь? — легкие поглаживания по спине в комплексе с шепотом действовали успокаивающе. Я уже поняла, что он был в курсе моих злоключений и не боялся, что я могла вспылить или наоборот, впасть в очередной транс. Томас просто стоял рядом со мной и крепко держал в своих объятиях. Он совсем не похож на Мануэля и был полной противоположностью Пабло, но с ним мне всегда было спокойно. И кто знает, появись именно он на пороге моей палаты, возможно, я бы не прогоняла его так, как Бустаманте. — Томми, я скучала, — прошептала я, успокаиваясь. — Сама не ожидала, что именно тебя мне будет так не хватать. — Ты не представляешь, как я счастлив это слышать, — так же тихо ответил он. — Идем, тебе нужно умыться и выпить стакан воды. Ты же не хочешь, чтобы эти сплетники увидели тебя с размазанной тушью по щекам? Я улыбнулась и позволила увести себя в сторону дамской комнаты. Весь путь я не отрывалась от его плеча, старательно пряча лицо за вуалью из распущенных волос. Только когда он остановился перед дверью в туалет, я поняла, что это не та дверь. — Это туалет мальчиков. Думаю, тебе стоит воспользоваться им. Здесь точно никого нет, и вряд ли в ближайшее время появится. А в женском точно будет столпотворение. Иди, — он подтолкнул меня к двери, — я посторожу. Могу позвать Мию, чтобы она помогла тебе, — хитро прищурился Эскура. — Ну, уж нет! Я и сама справлюсь, — улыбнулась я. — Мне Колуччи и дома хватило. Хочу свободы! — оторвавшись от сильных рук, я скрылась за дверью. Да уж, Томас был прав. Из зеркала на меня смотрело чудовище. Черные разводы вокруг глаз заканчивались серыми потеками на щеках. Помада больше напоминала обводку вокруг губ, которую обычно делали клоуны. Да и волосы сильно растрепались и спутались. Смыв все следы косметики с лица и расчесав волосы, я почувствовала себя лучше. До сих пор не понимаю, как я поддалась на уговоры Барби сделать макияж. Но с другой стороны, под слоем пудры не было заметно бледности лица. Может, стоило позвать «личного стилиста» и повторить полуторачасовую экзекуцию, устроенную утром дома? Нет, эти мысли явно не к добру. Если Мия снова начнет наносить мне макияж, то торжественная часть приветствия директора могла закончиться до нашего появления в зале. Покопавшись в сумочке, которую Колуччи буквально заставила взять, я обнаружила там и тушь, и пудру, и помаду. Все же и от куклы бывает польза. Воспользовавшись пудрой, я затем немного подкрасила ресницы, после чего решила, что этого вполне достаточно. Стянув волосы обнаруженной в сумочке заколкой, я поспешила покинуть комнату, в которую женскому полу вход воспрещен по определению. Томас стоял, облокотившись на стену и с усталым видом даже не пытался вслушиваться в речь разозленного Бустаманте. Этого и следовало ожидать. Пабло, видимо, не собирался выкидывать меня из своей головы. На его лице четко отразилась ревность, что меня даже позабавило. Я надеялась, что за прошедшее время он найдет себе достойную девушку и перестанет страдать из-за меня, потому как после всего случившегося, отношения с кем бы то ни было — последнее, чего бы я хотела. — Привет, Пабло, — переборов свое нежелание общаться с ним, я подошла к Томасу и тут же прильнула к нему. Эскура не растерялся и поспешил снова меня обнять. От подобной демонстрации Бустаманте потерял дар речи. — Томми, прости, я тебя немного испачкала… У тебя найдется чистая рубашка? — я провела рукой по грязному пятну, оставшемуся от косметики после моей истерики на его плече. — Да, конечно, — отозвался Томас. — Мои вещи уже в комнате. — Идем, я помогу тебе переодеться, — потянула я его мимо застывшего Пабло. Казалось, что Томас пытается найти какое-то верное решение. Потому как внутри него явно шла борьба желаемого с правильным. В конечном итоге, он лишь кивнул головой и мы ушли. Может быть, теперь Бустаманте отвяжется от меня? Когда мы шли к его спальне, Томас не выдержал и спросил: — Зачем ты так поступила? — Не хочу давать ему повод думать, что между нами что — то может быть, — отвернувшись в сторону, ответила я. — Почему? — Томми, пожалуйста, — взглянув ему в глаза, ответила я, — не задавай мне вопросы, ответы на которые я сама не знаю. Просто не хочу. — Он тебе безразличен? Я задумалась отворачиваясь. А ведь действительно, что я чувствую к Пабло? Безразличие сразу же отпадает. Между нами было море эмоций и страстей. Любовь — тоже не то. Я любила только одного человека, которого больше нет в моей жизни. Симпатия? Возможно. Но не настолько, чтобы в его объятиях я смогла моментально забыть о самом горьком предательстве со стороны любимого. — Нет, если я скажу, что он мне безразличен, то это будет ложь. Но он не тот человек, возле которого я бы хотела сейчас находиться. — А я? — голос парня дрогнул. Я снова всмотрелась в его глаза. — Возможно, после моих слов ты решишь, что я избалованна и эгоистична, и ты будешь прав. Рядом с тобой мне спокойно. И я не хочу поднимать в своей душе очередную бурю, пока отголоски предыдущей не улягутся полностью. — Все мы эгоисты. Кто-то больше, кто-то меньше. Но каждый, в первую очередь, думает о себе, — Томас крепче прижал меня к своему боку и дальше мы шли уже молча, пытаясь навести порядок в мыслях. Уроки не стали для меня чем-то ужасным, как я думала. Наоборот, материал усваивался легко и не вызывал затруднений. Кто — то даже стал подшучивать, что я заразилась от Луны и Нико стремлением к знаниям. Я делала серьезное лицо и говорила, что это они поглупели за лето, раз не понимают элементарное. А вот перемены для меня превратились в Ад. Втечение первой недели учебы Пабло буквально преследовал меня. Я не хотела с ним пересекаться в общих помещениях и все для этого делала, стремясь уйти, как только он появлялся. Для меня даже просто видеть его уже было проблемой. А Бустаманте наоборот, стремился не выпускать меня из своего поля зрения: то просто рядом пройдет, то остановится в паре шагов, то подойдет с совсем идиотским вопросом. Меня это злило и выводило из себя. Пабло… Он… Я сама не понимала, какие именно чувства он во мне вызывает. Это было сложно определить хотя бы потому, что глядя на Бустаманте, я против воли вспоминала и Ману — человека, которого больше для меня не существует. А Пабло, словно живое отражение прошлого счастья, угнетал меня. Я понимала, что он, в принципе, ни в чем не виноват, но поделать с собой ничего не могла. Слишком горько и больно. Уже к концу первого учебного дня мне хотелось биться головой о стену или ходить по потолку. Я просила Бустаманте держаться от меня подальше, не подходить и тем более не разговаривать со мной. Ради моего спокойствия. Ради меня самой. Но Пабло почему — то решил, что чем больше он мозолит мне глаза, тем быстрее я соглашусь на отношения с ним, совершенно не воспринимая мои просьбы. На следующий день я буквально прилипла к Томасу. Глядя в его понимающие глаза, я успокаивалась. А стоило обнять Эскуру, как на душе становилось легче. Томми гладил мои волосы и шептал на ушко, что скоро все устаканится и вернется в норму, а я боялась сорваться и снова оказаться в четырех стенах клиники. Единственное, что меня стало беспокоить, не относящееся к личной проблеме выживания, так это то, что Томас и Пабло окончательно перестали общаться. В какой — то момент, даже стало совестно, потому как встряла между теми, кто дружил много — много лет. А теперь Бустаманте и Эскура не могли ужиться в одной комнате. Как проболтался Уркола, Томас поменялся с ним комнатой, потому как ему надоели стычки и ругань по малейшему поводу с Пабло. Так и потекли дни в школе: перемены в объятиях Томаса, а вечера в собственной комнате в женском крыле, куда вход мальчишкам был запрещен. Иногда Томми чуть ли не силой вытаскивал из помещения, и мы гуляли на территории школьного парка. Но даже тогда я ощущала пристальный взгляд Пабло. В дополнение к недавнему нервному срыву, у меня зарождалась паранойя. Не знаю, как так получилось: может, я сама не подозревала, но очень хотела, а может просто так карта легла, но во время очередной вечерней прогулки, я подвернула ногу и начала падать. Крепкие руки попытались меня подхватить. В результате мы оказались на тротуаре, устланном плиткой. Томас лежал на спине, а я растянулась на нем. Он смотрел мне в глаза и задорно смеялся. Мне вдруг вспомнилась похожая ситуация, произошедшая в другом месте и с другим молодым человеком. Горечь затопила сознание, и я разревелась. Сильно, громко, заливаясь горькими слезами, уткнувшись в рубашку Эскуры. Томас испугался, решив, что я что — то повредила или ушибла. Томми спрашивал, что болит и где, а я только отрицательно качала головой и крепче прижималась к его груди. Выбравшись из—под моего тела, но не выпуская из рук, он поднял меня и донес до ближайшей скамейки, где сел сам и усадил меня на свои колени, укачивая, словно маленького ребенка. Мне было хорошо. Наверно, даже спокойно. И определенно приятно. Томас перебирал пальцами пряди моих волос и нежно гладил по спине, крепко обнимая. Шептал что-то успокаивающее, но я не понимала ни слова, захлебываясь в собственной истерике. Когда я выдохлась, а сил плакать уже не осталось, я посмотрела в лицо своего рыцаря и неожиданно для нас обоих попросила: — Поцелуй меня. — Что? — не веря переспросил он, разглядывая мое лицо, словно искал подтверждение словам. — Поцелуй меня. Пожалуйста, — хрипло повторила я. — Зачем? — Мне это нужно. — Мой поцелуй поможет тебе успокоиться и стать счастливее? — Возможно. — А что будет, если эффект будет полностью противоположным? Как после этого ты станешь относиться ко мне? Доля иронии проскальзывала в его словах, но мне слишком сильно хотелось ощутить тепло его губ, и я сама наклонилась и втянула Томаса в поцелуй. В этот раз не было бархатной нежности. Но и дикого желания не возникло. Мне совсем не хотелось оказаться с ним на мягкой кровати под легким одеялом. Но между тем, мне нравились те ощущения, что дарил Томми. И снова тот же покой, которого мне так не хватало в последнее время, окутывал меня. Я стремилась прижаться как можно крепче к мужскому телу, ощутить живое тепло. Возможно, это была моя попытка расколоть лед в душе, что сковывал ее с момента исчезновения Мануэля, или, хотя бы, немного растопить. Поерзав на его коленях, я потянулась к молнии на кофте. Руки дрожали от нетерпения прикоснуться к чужой коже. Томас, между тем, прервал мои действия, часто и глубоко дыша, и прижал мои ладони к своей груди, скрытой белой рубашкой. — Стой, Марица. Не нужно. Ты сама не понимаешь, что творишь. — Я хочу… — Нет, ты не хочешь. Это всего лишь временный порыв. — Томас, ты не понима… — Это ты не понимаешь. Марица, милая, я же живой человек. Мне будет очень сложно не потребовать от тебя большего, чем ты готова сейчас мне дать. Это ты понимаешь? Я опустила голову и уставилась на свои руки. Он прав. Мои действия могли нас завести очень далеко. И пусть во мне не было накала страстей, но вот Томаса с головой выдавала внушительная выпуклость ниже пояса. Он хотел меня, и это было ощутимо, ведь парня начало несильно, но потряхивать. Я обвила его шею руками и уткнулась носом в воротник рубашки. — Прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Рядом с тобой мне спокойно и даже присутствует доля уверенности в завтрашнем дне и в том, что все еще может быть хорошо. — Милая, пойми. Я целиком и полностью твой, — поцеловав меня в макушку, Томас тихо произнес: — Я просто не хочу, чтобы потом ты жалела о своем поступке. И не хочу, чтобы от осознания неправильности случившегося, ты отвернулась от меня. Я слишком дорожу нашими отношениями. Я рассмеялась. — А у нас отношения? — переспросила я. — В какой — то степени, да, — улыбнулся мой визави. — Прости меня, — еще раз повторила я, после чего чмокнула его в щечку и поспешила подняться. Томас встал вслед за мной, но прежде, чем вернуться в здание, развернул к себе, мягко стер с моих щек следы от недавних слез и теперь уже сам поцеловал меня, обнимая за талию. — Идем, — выдохнул он, взяв меня за руку, а я стояла и пыталась анализировать свои чувства. Этот поцелуй явно был самым удачным, потому как его завершение внутри меня начало свое безумство разочарование, которое требовало немедленного продолжения.