Четвертая смена (Дубликат, часть 4)

V Сказка, рассказанная Ульяной-большой

      Давным-давно…       — Нет, Семка, не «в далекой-далекой галактике».       В некотором царстве, в некотором государстве стоял пионерский лагерь. И вот однажды приехал туда пионер. До конца смены оставалась всего неделя, а он взял и приехал, только что он, глупый, за эту неделю успеет?       — Сестренка, не морщись, это история не про черного пионера, а наоборот. Откуда я про черного знаю? Так все про него сочиняют, не ты одна.       Что он там делал, эту неделю, никто не вспомнит, наверное: ни другие пионеры; ни он сам; ни вожатая; может, только кто-то из персонала, если захочет, но ведь давно же это было. А на следующую смену опять приехал, и тоже с опозданием, и на следующую, и на следующую…       — Что значит, сколько лет пионеру было? Не важно, это же сказка, Алиса, ты просто слушай. Про Питера Пена читала? Я знаю, что читала. Ну вот, а сейчас про пионера слушай. Семнадцать ему было, каждую смену. И другим пионерам тоже, а кому и меньше. Кое-кому и четырнадцать в сентябре исполнялось.       И так каждую смену и всегда семнадцать лет, сказка же. Да, остальные пионеры тоже одни и те же приезжали, только не опаздывали к началу смены и никто из них никогда прошлые приезды не помнил. Так, иногда, может, подумает кто: «Что-то мне эта девочка или этот мальчик знакомым кажется, где я его видел?» Помотает головой, пожмет плечами и забудет эту свою мысль.       — Семка, не мешайся, и вообще, не путайся под ногами, это моя сказка, а не твоя. Ты ту свою, которую на острове начал рассказывать, так и не закончил, а ведь Гришка все еще ждет продолжения. Хорошо, что он маленький и для него все в одно бесконечное лето сливается, а то давно бы плюнул и ждать перестал.       Ну и отличался наш пионер от остальных-прочих, а чем — потом расскажу.       Много с ним всякого за эту неделю происходило, но всегда, в каждый его заезд, все, как будто повторялось. Начинал с того, что, как положено, с обходным бегал, с пионерами знакомился: с кем-то так: привет-привет, пока-пока; с кем-то ближе; с кем-то совсем близко. И каждый раз думал, что вот смена закончится, он друзей-то не потеряет. А смена заканчивалась, он домой приезжал, и оказывалось, что все это сон и что пионеру тому, на самом деле, двадцать семь лет, семьи у него нет, любимой девушки нет, друзей нет, любимой работы нет, интересов никаких нет, — просто одна тоска безрадостная. День проходил, а вечером он засыпал и опять ему снилось, что он пионер, опоздавший к началу смены.       Так много смен прошло, а пионер тот…       — Как звали? Не важно, пусть будет Степан.       Так вот, Степан те свои сны утром забывал и днем жил обычной жизнью, а во сне сначала помнил, что хоть он и пионер, но ему на самом деле двадцать семь, и зима у него в городе, и Новый год скоро, а потом почти забывал, что это сон, верил, что все, что в лагере — на самом деле с ним происходит, а сон — это та его взрослая жизнь. И правильно верил, потому что однажды он взял и сам себе записку оставил и на следующую смену ее прочитал. И на следующую, и на следующую… В общем, если долго колотить по одному месту, то когда-нибудь в этом месте появится трещина; в общем, когда в сто тысяч миллионный раз ему эта записка попалась, вспомнил он, как эту записку писал и постепенно понял, что на самом деле все здесь, в лагере, живут, просто забывают об этом, а то, что считают домом — только сон. Ну, еще разные проверки делал и в лагере, и дома, но все сходилось. И как только он это понял, так начал свою жизнь в лагере запоминать, а те сны, что про взрослую жизнь, у него постепенно прекратились. Он помнил, что ему двадцать семь и иногда вел себя так, как будто ему двадцать семь, но внешне был как все пионеры и ничем от них старался не отличаться.       А он отличался, помните, я говорила? Просто, все в лагере жили, как роботы: записано в программе у роботов, что нужно купальный сезон в четверг открывать, а в субботу спортивный праздник устраивать — так и будет; записано, что вон тому пионеру должна нравиться вот эта пионерка — так и будет; записано, что другая пионерка должна убежать купаться за территорию на четвертый день после приезда, значит она убежит, и ее там поймает вожатая и накажет; потому что у вожатой тоже программа — пойти и проверить выходы к воде за территорией. А что там дальше, вокруг лагеря, их не интересовало, и даже самые любопытные дальше костровой поляны не ходили никогда. И думали все, что так и надо, что это как будто они сами все делают, так как хотят.       — Да Сем, спасибо, «очевидные причинно-следственные связи», именно так.       А когда тот пионер приезжал, вся программа начинала рассыпаться, потому что тот пионер просто жил, даже когда еще ничего не помнил: сегодня он на гитаре учится играть, в следующую смену вдруг активистом оказывается, в следующую — прячется от всех, — что-то в его программе не учли и она не работала. Ну, а остальные только рады были и тоже начинали жить, потому что в программе поступки того пионера не записаны были, программа рассыпалась и надо было уже самим думать. Потому что пионеры, они хоть и как куклы были, но не куклы же, пусть они ничего и не помнили, и программа ими руководила, но они тоже любили и чувствовали, и плохо им было, где-то внутри, пусть они и не понимали, что с ними происходит.       — Сем, если тяжело сидеть, ты ложись. Мы не обидимся.       Ну, а тот пионер, он разворошит лагерь и хорошо ему, потому что видит, что и люди вокруг, оказывается, живые, и сам он живой, а не кукла и не сумасшедший. С кем-то подружится, в какую-то девочку влюбится, какая-то в него влюбится. Он, может, потому и понял все про себя, что все, что человеческого от пионеров получал, он в себя впитывал и сам изменялся, может быть, просто случайно, может, по недосмотру программы. А когда изменений много накопилось, он и стал отличаться от того пионера, для которого программа была записана и начал помнить про себя все.       — «Сбой алгоритма поведения», спасибо, Семк. Девочки, я понятно рассказываю? Хорошо.       Вот только плохо ему бывало потом, когда старый цикл заканчивался, а новый начинался.       — Цикл? Да, он, сестренка, смены циклами стал называть, потому что все по кругу ходило.       Приезжает в лагерь, а там все по прежнему и никто его не помнит, даже та, с кем в любви друг-другу клялись — смотрит на него и не узнает и надо все с начала начинать. Начинает с начала, а результат другой: с кем неделю назад дружил, с тем сегодня поссорился, кто тебе жуков в ботинки подбрасывал — тебе в глаза заглядывает и каждое слово ловит, потому что живые же люди и С… Степан, и те, что вокруг него, они не могут каждый раз жить одинаково. А на следующий цикл опять надо по полной выкладываться, чтобы до пионеров достучаться, потому что если просто сидеть и ничего не делать, то все пионеры и ведут себя как куклы, а так, из цикла в цикл, в окружении кукол, с ума можно сойти. Некоторые и сходили.       — Молчи, Семка, не говори ничего.       Вот тот пионер и решил из этих циклов вырваться, взял и сбежал из лагеря. Из циклов, и чтобы больше близких людей не терять, может думал, что одному ему лучше будет. И получилось так, что прибежал в другой лагерь, точно такой же, думал, что убегает, а оказался в другом лагере. Цикл там прожил — убежал в третий. Потом в четвертый, пятый, тридцать третий. Много лагерей и все одинаковые и в каждом одинаковые пионеры. Почти одинаковые, потому что живые же люди, а не болты какие-нибудь, не может программа совсем все в человеке отключить. И Степан тот опыта набирался и, не знаю как назвать, человечности что ли. И вот однажды получилось у него до двоих достучаться так, что они тоже стали все помнить. Может быть, потому что человеческого, а не кукольного, в нем столько накопилось, что хватило и с теми двумя поделиться. А на следующий цикл еще до одного, а потом еще, потому что, чем больше человек в лагере проснулось, тем легче разбудить следующего. И даже если кто опять уснет, он просыпается уже легко, как будто что-то там в голове у него включается.       Вот только те пионер…ры из самого первого лагеря, из которого Степан убежал, они же никуда не делись, они так с ним и остались, в памяти его, и забыть их не получается, и он себя виноватым перед ними чувствует. Потому что они столько ему дали человеческого, а он разбудить их не смог. Вот такая сказочка. Ложь, да в ней намек.       — Подруга, ты в журналы не пробовала писать? В «Уральский следопыт» или там в «Пионер» какой?       — А зачем, Алиса? Все равно не напечатают. Я же так, для себя и для вас, на ходу сочинила.       — Тогда запиши это, и в нашу стенгазету отдай. Пусть народ почитает, потому что красиво у тебя получилось.       Вообще, чаепитие удалось. Семен, внешне угрюмый, оказался остроумным и понимающим собеседником, нисколько не давящим разницей в возрасте и в статусе. «Девочки, окажетесь у меня на спортплощадке, будете звать меня по имени-отчеству, а сейчас, пожалуйста, просто по имени и на ты. Может быть потом, лет через десять, я и дорасту, а сейчас меня еще пока официальное обращение коробит. А будете возражать, я вас буду на Вы и по имени-отчеству звать, и будем мы тут сидеть надутые и важные и будем чай из блюдца вприкуску хлебать, как купцы первой гильдии». Гости рассказали про свой лагерь, удивительно похожий, расспросили про житье в здешнем. «Почему вожатая меня не помнит — да кто ж ее знает, сам удивляюсь. А бросаться ей на шею с криком: „Оля! Это же я, Сёма!“ — жены боюсь. Вдруг гусеницу под одеяло запустит». Рассказали про футбольную команду в своем лагере, тут Ульяна-младшая с особым интересом посмотрела на гостей и повздыхала: «Жаль, что у нас такой нет». Когда девочки поблагодарили за показанное озеро, то получили ответ: «Не за что, нам-то оно уже не пригодится, потом вам еще одно место покажем. Считайте, что наследство от нас получили. Нет, Ольга о нем не должна знать, все может быть, конечно, но вряд ли она знает. Вот Виола и Анатолий — те наверное знают, но туда не ходят и болтать не будут». «Кто такой Толик? Знаешь, давай не будем ворошить чужие секреты. Вы считали его дурачком, вот и продолжайте делать вид, что считаете. Вреда он никому не принес, а пользу — многим». «Далеко ли до нашего лагеря? Мы за полдня добрались, но это дорогу нужно знать». О разном еще поговорили, пошутили, Алиса даже пожалела, что гитару не взяла.       Когда, где-то через час после отбоя, Рыжие шли к себе, Ульяна спросила:       — Ну и как они тебе?       — Твоя «сестренка», та, конечно, девушка очень хорошая, но молодая еще. А вот Семен… Что он там говорил о себе? Что он физрук и заместитель вожатой у себя в лагере? Был бы он у нас в лагере, я бы, может, и образцовой пионеркой стала.       — Так я и поверила. Строем ходить ты не можешь и командовать собой не разрешаешь. Только очень близким людям если, и то, когда они по делу говорят, а Семен уже занят. Другое дело, что он бы понимал тебя, и на твое поведение внимания бы не обращал, или даже придумал бы, что тебе поручить, раз ты строем ходить не любишь.       — Да, я не знала, что умные физруки на свете бывают. Правда, он, может, на лето только, физруком устроился, а зимой, не знаю, может, работает где-то там, где голова нужна.       Тут девочки одновременно остановились и одновременно же сделали шаг в сторону ближайших кустов, куда не добивал свет от фонарей, чтобы пропустить совершающую вечерний обход Ольгу Дмитриевну. Ольга подошла к спортзалу, постояла на крыльце, занеся руку и собираясь постучаться, но передумала и пошла дальше, к хозяйственным воротам, чтобы оттуда свернуть к пляжу.       — Отбой тревоги.       — Алис, а я все о сказке этой думаю. Как ты думаешь, о ком она?       — А я знаю? Ну не о Семене же. Не хочешь же ты сказать, что мы одну и ту же смену постоянно проживаем, а Семен раньше с нами жил и сейчас проведать приехал. Я так думаю, что ее та Ульяна сочинила, и просто рассказать кому-то незнакомому захотела, чтобы проверить — как получилось.       День, богатый неожиданными событиями, закончился. Девочки добрались до домика, взяли полотенца и убежали к умывальнику, нужно было успеть умыться, вернуться и залечь в кровати. Скоро мимо их домика должна была пройти вожатая, и выслушивать порцию воплей совершенно не хотелось, не хотелось портить впечатление от, в целом, неплохого дня.