Перо, полотно и отрава

Они думали, мы упадем... Океанами стали, мне это нравится, нравится. Друг для друга с ума сойдем, Поцелуй, ведь без тебя мне не справиться. ♫ Alekseev – Океанами стали

— О, спасибо… Эрик сонно улыбнулся, промывая кисть и откладывая её в сторону. Он вытер руки тряпкой, перепачканной уже настолько, что её проще было выкинуть, чем отстирать, но Леншерр не позволял, говоря, что другие ему пока жалко. Впрочем, Чарльз не особенно возражал, просто раз за разом стараясь всё сильнее, но многие пятна краски въелись уже настолько, что вывести их не представлялось возможным, да и нужно ли было? Ксавье поставил поднос с лёгким ужином на столик, точнее, на ту его часть, что не была занята красками, палитрами и прочими принадлежностями, под которые сам же и выделил это место. Они сняли тяжёлые шторы, чтобы свет беспрепятственно проникал в комнату, Эрику его нужно было много, так что теперь в гостиной было видно каждую пылинку. Вот уже неделю Леншерр жил здесь, засыпая на выделенном ему целиком и полностью диване; днём он рисовал, благо, у человека, взявшего отпуск, времени обычно много, если он не собирается никуда уезжать. Эрик уезжать не собирался, ему нужна была пауза — разобраться в себе и в том, что он чувствует. Возможно, после того, как эти две недели закончатся, он напишет заявление на увольнение; подработки бы ему вполне хватало на жизнь, если он переедет к Чарльзу, потому что тогда не придётся тратиться на съём своего жилья, и можно будет больше времени уделять рисованию… Но было страшно. Всё чаще Леншерр как будто немного забывал, где он находится и что ему надо делать, Чарльз замечал, как замирает рука с кистью в каких-то миллиметрах от холста, а сам Эрик смотрит сквозь него, не видя. Ксавье старался не вмешиваться в ход мыслей своего друга в такие моменты, но в то же время чутко следил за ним, немного боясь, что у подобного состояния могут быть не самые хорошие последствия. Впрочем, опасения его почти всегда оказывались неподтверждёнными: Эрик вздрагивал, моргал пару раз — и возвращался к работе. Он рисовал и рисовал много, уже перешёл к работе с красками, хоть и долго не решался этого сделать. Он боялся испортить свои наброски цветом, считая, что совершенно не умеет, точнее, что совершенно разучился с ним работать. Чарльз приходил на помощь каждый раз, они обсуждали такие «стопорные» моменты долго и тщательно, и Ксавье каким-то невероятным образом удавалось всё разложить по полочкам так, что страх стыдливо сбегал, уступая место решительности. Наверное, поэтому Эрик был здесь, у него даже не возникло сомнений по поводу того, где лучше рисовать, он сразу направился к своему другу, за одной из чашек кофе спросив как будто невзначай, можно ли пожить у него неделю. Или две, как получится. Леншерр тогда даже спрятал руки под столом, скрывая дрожь в пальцах, но боялся он зря: Чарльз был счастлив и даже засветился от подобной перспективы, пообещав, что будет кормить минимум три раза в день. — Вообще-то, я и сам могу готовить, — Эрик фыркнул, но больше для галочки, пряча улыбку при виде весёлых искорок в голубых глазах Ксавье. — Я надеюсь, у тебя не будет для этого сил. Тогда Эрик тоже вздрогнул, почему-то решив, что Чарльз говорит о чём-то большем, чем усталость от рисования. Они не зашли дальше объятий и поцелуев, откровенно говоря, и второго-то больше почти не было; Ксавье, кажется, стеснялся проявить инициативу, а Эрик просто не мог на него давить, не желая снова встретить яростный отказ, как было в прошлый раз, когда он прижал друга к стенке. Правда, тогда всё было по-другому… И между ними тоже всё было по-другому, но Леншерр боялся, боялся сломать то хрупкое равновесие, что установилось в их отношениях. А теперь он всерьёз подумывал о том, чтобы предложить Чарльзу съехаться. Он был готов платить за комнату и за коммунальные услуги, готов был сам покупать еду, готов был сам заниматься своими завтраками, обедами и ужинами… Эрик раз за разом прокручивал в своей голове предстоящий разговор, но совершенно не знал, с чего начать. Они были знакомы уже довольно давно, пусть не с детства и даже не пять лет, но, с другой стороны, может ли быть у дружбы какой-то срок «проверки подлинности»? Человек или твой, или нет, всё решается двумя, и время порой здесь не играет решающей роли. Как заговорить об этом? И как мягко сказать, что он не собирается ни на что претендовать, если иметь в виду постель самого Чарльза? Как намекнуть, что он готов ждать столько, сколько нужно? И как самому понять, чего хочется? Эрик терялся в этих вопросах, именно они приходили ему в голову, когда он вдруг переставал рисовать, замирая перед мольбертом, вытащенным из каких-то дальних закромов его квартирки. А если Чарльз откажет? Зачем ему чужой человек в доме? Тем более, человек с характером Эрика, Леншерр был уверен, что сам себя не вынес бы и дня, а тут собирался предложить свою кандидатуру в качестве соседа по квартире. И ладно бы, если снимать вместе, нет… Он просто хотел переехать к Ксавье. Хотя бы в этом Эрик был уверен: да, он хотел жить рядом с Чарльзом. Сколько бы ни было у них ссор или тяжёлых разговоров, рядом с ним было так спокойно и хорошо, что не хотелось уходить, и Леншерр был благодарен за каждый вечер, когда по каким-то причинам он просто не мог уйти домой, оставаясь с ночевкой у своего друга. Было в Чарльзе что-то тёплое-тёплое и домашнее, в том, как он вёл себя, как улыбался, как заботился; даже если накануне он пил, откуда-то всегда находились силы, чтобы встать первым и приготовить завтрак. Это Эрика поражало до глубины души — и цепляло, потому что… Потому что, кажется, о нём никто никогда так не пёкся. Вот и сейчас… Сколько он проработал сегодня? Сколько прорисовал, забывая встать хотя бы затем, чтобы размять спину? А Чарльз не забыл, Чарльз приготовил ужин и принёс его, мягко прерывая занятие друга, чтобы он хоть что-то за день поел. — Очень вкусно, — Эрик уплетал пасту за обе щеки, стараясь не краснеть от умилённого взгляда друга. — Что? — Ничего, просто рад, что ты ешь, — Ксавье приподнял уголки губ. — И что тебе нравится, как я готовлю. Леншерр издал непонятный звук, чем-то отдалённо напоминающий фырканье, но он был слишком увлечён тем, чтобы доесть всё, уговаривая себя не попросить добавки. До того момента, как нос уловил аромат сыра и свежей зелени, Эрик и не подозревал, насколько он был голоден. И как только у Чарльза хватает сил и времени на такие шедевры? С его-то любовью к писательству, которое занимает, обычно, всю свободную часть дня Ксавье. Вдруг Леншерр замер, едва проглотив последний кусочек. Он внимательно посмотрел на Чарльза, который вяло ковырялся в своей тарелке, смотря в окно; писатель выглядел не слишком хорошо, не хуже, чем обычно, по крайней мере, на первый взгляд. Совершенно неожиданно для себя Эрик понял, что очень давно не видел друга с блокнотом. — Чарльз, — он вытер губы салфеткой, не отрывая взгляда от лица Ксавье, — прочитаешь мне что-нибудь из того, что написал в эти дни? Я соскучился по твоим историям. Чарльз вздрогнул, и это было заметно невооружённым глазом. Он медленно повернулся к Эрику, как будто бледнея, и отложил вилку, понимая, что больше точно не съест. Молодой человек попытался было улыбнуться, но на этот раз губы лишь дрогнули, обозначая это желание. — Я ничего не писал. Прозвучало тихо и сухо, потому что горло перехватило. Чарльз бегал от этого факта, как от чумы, уговаривая себя, что, пока он его не озвучит, всё не так уж плохо. Он мысленно считал дни, в которые не притрагивался к ручке, и от их количества становилось жутко, но писатель отгонял от себя все предположения о том, что пора бы заняться своими историями, многие из которых ждали продолжения уже очень давно. Он не думал, что Эрик заметит. Он сам, хоть и грыз себя каждый день, но старался не замечать. — В смысле? — Леншерр сдвинул брови. — Почему? — Я не знаю, — Чарльз встал из-за стола, резче, чем хотел, и собирался отойти, но не успел. Эрик перехватил его руку, крепко взяв за запястье и не отпуская. Художник сначала придвинул ближе стул, а потом уже усадил на него друга, беря его за плечи и заставляя смотреть себе в глаза. — Почему ты не пишешь, Чарльз? — он постарался смягчить тон, понимая, что не тот случай, когда нужно идти напролом; это выражение голубых глаз Эрик мог узнать всегда, его маленький гений что-то себе снова придумал. — Это никому не нужно, — Ксавье всё-таки отвёл взгляд, закусывая нижнюю губу и сжимая лежащие на коленях ладони в кулаки. — Это никому не нужно, Эрик, я никогда ничего не добьюсь. Меня не читают, меня не запоминают, меня не ждут. Я пишу скучно и неинтересно. Леншерр сделал глубокий вдох и медленный выдох. Наверное, месяц назад он бы уже вспылил, повысил голос, обозвал Чарльза глупцом и… И много чего ещё. Но это не работает. Раз за разом они сталкивались характерами, темпераментами, настроениями — и Эрик понял, что то, что работает со многими, с Ксавье не принесёт нужного результата. По крайней мере, не в таких ситуациях. — Это часть тебя, Чарльз. Это ты сам. Ты не имеешь права отбирать это у себя и у других, ты… значишь гораздо больше, чем думаешь. Ладони мужчины соскользнули с плеч Чарльза, и Эрик мягко накрыл ими кулаки писателя, поглаживая большими пальцами. Как объяснить ему, что он значит гораздо больше, чем думает? Что если бы не встреча с ним, он, Эрик, наверное, никогда бы не вернулся к рисованию? Никогда не вдохновился бы настолько, что уже горело желание оставить нелюбимую работу и посвятить себя творчеству. Да, это было страшно, отправляться в свободное плавание, когда тебе уже не шестнадцать и даже не двадцать, но — когда-то же надо рискнуть всем ради большего, верно? И Чарльз был его маяком, был его вдохновением, был его верой в себя. Чарльз, который восхищался каждым успехом, бесконечно уверенный в том, что Эрик добьётся всего, чего захочет. Чёрт, да Леншерр бы ни одной линии больше не провёл в своей жизни, если бы не эти глаза, в которых так ясно читалось: «Я думаю, ты способен на большее». И этот человек смеет говорить, что его истории никому не нужны? — Послушай, — Эрик чуть подался вперёд, пытаясь встретиться со своим другом взглядами. — Иногда люди идут к своей цели очень долго. Не всё получается сразу, и не сразу — тоже. Путь к успеху, к нужной тебе отдаче, к радости победы — он очень долгий… Но это не значит, что ты должен сдаться. Всё, чего ты достиг — это уже успех. Это уже твоя заслуга, Чарльз, нельзя опускать руки. — Ты… — Чарльз посмотрел на него и невольно улыбнулся. — Ты говоришь мне то, что обычно говорю тебе я, только другими словами? — Ну кто-то же должен доносить эти простые истины и до тебя тоже, — Леншерр чуть усмехнулся, подмигивая писателю. — Ну? Ты понял меня? Я хочу сказать, что ты… Я могу переехать к тебе насовсем? Вопрос вырвался сам собой, и Эрик даже не сразу понял, что озвучил его. Он застыл, забыв закрыть рот, с немым ужасом смотря в глаза своему другу, который тоже замер, кажется, не на шутку ошарашенный таким резким переходом. Леншерр напоминал себе рыбу, смыкая и размыкая губы, но не в силах произнести ни слова, ему стало жутко, что прямо сейчас Чарльз скажет ему выметаться вместе с такими идиотскими мыслями. — Конечно… — Ксавье улыбнулся так светло, что всё его лицо как будто преобразилось, а во взгляде было слишком много тепла, и Эрик отстранённо подумал, что не заслуживает этого. — Только с одним условием! — С каким? — Леншерр несколько раз моргнул, несколько опешив, потому что писатель вдруг стал очень серьёзным. — Ты будешь рисовать, — Чарльз даже погрозил ему пальцем, всё ещё делая вид, что он очень суров. — Это будет арендной платой — ты живёшь у меня, пока рисуешь. — Без проблем, — Эрик улыбнулся широко, вдруг перехватывая руку молодого человека, чтобы поднести её к самым своим губам и обжечь кожу коротким поцелуем. — Но только если у меня будет вдохновение. — Вдохновение? — забыв отобрать ладонь, Ксавье всё-таки чуть-чуть покраснел, едва заметно, но — у них же теперь было так много света в гостиной. — Оно самое, — Леншерр кивнул, на этот раз он сделал вид, что очень серьёзен. — Мне нужно вдохновение. Из твоих историй. Чарльз вдохнул и, кажется, забыл выдохнуть. Эрик сжал его ладонь в своих, крепко, но в то же время бережно, чтобы не сделать больно. Как же давно он этого не чувствовал… Такое бархатное спокойствие, обнимающее мягко-мягко и позволяющее дышать безо всяких усилий. Писатель улыбнулся снова, но на этот раз робко, кажется, действительно смущаясь от такого повышенного внимания к себе. — Хорошо, я буду писать, — он чуть мотнул головой, словно обещая что-то самому себе. — Для тебя. — Для себя, — мягко возразил Эрик, протягивая ладонь и прижимая её к груди Чарльза, как раз напротив сердца. — Здесь твоё вдохновение, — он помедлил, не решаясь произнести вслух, но всё-таки пересилил себя, надеясь, что будет понят правильно; надеясь, что правильно понимает и сам себя. Какое-то решение, настолько важное, что и не осознать. Шаг, настолько огромный, что нельзя оглянуться… Леншерр чувствовал, что для него открывается новая дорога, и что он пойдёт по ней не один. Или полетит. Или поплывёт. Кажется, перед ним целая бесконечная карта, неизведанная и пугающая, но Эрик не боялся. У него уже есть путеводная звезда. — И моё.