Sweet dreams

Только я подхожу к аудитории, меня встречает Анджела Витс, девушка, которая буквально посвятила свою жизнь университету, поднявшись довольно высоко среди преподавателей и других важных персон своей бойкой и живой натурой. Она часто исполняла роль девочки на побегушках, выполняя разные поручения. Например, сейчас Анджела с непоколебимым выражением лица вела меня по малолюдному коридору, где студентов было совсем немного, в отличие от людей, которые работают здесь. Да, это был второй этаж, правое крыло, отведенное для профессоров, другого рабочего персонала и, конечно же, психолога. Именно к последнему я медленно следовала за низкой фигурой Витс. И ничего об этом не думала. Я даже не вздрогнула, когда Анджела громко произнесла мое имя и то, что меня вызывают. Может быть, я уже была готова к этому. Или же мне было всё равно. Да, именно так. Я больше не волновалась, меня не бросило в пот, и я не боялась тех жутких воспоминаний о Николь. Всё плыло кругом, и я была даже рада этому пассивному состоянию. Вернувшись вчера домой, под рёбрами меня схватила жуткая боль. Ноги дрожали. С горечью во рту я понимала, что это. Во мне был Гарри Стайлс. Реальный Гарри начал проникать под кожу, и я ощущала собственным телом, что такая мощная доза будет слишком мучительной. Она разобьет меня, как это сделал сам парень с моим сердцем. Он словно играл слепого: ничего не видел впритык. Он словно был глухим: не слышал, как я пыталась донести до его бестолковых ушей стук моего разбитого сердца. Гарри так усердно скрывался за непроницаемой стеклянной оболочкой, что мне казалось, я говорю сама с собой. Он был не мой. Он сознательно показал это. Стайлс не был тем человеком, что подходил мне. Но ощущая его пьянящее присутствие в крови, я влюблялась в него сильнее, чем можно себе представить. Усталость свалилась на веки, а я все думала. Я хотела сбежать, да. Это было лучшим решением. Возможно, мама не права. Не стоит искать другие способы помочь мне. Порой стоит выдергивать всё с корнем. Уехать от всего — самое лучшее, что можно сделать. Ещё эта зудящая от боли голова, она ныла от крика моей совести, она кипела от мыслей, медленно сжимающих горло, она играла со мной в игру. Я хотела избавиться от неё. Потому что знала: истинная любовь Гарри ко мне — это холодное равнодушие. — Подожди пару минут здесь, пока тебя не позовут, — сказала Анджела, перекладывая из одной руки в другую огромную папку с бумагами, а затем она ушла, оставив меня в коридоре, наполненным еле слышными людскими голосами, раздававшимися за каждой дверью. Я застряла в этих голосах, уставившись в одну точку. Мне не хотелось чувствовать себя живой, вместо этого — застыть, как мраморная статуя. Я плевала на то, что меня, возможно, ждет за этой деревянной дверью с пластмассовой табличкой. До того момента, как я не вижу Гарри. Его огромные шаги, их не трудно услышать, а его высокую фигуру не так уж сложно узнать. Я знаю, что он меня видит, изучает своим нахмуренным серьезным взглядом. И идёт. В моем направлении. А мою спину уже покрывают мурашки. Стайлс только усиливает свой эффект под моей кожей: каждой веной, каждым капилляром я чувствую, что он течёт во мне. Он ведь не собирается добивать меня? Потому что сейчас это выглядит именно так. Но ему не было суждено сделать это. — Мисс Картер, прошу. — Дверь открывается, и в проеме появляется силуэт психолога. Я кидаю взгляд на Стайлса, понимая, что видеть его невыносимо, и захожу в кабинет. — Воды? — интересуется женщина, пристально наблюдая за моим потерянным выражением лица. Я вяло качаю головой. — Я была вынуждена вас вызвать. И уже Мисс Элмерз тут ни при чем. Теперь это касается только вас, — чётко осведомляя меня, она свободно присаживается на край стола. — Как вы себя чувствуете? — Спасибо, прекрасно, — глухо отвечаю я. Психолог кивает. — У вас всё хорошо? — Она поднимает на меня свои тонко подведённые глаза, чей голубой цвет ярко контрастирует с блондинистыми волосами. — Всё отлично, — в пятидесятый раз уверяю я, неудивительно, что мой голос устает произносить эти слова. Женщина хмыкает, когда слышит в моем тоне раздраженность, которую я уже не в силах скрывать, даже не слышу её, потому что она настолько слилась с моим внутренним голосом, что вошла в привычку. Психологу это не нравится, и возмущение прокатывается по её спокойному лицу. — Я поняла, о чём говорил Мистер Андерсон, — сухо говорит она, вздернув подбородок и в то же время проверяя, как это действует на меня. Но во мне ничего не меняется. Я по-прежнему чувствую себя старым ветхим домом, навсегда покинутым людьми, где перегорели все лампочки, где белые кирпичные стены с осыпавшейся штукатуркой изрезаны норами и ходами огромных крыс с острыми зубами; в чьи грязные, залепленные паутиной и пылью окна иногда стучит неизвестная ладонь, а кто-то время от времени пытается заглянуть внутрь разломанных кирпичей и досок, дергая за дверную заржавелую ручку. Но ему никто не откроет — это очевидно. Внутри дома больше не слышно тихое поскрипывание пола под человеческими шагами. Здание опустело. Это видно по тому, как даже с приходом ночи свет не загорается ни в одном окне, деревья вокруг начинают пускать корни в рассыпающийся на мелкие кусочки фундамент. Что происходит с такими домами? В лунные ночи их двери выбивают с петель, тишина сменятся звуками разрушения и ломающимися остатками мебели. Они не оживают, скорее они кричат под ногами чужих людей, когда те разламывают последнее, что напоминало о былой жизни. В них проникают, ломают изнутри и уходят. — Вы не чувствуете в груди ничего, что тянет вас вниз? — начала играть женщина. Если даже она и пыталась привносить какие-либо краски в свой отшлифованный бесчувственный голос, это не выходило. — Что-то тяжелое, неприятное, давящее? Мисс Картер, вы не хотели бы избавиться от этого? Сбросить груз, поделиться этим? Это оставляет на вас заметный след, поверьте. Вы выглядите очень напряженно и потерянно, даже разбито. Вы можете открыться мне. Последнее буквально заставило стиснуть зубы. — Я с радостью увидела бы то, что оставляет на мне след. Извините, но я считаю, что никто не разберётся в человеке лучше него самого. Я не позволю вам убеждать меня, в чём вам угодно. Давящее, неприятное? Это жизнь! Да, она такая. Психолог одарила меня взглядом, который, по сути, должен был согнуть мое тело напополам от её дрожащего негодования. Губы женщины изогнулись в неровной ухмылке, отличающейся своей наигранностью от глаз. — Ладно, — выдавила она. Я недоверчиво покосилась на неё: она больше не обращала на меня внимания, направляясь за свое рабочее место. С непониманием я пялилась, как женщина, прочистив горло, села за стол пред открытым ноутбуком. Этот пустой разговор окончательно запутал меня. Но мне ничего не надо было, кроме как свалить с этого угнетающего места. Я со смешанными чувствами повернулась к двери, чтобы исчезнуть за ней. — Мисс Картер, не торопитесь, вы забыли кое-что, — такой же неприятный тон. Я останавливаюсь, спиной чувствуя, что её губы находятся всё в той же улыбке, даже ещё шире. — Забыла? — переспрашиваю. — Да, — она утвердительно кивает и поправляет короткие волосы. — Вы теперь записаны на коллективные собрания в одной из больниц. Вы хотели увидеть, что за след на вас? Пожалуйста, тринадцать человек подарят вам эту возможность. Не пугайтесь, если будете смотреться в них, как в зеркало. А сейчас возьмите адрес, и это не просьба, это желание университета. Для вашего же блага. С досадой в горле я сжимала в ладони кусок белоснежной бумаги, с нанесенными на неё черными буквами, становящиеся в моих глазах непонятными иероглифами. Сто раз я комкала их и сто раз разворачивала снова, ожидая, что слова исчезнут навсегда. Я не видела в этом спасательного круга, потому что не считала себя тонущей. Я не катилось по наклонной к сумасшествию. Нет. Это ложь. Я не нуждаюсь в помощи. Это все бред. The Neighbourhood – Silver Я привыкла возвращаться домой с темнотой. Это получалось само собой. Работа заглатывала меня в водоворот будничных проблем и их решений, забирая на некоторое время в кокон. Поэтому привычно было видеть вечерний Лондон, не таким, каким его видели все, а каким видела его я. Улицы и кварталы прокладывает мой путь туда, где солнце не светило даже днём. В неизвестность. И я не хотела видеть эти здания, машины, которые возвышались надо мной, заставляя идти по этому лабиринту, где конец пути — родной дом, в котором может поджидать меня всё, что угодно. — Мам, — я бессильно сбросила куртку на стул в прихожей и побрела через погруженную во мрак гостиную в кухню, где горел тусклый синий свет. Он напоминал мне холод и бесчувствие, будто все тепло поглотила огромная и прозрачная ледяная глыба. Я просто устала, мои глаза слипались, наверное, впервые за долгое время, и я шла, как завороженная, на свет, поглощая синие блики серыми глазами. Мне хотелось пить. Во рту все пересохло, я была обезвожена и физически, и морально. Этот день заставил меня понервничать. — Гарри... — остановившись возле холодильника, с усилием пробормотала я, увидев широкую спину в белой футболке, которая светлым пятном выделялась посреди темного интерьера. — Где мама? — с недопониманием спросила я, почувствовав, что голова значительно потяжелела. — В своей комнате. Лора спит: она очень устала, — сказал парень, даже не двинувшись с места. Он сидел на стуле, упершись локтями в столешницу, склонив голову. Его волосы, казавшиеся намного темнее из-за света, были взъерошены его пальцами, запущенными в кудри. Плечи Стайлса даже не поднимались от дыхания. Он застыл, будто со мной в одной комнате находилась бесчувственная кукла, манекен, призрак. — О, да, конечно, — с несколько больной усмешкой на губах кивнула я. В этот момент мне показалось, что мой голос приобрел нездоровые дребезжание, точно рот и горло больше мне не принадлежали. Их сдавила ревность. Гарри и моя мама. Они были вместе, на верху, в одной комнате, где есть кровать. Во мне просыпалось то чувство, граничащее с легким сумасшествием и одержимостью. Я знала, что не могла контролировать его, что делало меня враждебной и подлой. Это была любовь, которая пробирала до костей, протыкала тысячами иглами, туманила глаза и превращала меня в "это". Тошную, отвратную и едкую душу. Творила любовь, которая не красной жидкостью текла по венам, а та, которая приносила черные краски внутрь моего тела, заражала меня. Его тяжёлый резкий вздох и руки, скользящие вниз по голове, затем по лицу, наконец, сцепившиеся в замок и поднесённые к губам, доказали, что он живой. Гарри взглянул на свои пульсирующие вены. — Я знаю, о чем ты думаешь, — закусив губу, холодно произнес он. — Ты видишь только это между мной и Лорой. Я знаю, как это звучит в твоей голове, какие чувства такие мысли вызывают у тебя. Я могу дать тебе немного воздуха, сказав, что у нас не было секса ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад, ни даже когда мы познакомились впервые. — Он повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня. — Ты рада слышать это? Тело захлестнула волна слабой дрожи. Хрустальными осколками упало на пол мое тошнотворное обличье, темнота в душе снова затаилась в своем укромном уголке. Я словно стояла обнаженной перед ним, являя себя истинную. Горло сжало от его тона, будто он готов возненавидеть меня с новой силой. Но его взгляд, он добивал окончательно. Чёрные зрачки парня полностью слились с радужкой при тусклом освещении. Мне было больно чувствовать его глаза, наполненные отвращением. Я прикрыла веки, стараясь убежать от этого. Но всё, что у меня получилось, наполнить глаза слезами. Забавно было увидеть, что за горькой усмешкой пряталась маленькая девочка. — Но я видела... на твоей шее, — запинаясь, прошептала я. Когда я говорила, на шее затягивался узел. — Это Сара, — без эмоций сообщил он, а у меня остановилось дыхание. — Она напилась и вцепилась мне в кожу. — И мама...? — я не знала, что сказать, потому что меня будто парализовало. — Я не спал с Сарой и не стал врать Лорен. Я не играю с людьми, помнишь? Правда, только правда, — он снова скрыл свое лицо в ладонях, заглушая последние слова. — Значит, она знает, откуда у тебя были... — начала я, но потом замолчала, нервно переводя дух. Гарри ничего не сказал, лишь снова посмотрел на меня своим строгим взглядом, от которого в ногах появилась слабость. — Мы с Лорой сегодня поссорились, — сказал Стайлс, всматриваясь в мое лицо. — В первый раз. А знаешь причину? — его рот скривился, точно он съел что-то горькое. Сердце трусливо билось о ребра: я знала. Но до боли сжала губы, чтобы не произнести ни одно блядское слово. — Ты, — прозвучало как сильный удар под дых, но такой ожидаемый. — Ты все разрушаешь, причиняешь боль тем, кого любишь... — тихо говоря, парень встал, медленно приближаясь ко мне. — Иногда мне хочется, чтобы ты исчезла... — тяжелое дыхание Гарри приближалось к моему уху, — чтобы тебя не было, чтобы ты прекратила вести себя так, делать то, что делаешь, всё усложнять. Я ненавижу... "Тебя" — гудело в мыслях. Его тело находилось слишком близко. Он склонил голову, утыкаясь носом в мой затылок. Дыхание парня жгло кожу, а слёзы щипали глаза, потому что его голос оставался таким же чопорным и стальным, как прежде. Я не понимала, для чего он говорил это. Чтобы причинить боль? Я задыхалась от этой близости. Я наполнилась дрожью, грудь беззвучно дергалась от подавленных всхлипов. Он чувствовал это, потому что часть моего и его тела соприкасались. Часть моей боли пульсировала на его коже. Мои пальцы переплелись друг с другом, ногтями царапая кожу. Я осознала свои поступки: как глубоко ранила маму, пыталась то же самое провернуть с Гарри. Это было эгоистично, подло и мерзко. Это оставляло раны на мне, я чувствовала их, прямо сейчас они кровоточили, выпускали всю жизнь из моего тела, я ощуущала, как Стайлс проникал в них, расковыривал изнутри и снаружи. — Я не играю, — повторил он, отстраняясь. — Даже, блять, с самим собой. Но я тоже могу быть дрянью. И это убивает меня. Я ничего не сделал, но моя совесть уже схватила меня за горло. Знаешь, почему мне нравится этот блеклый свет, эти огромные тени? — хрипло произнес Гарри, его рука поднялась в воздух выше моей головы, дотронулась до выключателя — мы окунулись во мрак. — Потому что я надеюсь, что это скроет ту часть меня, которая причиняет боль. Его руки резким движением притянули меня к нему. Парень дотронулся до моей щеки, мягко проводя пальцем вниз, к моим губам, которые бессознательно дрожали. И во время этой невидимой дорожки сердце настолько участило свой ритм, разнося в пух и прах легкие и ребра, что я начала жадно хватать воздух до того, как Гарри поцеловал меня. Эти чувства были сильнее меня, сильнее контроля. Я теряла под ногами опору. Я теряла всё вокруг. Я теряла себя и связь с миром. Грудь успела содрогнуться последний раз, пока сухие губы Стайсла не проскользнули по моим, вовлекая меня в бездумный поцелуй. И все во мне застыло, словно механизм, отвечающий за жизнедеятельность, рефлексы, чувства остановился. Мне было страшно верить в это. Мне было страшно осознавать это. Я не заметила, как мое тело было зажато между дверцей холодильника и парнем. Его пальцы поднимали низ моей футболки, а в голове творилась неразбериха. Я, чёрт побери, задыхалась. Его движения, прикосновения сводили с ума, вырывая изнутри тихие стоны. За все это время боль впервые была такой приятной... Серебряные глаза, Надеются на рай. Я видел это миллион раз. Плачь.