Правила игры

Спустя пару дней умирает Эйвери. Об этом даже не сразу узнают, поэтому Гермионе некоторое время приходится сидеть наедине с трупом. Ей не страшно, просто мертвое тело становится очередным напоминанием о неизбежности собственной судьбы. Надежды остаться в живых почти нет, и Гермиону это угнетает. Она думает о возможностях счастливой жизни, которые перед ней открывались, и хочет выть от безысходности. А винить можно только саму себя. В подвале замка сопротивленцев оказалась по собственной глупости. Постепенно Гермиона погружается в фантазии. Она воображает себя дома, рядом с Люциусом, в библиотеке поместья, в саду, в лаборатории с профессором Снейпом, в кабинете с Темным Лордом. Ей нравится представлять, что она сейчас делала бы, будь дома, с кем и о чем говорила бы. Нередко в мечтах рисуется и поездка в Перу, которую предлагал ей Повелитель. Гермиона очень мало знает об этой стране, поэтому ее фантазии окрашены романтическим бредом отчаявшейся женщины и мало связаны с реальностью. Словно образы, возникающие в голове, могут помочь прожить жизнь, которая могла бы быть в реальности. Гермиона вспоминает маггловскую англиканскую церковь, в которую ее водила мать в детстве. После поступления в Хогвартс она ни разу там не была. Странное дело, волшебники отмечают Рождество и Пасху, крестят своих детей, но при этом никогда не говорят о Боге или религии, словно вовсе об этом не задумываются. Раньше Гермиону никогда не интересовал этот вопрос, но теперь она рассуждает на эту тему от скуки. Даже пробует молиться так, как ее учили в детстве. Ведь хуже от этого все равно не будет, а вдруг Бог поможет. Но выхода из своего положения Гермиона не видит. В один из дней, когда из дыры в потолке мерно капает вода, сводя с ума однообразным «кап-кап», в камеру Гермионы заходит Джинни. Она молча опускается на пол у стены, подтягивает длинные худые ноги к груди и какое-то время просто смотрит на бывшую подругу. Гермиона тоже не сводит с нее глаз, не зная, чего ожидать. ‒ Скажи, ты любила нас, когда мы были друзьями в школе? Меня, Гарри и Рона? ‒ спрашивает наконец Джинни. Глаза ее блестят от влаги, в них пляшут мысли, которых Гермиона не может разобрать. ‒ Конечно, ‒ осторожно отвечает она. К чему этот допрос? Джинни снова затихает. Какое-то время она погружена в свои мысли, и даже монотонное капание дождевой воды о пол ее не раздражает. Гермиона же напряжена как струна. Ее взгляд ищет на лице Уизли подсказки, но не находит. ‒ Почему ты так легко сдалась? ‒ наконец снова заговаривает Джинни. ‒ Почему забыла о нас и встала на сторону Пожирателей Смерти? Гермиона понимает, что ей представился шанс хоть как-то объяснить свое поведение. Вряд ли ее поймут, но попытаться все же стоит. ‒ Я сдалась далеко не сразу. Меня насильно выдали замуж за Люциуса Малфоя в первый же день после пленения. Люциус тоже этого не хотел, но такова была воля Волан-де-Морта. Он сказал мне, что этим наказывает Люциуса. Я поняла лишь, что меня не убьют. Знаешь, как хотелось жить? Мы все можем рассуждать о принципах, но не все готовы умирать за них. Я оказалась не готова. ‒ Но ведь раньше была готова! ‒ перебивает ее Джинни. ‒ Ты с первого курса шла навстречу опасностям вместе с Гарри и Роном. Ты противостояла злу, была храброй, может быть, самой храброй из всех, кого я знаю. Что с тобой случилось? ‒ Я была ребенком. Я не осознавала до конца, что меня могут убить. Ведь мы не можем представить смерти, нам кажется, что мы, со всеми нашими мыслями, чувствами, переживаниями, просто не можем перестать существовать, не можем кануть в вечность! Это неподвластно нашему рассудку. Поэтому легко было быть храброй. Я всегда знала, что выкручусь, в последнюю минуту меня спасут или самой удастся выбраться из передряги. Я никогда не была одна. Да и не так часто на меня наставляли волшебную палочку, чтобы произнести «Авада Кедавра». Гермиона переводит дух. Ей даже приятно рассуждать не с самой собой после стольких дней тишины. Мозг словно радуется работе. ‒ А тут, ‒ продолжает она, ‒ я оказалась среди врагов, каждый из которых готов был убить меня. И я была совершенно одна. Не знала, выжил ли кто-то из вас. Без надежды на помощь под прямой угрозой смерти я просто хотела выжить. Инстинкт самосохранения — самый древний. ‒ Но ты ведь могла лишь притвориться, что соглашаешься! ‒ Джинни не может понять, но слушает с интересом. ‒ Я так и сделала, ‒ кивает Гермиона. ‒ Я ненавидела их каждой клеточкой тела. Но меня заставили им служить, и я служила, чтобы не погибнуть. Я верила, что у меня выдастся шанс сбежать. Но без волшебной палочки, окруженная врагами, что я могла поделать? ‒ Но ведь ты сказала Рону, что теперь хочешь к Малфою. Значит, что-то заставило тебя передумать? ‒ Да, сложилось много разных факторов. Во-первых, я полюбила Люциуса. У нас с Роном ничего не получилось бы, он был мне как брат, я очень им дорожила, готова была о нем заботиться, как и о Гарри, но в этом не было ничего физического. Я это поняла, когда захотела Люциуса. Это совсем другое. Джинни морщится. Ей и представить противно, что кто-то может хотеть Люциуса Малфоя. Однако Гермиона продолжает, теперь ей по-настоящему хочется, чтобы ее поняли. ‒ Конечно, я не сразу полюбила его. Но мы с первого дня жили в одной комнате, спали на одной постели. Когда видишь человека изо дня в день, в разном настроении и состоянии, уже не можешь воспринимать его как врага. К тому же у меня не было никого, на кого можно было бы опереться. И я пыталась заключить союз с Люциусом ради выживания. И у меня вышло. После одной из неудач мне пришлось долго выхаживать Люциуса, Волан-де-Морт запытал его почти до смерти. Я не могла бросить его. И это связало нас вместе. Он не такой, каким мы его видели. Строгий, высокомерный, честолюбивый гордец, я не спорю. Но в нем есть ум, честь, он умеет любить и ценить семью. И он красив, не говори мне, что никогда не думала, что он красив. Джинни не противоречит. Она просто пристально смотрит на Гермиону и пытается понять. ‒ Несмотря на любовь к Люциусу, взаимную любовь, я все еще долго хотела бежать. Особенно когда узнала о Сопротивлении, что произошло не сразу. Но я забеременела. Знаешь, материнство многое меняет. Ты понимаешь, что ответственна не только за себя, но и за другого человека, который сам о себе позаботиться не может. И это ребенок Люциуса. Я люблю его. Я сразу понимала, что вы не примете моего малыша. Просто не сможете полюбить Малфоя, даже маленького, ни в чем не виноватого. А там у него есть будущее. Темный Лорд обещал мне будущее для моего сына. Разве могу я не защищать его? ‒ Твоего ребенка смогли бы полюбить. Он наполовину Грейнджер и не должен отвечать за преступления отца. И неужели любовь к Малфою пересилила любовь ко всем нам? ‒ Джинни говорит без злости, но в голосе не слышно тепла. ‒ Было еще кое-что. Волан-де-Морт стал учить меня, сам. Он показывал мне некоторые заклинания. Не только из темной магии, просто то, что не влезло в школьную программу. Он давал мне книги по истории и теории магии, а также о магии у разных древних народов. Я многое изучила. Знаешь, они не так уж и не правы. В идеологии Волан-де-Морта есть рациональное зерно. Я не оправдываю его методов, но не могу обвинять за его веру. К тому же он исследователь, изучает магию и древние артефакты. Война требует особых мер. Ты же понимаешь, что сейчас Рон действует с не меньшей жестокостью, чем Волан-де-Морт. Можно говорить, что идеи Ордена Феникса правые. Но я поняла, что правы все, просто смотрят с разных точек зрения. Несложно принять, если понимаешь. Гермиона выдыхается. Она понимает, что сказала в свое оправдание все, что могла, и лишь добавляет: ‒ Я попала туда пленницей, а в итоге обрела любимого мужа, возможность стать матерью, шанс заниматься исследованиями, которого мне никогда не дали бы иначе. Что еще мне было нужно? Джинни вздыхает. ‒ Знаешь, я все это время, как дура, надеялась, что ты сказала Рону что-то не то, что мы тебя не так поняли, а если дать тебе спокойно все объяснить, то все встанет на свои места. Сейчас я не нападала на тебя, не давила. Ты могла высказаться, оправдать себя как угодно, защититься от любых обвинений в свой адрес. Я пришла слушать, а не осуждать. Но то, что ты сказала спокойно и добровольно, убедило меня в том, что моей подруги действительно больше нет. Гермиона Грейнджер, которую я знала и любила в школе, просто не может оказаться похотливой эгоисткой, променявшей друзей, которые всегда были рядом, на мужчину, оказавшегося готовым заставить ее кричать от удовольствия. Это не любовь, это похоть. Взрослый мужчина, женатый, имеющий взрослого сына, многого добившийся и многое повидавший, просто не может полюбить вчерашнюю школьницу, которая намного ниже его по положению. Да что у вас может быть общего? Но ты правильно сказала, он красив, ты хотела его. У него убили жену, а он еще не стар. Конечно, он не отказался воспользоваться твоим телом, да к тому же и еще одного ребенка получить. И на секс с Люциусом Малфоем, каким бы хорошим он ни был, ты променяла преданную любовь Рона, рисковавшего всем, даже собственной жизнью, чтобы спасти тебя, знающего тебя, так долго бывшего рядом. И ты променяла не только Рона, ты променяла всех своих друзей. Джинни переводит дыхание и облизывает пересохшие губы. Глаза ее блестят от слез, которым гнев и разочарование не дают пролиться. Гермиона краснеет, но не отводит взгляда. Она обязана это выдержать, она это заслужила. А из дыры в потолке медленно, раздражающе капает вода… ‒ И ты эгоистка. Всех друзей, все принципы, все, за что ты боролась, ты променяла на комфорт для себя. Ты и сейчас, смотря мне в глаза, говоришь: «Что еще мне было нужно?» Тебе! Ты совершенно не думала о нас. Мы о тебе не забывали, мы стремились тебя спасти. Но ты брала в рассчет только себя и свою жизнь, свой комфорт. Ты хотела бежать, пока тебе было плохо, но стоило тебе устроиться с удобством, и желание бежать пропало. Главное же, что тебе хорошо! Знаешь, я впервые рада, что Гарри умер, он избежал этого страшного разочарования в тебе, которое мы все испытали. Гермиона утыкается лицом в колени и молчит. Джинни сидит некоторое время молча, потом встает и уходит. Она услышала все, что хотела. Гермиона даже не замечает ее ухода. Она видит всю неприглядность собственных поступков. И ведь Джинни права, раньше она была другой! Но в какой момент все изменилось? С каких пор собственное удобство стало для нее важнее всего остального? А может, так всегда и было, просто раньше удобным казалось дружить с Гарри и Роном? Гермиона не знает ответов. Ее терзает чувство вины, с которым нет сил бороться. Эгоистка, предательница! Она теперь даже не все свои мотивы может вспомнить. Темный Лорд говорил, что не преступление думать о себе, потому что каждый человек думает о себе, это его естественная потребность и естественное право. Но ведь вот они, люди, думающие о других и о цели, перед ней, реальны. Она принадлежала к ним раньше. Так почему теперь позволила себе превратиться в человека, которого сама не смогла бы уважать? Чувство собственного предательства, подлости накрывает с головой. Перед внутренним взором встают зеленые глаза Гарри, они смотрят на нее с укором. Поттер никогда не думал о себе, он боролся за других, умер за других. Настоящий герой. Гермиона никогда не претендовала на звание героини, но разве не должен человек быть хотя бы порядочным? А разве такой порядочности ее учили родители? Гермиона ощущает правоту Джинни. Она, как последняя шлюха, отдалась бывшим врагам. Продалась им за безопасность и возможность не видеть войну. Спряталась от происходящего, знала, что ее бывшие друзья сражаются, но даже думать об этом не хотела! Как страус спрятала голову в песок. Продажная тварь. Гермионе даже кажется, что Джинни права насчет Люциуса. Он просто не может ее любить. Пользовался ее помощью и ее телом, ждал ребенка. Люби он жену, разве поверил бы, что Гермиона ушла добровольно? Разве он так плохо ее знает? Чувства Темного Лорда в подвале замка Сопротивления тоже кажутся нелепыми, несмотря на то, что Гермиона видела его мысли. Такой сильный волшебник, как Волан-де-Морт, конечно, умеет лгать даже мыслями. Везде чудятся ложь и предательство, и Гермиона завязла в них по самую шею так, что не вырваться. Этот разговор с Джинни рушит самоуважение, погружая в бездну самоуничижения и сожалений. Но в тоже время Гермиона отчетливо осознает, что если вернуть ее к моменту пленения, она поступила бы точно так же, во всем. Ничего бы не изменила. Не ушла бы одна в Косой переулок, чтобы не попасться Рону, разве что. Осознавая свою подлость и мерзость, Гермиона продолжает тянуться к той жизни, которую вела у Пожирателей Смерти, хоть и понимает, что путь назад для нее закрыт. Никто не поверит, что она не сама сбежала, а значит, ее просто убьют. Но, возможно, дадут родить ребенка, ведь Волан-де-Морт по-прежнему его защищает. Да, надо хоть сейчас сделать что-то хорошее, найти способ спасти своего малыша. Дать ему шанс стать хорошим и правильным, если его мать не смогла. С этими мыслями Гермиона проваливается в спасительное забытье сна, больше не слыша сводящего с ума стука дождевых капель о каменный пол.