Точка невозврата

Строго говоря, этого он не мог ожидать от себя и сам. Недавно начался осенний семестр, и зачем только все это делать, зачем… Максим не мог дать себе ответ на этот вопрос. - Кофе, чай, сандвичи?.. – хотя пока обычная поездная тележка громыхала где-то в начале вагона, скоро она точно дойдет и до них, так что уже можно и предложить. Места ближе к хвосту, две деревянных скамейки и столик между ними, хорошо, что нет соседей. Поезд на Килкенни тронулся от вокзала имени Хьюстона меньше пятнадцати минут назад, а завязать нормальный разговор все еще не получалось. Неловко. Если бы с ним был Габриэль, просто можно было бы завести бесконечную волынку о работе, она даже не требовала ответов. Если бы… впрочем, Габриэля Максим не видел со вчерашнего дня. Вернувшись домой, он не стал подниматься наверх – диван вполне располагал ко сну, - а утром, коль уж решился вернуться в паб на Пирс-стрит, предусмотрительно решил наверх не ходить. Был ведь выходной, Габриэль точно еще спал. Вся смутная непонятная бессмысленная решимость, в которую оформилось все жившее у него внутри чуть больше года (о бедроградском парке культуры и отдыха и выпускном проклятого набора 1881 Максим предпочитал не вспоминать, но оно получалось как-то само) рассыпалась бы. Наверное. Проверять Максим не стал. С собой он взял денег на выходные (вся выданная накануне зарплата осталась на привычном месте, ему больше не надо, а Габриэлю…), в карманах ветровки (пиджаки и ирландская погода все-таки несовместимы) документы, зажигалка и пара пачек сигарет. Нет даже ключей, и рубашка вчерашняя. Ну, а ключи… остались на коврике у домоправительницы – самому Максиму они больше (пока?) не нужны. Пирс-стрит. Утренний Хьюстон, полный уезжающих на выходные толп (сентябрь, еще тепло, где-то в Бедрограде готовят очередное поминание Первого Большого). Дмитрий. Поезд до Килкенни – ближайший, а не самый удобный, честно признаться. Точно так же подошли бы Атлон, Голуэй или Корк, а получилось Килкенни. Что ж, хорошо, там Максим как-то был. И так неловко не выходит завести разговор. Возможно, подойдет дрянной поездной кофе? Колеса стучат мерно и почти усыпляюще, во всяком случае, взгляд у сидящего напротив Дмитрия как-то такой – чуть вдумчивый, со склоненной к плечу головой. Он сидит, забравшись на скамейку с ногами, и Максим не удерживается от осуждающего взгляда. Впрочем, Дмитрий всегда такой – ну вот что у него с собой? Пачка сигарет, да и та початая, и поддельные документы на… интересно, на какое имя? Впрочем, кто бы говорил, сам Максим носит в кармане ирландский паспорт Моргана А. Маккарти вот уже который год. Странное замечание в собственной голове – а ведь они оба уже покойники, пусть Дмитрий и дважды. - Ты уже бывал там, куда мы так внезапно мчимся? – Дмитрий как-то даже встряхивается, кажется, все-таки от первого вопроса. И улыбается. Леший. – Килкенни, - на непривычном названии его голос заметно дрогнул. - Отвечать вопросом на вопрос невежливо, - на автомате отчитывает его Максим. - Мы как-то ездили туда на выходные. Если хочется исторических ценностей, а не пеших прогулок по Уиклоу, - он едва заметно поводит плечами. - И там разливают светлое, - даже, кажется, улыбается в ответ. - Где я, а где вежливость, – Дмитрий не сдержался от того, чтобы в ответ фыркнуть, и прислонился к стене у окна плечом, косясь взглядом на проносящийся мимо пейзаж. Ирландия совершенно не похожа на Всероссийское Соседство, но это и не удивительно. - Я не историк по призванию, ну, ты знаешь, ценности немного мимо меня проходят. Стройными рядами. А вот светлое - это уже хорошо. Отвечая на твой вопрос... Кофе, наверное. - Иногда ты исправляешься,... Дмитрий, - теперь его очередь не сдержать усмешки. - Could we have two coffee, please? - хмурая невыспавшаяся девица, толкавшая тележку, называет цену и ставит на столик два картонных стаканчика. Кофе в них только по названию, хотя кофеин там точно есть, но... Максим ценителем так и не стал. Габриэль от такого кофе кривился. Стоп. Хватит. Прекращать думать о Габриэле. Просто прекращать сравнивать. - Замок в Килкенни красивый. И колокольня. Но пабы, да, лучше. Хотя... ты выпивать приехал? – и он откидывается на спинку скамейке, не спуская с Дмитрия взгляда. - Когда этого требуют обстоятельства, - того, кажется, привлек ассортимент всяческих снэков на тележке, но просить или покупать он ничего не стал. - Я просто приехал, - а вот ответил несколько невпопад, отпивая кофе и тут же фыркая, напиток явно слишком горячий. - Ты что, серьезно хочешь найти причинно-следственные связи в моем поступке? - Обычно они есть везде... - назовём этот кофе и правда обжигающим, - даже когда это ты. Максим ловит себя на мысли, что хочется коснуться руки Дмитрия - той самой, лежащей сейчас на столике, на которой тот чуть раньше обжег пальцы о стаканчик. Может быть, даже поцеловать запястье. Причинно-следственные связи у всего происходящего на самом деле отсутствовали. А в предыдущий раз, когда ему хотелось коснуться Дмитрия, это, кажется, закончилось обещанием никогда не встречаться. Больше года назад. - Мне не нужна была причина, чтобы уехать, - для Дмитрия этот взгляд очень серьезен. - А Ирландия просто пришла в голову. Я, на самом деле, не собирался с тобой встречаться. Просто так получилось, - он вроде бы пожал плечами и снова улыбнулся - словно бы беспечно, словно бы бездумно, подался вперёд, глядя прямо в глаза Максиму. - А вообще - нужны ли мне причины, чтобы ехать неизвестно куда? Причин нет. Как и цели. Верно? Максим никогда так не умел. Раньше он не мог никуда уезжать из-за инструкций, до инструкций не было желания, а сейчас… сейчас он не мог вернуться. Сиди тут, в смысле, в Дублине, учи студентов, будь хорошим ирландским гражданином. Не стреляй по фалангам, не выделяйся, скрывай росские корни. А потом случаются вот такие неслучайные случайности – мог же пройти мимо, мог пригласить домой, да все мог… кроме того, чтобы зайти в паб на Пирс-стрит и там остаться. Кроме того, чтобы после нескольких пинт пива и, можно сказать, ссоры вжимать его в стену и целовать. Кроме… обещали же «не встречаться». И вот она, цена тем обещаниям. - Цель какая-то есть всегда. Ее просто надо сформулировать, - серьёзный историк права не мог считать иначе. Хотя сейчас это было именно так. И от случайно пойманного взгляда что-то внутри переворачивается, заставляя снова вспоминать вчерашний вечер. Вот это сейчас точно ни к чему, но… - И какая у нас с тобой цель? - ох уж эта дурацкая привычка говорить со смешком, но надо ли Дмитрию от нее избавляться? - Давай сформулируем вместе, - и вместо того, чтобы продолжить говорить что-то, этот невозможный человек едва заметно сглатывает и касается пальцами его, Максима, губ. - Или, может, все-таки без цели, Максим? Потом найдём? – его взгляд неимоверно любопытный и блестящий, но веселья в нет ни капли. Только… как будто изучает. Сволочь. Максим почти непроизвольно целует его пальцы, не опуская взгляда. Леший, Дмитрий - Дима - что ты творишь. Какого хуя. И взгляд такой... Максим не мог бы сформулировать своём отношение к этому взгляду. С некоторой силой воли он отстраняется и делает глоток кофе. Горячо. Очень. Леший! - Не знаю, - наверное, это самое честное признание за его жизнь. Во всяком случае, оно отлично коррелируется с той горячей волной, будто бы проходящей по его телу. Кажется, не только по его… судя по тому, как резко Дима сжимает пальцы на стаканчике с кофе. - К лешему цель и причины, - нельзя так делать с горячим, просто нельзя, иначе все это горячее окажется на столе и рубашке. Вот как у Димы сейчас. Возможно, это способно капельку отрезвить, а возможно, уже поздно (вот Максиму явно поздно). - Давай договоримся. Не обсуждать, как и почему мы тут оказались. Ты согласен? Вместо ответа Максим порывисто кивает. Как назло, часть салфеток, выданных к стаканчику, Дима тоже заливает. И себя. Пятна от кофе на рубашке очень заметны и, наверное, жгут кожу. Почему он-то это сейчас приметил?! Жгущаяся мокрая рубашка — это же неудобно, но без рубашки... леший. - Раковина есть в конце вагона. Кажется, там дверь сломана... - какое же это дурацкое наблюдение, и ведь случайно заметил, когда они садились в поезд. - Нам ещё полтора часа ехать. Салфеток хватает кое-как вытереть разлитый кофе. Это позволяет не смотреть на Диму. Хорошо не смотреть на Диму. - В конце вагона, говоришь? Ладно, - тот как будто бы только что заметил пятна на рубашке и оттого поднялся на ноги, осматривая устроенный бардак. - Извини за это. Я не специально... - просто бардак всегда образовывается там, где Дима. И он уходит – до того самого конца вагона, с его сломанной дверью и подтекающим краном. С замытой мокрой рубашкой, не то чтобы аккуратно повешенной на крючок, и очками на самом краю раковины. С холодным стеклом зеркала, к которому Дима прижимается лбом – и это Максим уже видит своими глазами. Уже проводив его взглядом, уже выдержав все-таки несколько мгновений на своем месте, уже сам дошедший в конец вагона и как будто подглядывающий в ту самую незакрывающуюся сломанную дверь. Отвратительно яркие подтяжки висят вдоль брюк. Руки, опершиеся о края раковины. Линии позвонков вдоль спины. Шрамы, кажется, какие-то, Колошма, наверное, а похуй. Максиму хватает мгновения, чтобы обхватить его талию и, развернув к себе, поцеловать. Он же этого хотел последние… сколько минут? Надо учиться прислушиваться к своим желаниям и самую капельку идти у них на поводу. Вот хотя бы для того, чтобы впечатать Диму в стену – где-то между раковиной и унитазом, удобнее все равно места нет, да и не важно оно уже, хотя можно было бы вытащить до тамбура, дверь все равно не закрывается, да какая уже вообще разница?! Чтобы позволить ему отвечать на поцелуй – жадно, отдавая себя, обхватывая шею и вцепляясь в воротник рубашки. Леший, они же впервые – впервые! – целуются не по пьяни. Кажется. Не считая кофе и всего этого дня, но все это не алкоголь. Дима дрожит всем тело, наверное, это все холодная стена. Дима почему-то никак не может справиться с пуговицами на рубашке Максима. Дима легко поддается, когда ему раздвигают коленом ноги, и выгибается, когда проводят руками по груди и спине. Дима не удерживается от одного единственного слова: - Блять, - когда Максим на мгновение отстраняется, не спуская с него взгляда и упираясь рукой в стену где-то над его головой. - Блять, Максим, - наверное, стоило бы здесь остановится. Прекратить. Развернуть все назад. Это же так глупо. Нелепо. Максим едва заметно хмурится, и, кажется, именно поэтому решение приходит не в его голову. И поэтому он не сразу соображает, когда сам оказывается вжатым в стену чужим разгоряченным телом, и чужие пальцы сжимают сквозь слои ткани его член (можно ли сдержать стон? Нет, нельзя), и они же сдергивают с него брюки и белье (блядь, Дима, что ты творишь…! Нельзя же так, просто нельзя, леший, что ты делаешь!). Остается только вцепиться в его плечо, привлекая к себе за еще одним поцелуем. Остается только кусать губы и едва слышно вздыхать, когда его пальцы – дрожащие, только что с трудом все-таки расстегнувшие клетчатую рубашку – обхватывают член, легко касаются его подушечками, проводят по головке. Нельзя стонать, но нельзя и не отозваться в ответ на движение, такое нужное сейчас, такое яростно-горячее… - Дима, ты... - на полное имя уже просто не хватает дыхание, на всю фразу тоже. Оно все концентрируется где-то ниже... в районе бедер. Максим находит руками край Димины брюк - да, кажется, застежка все-таки поддалась ещё раньше - и приспускает их вместе с бельем (это сейчас вообще зачем?). Сжимает рукой его ягодицы. И накрывает ладонью член, обхватывает его, почти зеркально руке самого Димы на его. - Что я? - Димин голос звучит почти обычно, его глаза, шальные и веселые, смотрят прямо в глаза Максима. Дима вжимается словно бы еще крепче, двигает рукой легко и уверено, явно пытаясь тоже не стонать - его ведёт под прикосновениями Максима так, как давно не бывало. Дима хрипло выдыхает, тянется, прикусывая нижнюю губу Максима, подаётся бёдрами к его руке. Если их сейчас кто увидит, будет очень неловко, но зачем об этом думать? Особенно сейчас? - Идиот, - выдыхает Максим и все-таки стонет. Тихо, пряча лицо куда-то в Димины волосы. Кажется, становится окончательно понятно, что первым посещенным местом в Килкенни станет аптека... Он ловит губы в поцелуй, сильнее сжимая пальцы - кажется, следует тому же ритму, и от этого самого совсем ведет, сил уже почти нет. Хорошо, что никто не видит, неловко слишком будет и глупо. Сколько им ещё ехать? Не важно же, не сейчас, леший... Долго они так не смогут, но что такое недолго? Дима неожиданно тихо смеется, хватая его за плечи – кажется, у него подкашиваются ноги, и надо удержать, положить руку на талию, не дать упасть. - Я никогда этого не отрицал, - голос Димы срывается в стон, он закрывает глаза, запрокидывает голову и, кажется, закидывая ногу куда-то Максиму на бедро. Какой пошлый жест, но и на это сейчас плевать. Максим даже рад ему – хочется чувствовать всем собой чужое прикосновение, дыхание, что-нибудь. Он бы и на весу его удержал, если бы было надо, Дима вряд ли тяжелее, чем… вот этого точно не надо, это смывается из мыслей горячечной близостью, чужим дыханием, чужой рукой на... Их руки движутся почти синхронно, это настолько невероятно и невозможно, что даже сложно представить. Дима не выдерживает раньше – замирает в какой-то момент, с тихим, протяжным стоном кончает в ладонь Максима. Тот кончает, может быть, на пару минут позже, не сдерживая глухого стона и, кажется, оставив на Диминой спине синяков. Дышать тяжело. Целоваться тоже непросто, но слишком хочется. Время как будто бы остановилось, замерло, зависло. Дима виснет у него на плечах, мелко подрагивая и жмурясь от удовольствия. Наверное, ему прохладно от открытого окна, но это важно? Сердце бешено колотиться в груди. Непонятно, сколько прошло времени прежде, чем Максим слышит как сквозь толщу воды. - What are you doing here?! – на резкий отклик вздрагивает и оборачивается Дима. Кажется, обаятельно улыбается прежде, чем самую малость отстраниться. Оклик заставляет резко напрячься и посмотреть замершему ирландцу лет сорока в лицо. Глупо как, сломанная дверь, спущенные штаны и распахнутая рубашка, на нем почти висит полуголый парень. И смутиться не получается, Дима отвечает что-то вроде «ничего» (британский, даже самый простейший, поддается ему так себе) быстрее, чем Максим находится. Улыбку Димы он не видит, но ирландец хмурится как-то меньше. - Could we have a few seconds, please? - Максим тоже старается улыбнуться. В ответ ему кивают и отворачиваются. Как раз есть время сполоснуть руки и привести в относительный порядок одежду, но вместо этого тянет смеяться. Впрочем, они даже приводят себя в порядок – хотя можно ли считать порядком Димину непросохшую рубашку, застегнутую всего на пару пуговиц? Проходят мимо ирландца и даже виновато ему улыбаются. Но, как только доходят до своих мест, Дима не выдерживает, звонко смеется в голос, наплевав уже окончательно на правила приличия и какой-то там общественный порядок. И Максим не может не последовать его примеру. К лешему правила! Теперь – к лешему.