Об англичанах и французах

La bête.

Неа снова пропал с самого утра. Мадлен уже успела попривыкнуть к его «пропажам», но только потому, что пьяным он пока не возвращался. Точнее, он вообще не возвращался. Когда закончится срок годности слова «пока» и результата выговора Мадлен поутру протрезвевшему Кэмпбеллу о его беспечности и безответственности никто не знал. Однако работа и забота о брате (Лео все еще был в больнице, но уже заметно шел на поправку, Мадлен успевала навещать его) настолько запрягли Морель, что на пятый день девушка почти забыла о темноволосой проблеме. Как всегда, Неа нечаянно нагрянул, когда его совсем не ждали. Сначала Мадлен услышала громкие шаги, а затем входную дверь толкнули так, что казалось удивительным, как она только с петель не слетела. Ручку подергали и покрутили, а затем на выбежавшую в коридор Морель обрушился такой грохот, что она невольно подскочила на месте и ахнула. Когда грохот резко прекратился, Мадлен предельно тихо подошла к двери и прислушалась. По ту сторону царила полная тишина, будто ничего и не было минуту назад. А потом раздался тихий, но пробравший до костей голос, в котором улавливались только внимательным человеком (а Мадлен была внимательным человеком) нотки чего-то такого, из-за чего Мадлен ни за что и никому не открыла бы дверь своей квартиры. - Мадлен, я же знаю, что ты за дверью… Открывай. - Неа? – почему-то дрогнувшим голосом окликнула темноволосая. – Почему ты… - Открывай чертову дверь, Мадлен! – закричали напротив, и девушка, крупно вздрогнув, отшатнулась от двери – на нее снова пришелся удар сильной руки. А затем еще и еще, снова и снова… Мадлен отшагивала назад с каждым ударом, чувствуя, как в груди холодеет, а затем и вовсе забежала в собственную комнату и заперлась там. Вздрогнула опять, когда замок входной двери выбил косяк, а сама дверь ударилась о стену. Только сейчас она заметила, как ее трясет – мелко и противно, будто от невыносимого холода. Она даже невольно обхватила себя руками за плечи и зажмурилась, призывая себя к спокойствию. И громко вскрикнула, когда за спиной дрогнуло дерево – Неа – а это точно был он – теперь пытался ворваться в ее комнату. Медди снова отбежала – теперь к окну, и смотрела, как дрожит дверь, как дергается ручка, слушала стук и грохот и даже противный скрип, как если бы о деревянную лакированную поверхность медленно водили когтями. Неа что-то говорил, что-то бормотал, бил кулаками и пинал ногами, а Мадлен зажимала уши руками и жмурилась от страха. Неизвестно когда именно француженка открыла глаза и опустила руки, но сделав это, она обнаружила в квартире тишину. Плотную, густую, опутавшую съемные апартаменты липкой паутиной. Девушка на мысках прокралась к двери и прижалась ухом к поверхности. Сначала показалось, что и в коридоре наступила тишина, но нет – снаружи раздавались тихие, едва-едва слышимые… всхлипы? Сероглазая осторожно отодвинула защелку и приоткрыла дверь. Сделать это удалось лишь совсем на чуть-чуть – дальше открытию что-то мешало. Мадлен замерла и снова прислушалась. А затем она выскользнула в коридор и включила свет. Дверь под тяжестью чужого тела снова захлопнулась. Неа полулежал на полу, оперившись спиной о входную дверь в комнату Мадлен – и тихо плакал. Вздрагивая всем телом, честно пытаясь замолчать, подавить все это, но тихо выл и заходился в слезах и даже не мог поднять руки, чтобы стереть с лица соленую воду, смешавшуюся с кровью и земляной пылью. Он не поднял взгляда на появившийся в коридоре свет не то потому, что ему было бы больно смотреть, не то потому, что ему было все равно. Мадлен присела рядом на корточки и робко, будто все еще боясь, осмотрела сожителя. Плащ был безнадежно порван и выпачкан в чем-то темном, сапоги тоже были заляпаны грязью, руки и костяшки пальцев – полностью в крови… как и некогда бывшая белой рубашка! - Господи! – ахнула Морель, отдергивая края того, что было плащом, и созерцая огромное и продолжавшее увеличиваться красное пятно по белой ткани. Только темноволосая кинулась в комнату за аптечкой и хоть чем-то, чем можно было обеззаразить то, что ожидало ее под рубашкой, за запястье Медди крепко ухватилась рука Неа, да так, что девушка ойкнула и едва не упала обратно на пол. Неа смотрел своими ярко-янтарными глазами, потерявшими в темноте блеск, из которых все еще текли слезы, словно их было слишком много уже даже для того, что он вытерпел этой ночью, словно он очень долго их сдерживал, и теперь они лились непрерывным потоком. А потом он глухо то ли выдохнул, то ли простонал что-то, отпустил ее руку – и завалился на бок. Медди заметила, как на пол уже с рубашки закапала алая кровь – и кинулась в комнату. Чего ей теперь стоило достать небольшой чемоданчик с медикаментами, полотенце, набрать теплой воды – и не задрожать. Хотя, признаться, когда она заставила темноволосого Кэмпбелла перекатиться на спину и расстегнула рубашку, то уже тряслась как кленовый лист на ветру. Неа был полностью неподвижен; Мадлен даже подумала о самом страшном, - а когда это смерть Неа стала для нее самым страшным? – но увидела, как медленно, но подымается и опускается окровавленная грудь, и откинула ужасные мысли. Мадлен Морель не была медиком, она учится на реставратора! Но отнюдь этой ночью ей пришлось забыть о своей настоящей специальности и зашивать рану. Она знала, что Неа больно, и она дико боялась, что сейчас в любой момент он вздрогнет, вскрикнет, и ошметки ее спокойствия и самообладания рассыплются в пыль, и она не сможет, не сможет…! Девушка быстро чиркнула ножницами и отбросила их и иглу прочь. Оперлась рукой о пол и внимательно оглядела лицо Кэмпбелла – он дышал медленно, но дышал, и это дало Мадлен глубоко вдохнуть и судорожно выдохнуть. Она села на пол и оперлась спиной о дверь собственной комнаты. Все это казалось ей бесконечным, и теперь она, сидя в тишине и слушая ее, заметила свою боязнь. А если Неа не проснется? На полу было холодно, но Медди не могла двинуться с места – будто примерзла. Она только смотрела перед собой, замечая краем глаза собственные руки, испачканные в чужой крови, неслышно дышащего Неа – она даже не нашла в себе сил застегнуть его рубашку или накрыть плащом, руки не слушались. Время снова потеряло счет, и Мадлен даже не поняла, уснула она или просто глубоко ушла в свои мысли, но когда ее руки коснулись пальцы Неа, она вздрогнула, выпрямилась и посмотрела на юношу. Глаза его были снова обычного цвета, сравнимые с цветом гречишного меда, лицо бледным, но вокруг глаз кожа оставалась красной от пролитых слез. Он открыл рот и, кажется, позвал ее, но она уже унеслась на кухню, где все еще витал запах гари. Медди однажды вспылила и сказала «соседу по квартире»: «Живешь у меня, так готовь тоже, нахлебник!». Мадлен была непреклонна и даже перестала готовить для него, поэтому Кэмпбелл был вынужден встать у плиты и взять в руки поварешку, по пути натянув на себя фартук. Шестое чувство подсказывало юной особе, что оставлять «темноволосую проблему» на кухне в одиночку явно не стоило, и его прозвище себя оправдало. Или он сам себя оправдал еще задолго до этого, мол: «Ну не умею я готовить, ну, Медди, сжалься!»? Поэтому они еще подолгу оставляли окна открытыми и потом вместе пытались оттереть кухню от копоти, сажи (некогда бывшей продуктами) и остатков сожженного полотенца. Но сейчас Мадлен честно было наплевать на кухню и на серые пятна на полу и кухонной тумбе. Когда она вернулась в коридор со стаканом воды, Неа уже предпринимал попытки подняться. Мадлен поставила стакан и помогла темноволосому сесть, но все же поддерживала его рукой, второй подав сосуд с водой. Неа сопел и пил, и Медди даже заметила, как немного просветлело его лицо, когда стакан опустел. Юноша медленно выдохнул и снова открыл глаза. Морель очень хотела завалить Кэмпбелла вопросами, наругать, накричать на него за то, что пропал почти на неделю, а вернулся полуживой и с ранением, за то, что перепугал ее саму чуть ли не до смерти… Но она молчала и просто пялилась в ответную в каре-золотистые глаза. Неа дернул уголками губ в той улыбке, которую сейчас мог себе позволить. - Кажется, сегодня твоя очередь готовить… - Дурак, - только и буркнула Морель, вздохнув.