Татуировка виверны

Второй сеанс оказался куда более болезненным, чем первый. Мэл объяснил это тем, что теперь рисунок наносился сплошным полотном, а не отдельными линиями. Я же объяснил это отсутствием алкоголя в моей крови… Правда, об этом я умолчал. Да и зачем рассказывать постороннему человеку, что пытаюсь утопить свою совесть в дорогом виски и дешёвом вине?.. Совесть… Странная штука — она часто мешает жить, когда должна бы молчать. Оглядываясь на прошлое и всматриваясь в него объективно, я понимаю, что практически ничего не мог изменить. Ровно с того момента, как допустил наши с Пашкой отношения. Дальше я их уже не контролировал. Контролировали они меня… После того случая в лифте мы встречались часто. Это был ни к чему не обязывающий секс. Меня всё устраивало. За пределами спальни наши с Пашкой отношения не поменялись совсем: порой у меня случались приступы паранойи, и мне казалось, что всё остальное — плод моей фантазии. «Всё остальное» случалось только в стенах моей квартиры, за исключением того единственного раза в лифте: мы больше никогда не были так безрассудны. Это был негласный закон: за пределами квартиры мы были друзьями, но, переступая порог моего дома, становились любовниками… Сначала было очень неловко. Мы, словно два нашкодивших котёнка, не говорили о том, что делали. Молча, вслепую, практически на ощупь изучали друг друга и новые для обоих стороны такого естественного процесса, пытались разобраться в происходящем самостоятельно, и всё чаще у нас это получалось. С каждым разом мы всё больше понимали, что делаем, но одно не менялось — строго прописанный сценарий: поцелуи у двери, разбросанная по коридору одежда, смятая постель, скрип кровати в остальном тихой ночи… Мы не говорили, не общались, не обсуждали то, что делаем, не делились впечатлениями или ощущениями. Это был просто секс. Безумный, сносящий крышу секс… Просыпался я всегда один. Пашка, как приличный семьянин, после наших совместных ночей всегда возвращался к жене, рассказывая, что задержался на работе или в баре с коллегами. В какой-то степени это даже было правдой: мы на самом деле были коллегами. Меня устраивало, как функционировали наши отношения: у меня был друг и был любовник. И, хотя физически это был один человек, я воспринимал эти две личности раздельно. Пашку же это не устраивало… Не знаю, когда это началось. Возможно, если бы мы говорили друг с другом и в стенах спальни, то я заметил бы эти изменения и смог что-то изменить. Однажды он просто заявил, что нам не мешало бы съездить вместе в отпуск. И сказано это было так, что совершенно не оставляло сомнений, для чего нам туда надо было ехать. Наверное, я никогда не забуду эту ухмылку на Пашкином лице, когда он говорил о надоедливой жене, которая стала всё чаще докучать вопросами о любовнице. Тогда я в полной мере осознал свой статус в наших отношениях… Ехать в совместный отпуск я отказался. Конечно же, я отдавал себе отчёт, что отношения вроде наших в обществе не приветствуются в целом. Даже если бы мы оба были свободны. Тот факт, что Пашка был женат, только усугублял ситуацию. Я понимал, что третий — лишний. Я не хотел оставаться с Пашкой один на один за пределами спальни. Но… меня не спрашивали. На следующий день на моём рабочем столе лежали билеты на самолёт и ваучер на номер в отеле. Не ехать я не мог: командировочная была подписана Главным, а разборки с Пашкиным тестем мне были нужны как попу гармошка. С Пашкой же я мог договориться. По крайней мере, так я наивно надеялся. Этот разговор я оставил на последний день. Надеялся, что если останется так мало времени на размышления, то Пашка не откажет мне в небольшой, по сути, просьбе отстранить меня от командировки. На крайний случай я мог притвориться, что плохо себя чувствовал. Но, как назло, Пашкина жена решила устроить в тот день вечеринку по поводу… По какому поводу, я уже не помню. Она всегда находила причину для очередной вечеринки, куда приглашала весь бомонд столицы, непременно выкладывая круглую сумму на бесполезных лебедей изо льда и позолоченное мороженое. Когда-то раньше, только окунувшись в эту жизнь, я с удовольствием ходил на эти вечеринки: знакомился там с людьми, слушал их истории, с интересом узнавая всё больше о жизни в высших кругах. Я хотел принадлежать к их числу, а потому непременно хотел понять, чем они живут и каким воздухом дышат. Спустя годы я смотрел на всё это с долей отвращения. Мне уже давно было известно, что Ролекс — это часы для неудачников, на Мальдивы ездят отдыхать только нищие, а в отелях Рэдиссон останавливаются только люди без вкуса и претензий. Мне надоело постоянное бахвальство и лицемерие, с которым приходилось сталкиваться если не каждый раз, то точно через раз. Та вечеринка не была другой. Всё те же лица, всё те же фразы. Конечно же, я мило беседовал с Пашкиными гостями, натянув на физиономию самую милую улыбку и щедро раздаривая комплименты расфуфыренным дамочкам в безвкусных шляпках, неумело подражающих английской аристократии… Правила игры в этом обществе я выучил давно: будь как они, или тебя съедят. Быть съеденным я не хотел. Меня устраивал мой образ жизни: работа, квартира, периодически меняющиеся машины, возможность ездить в отпуск в любую точку мира. Не могу сказать, что передо мной открывались любые двери, но я знал людей, которые могли их открыть. Я ничего не хотел менять в своей жизни, и такие вечеринки, вынужденное общение с не очень приятными мне людьми были не самой большой платой. Но чем темнее становился вечер, тем больше я уставал, и в определённый момент просто взял бутылку виски и бокал и отправился на балкон. С него открывался замечательный вид на ночной город с яркими огнями автострады где-то далеко внизу. Так я просидел долго, наблюдая за белыми и красными бликами проезжающих мимо машин. Было уже далеко за полночь, и я совершенно не заметил, как гости стали расходиться. То, что я больше не один, понял тоже не сразу. По всей видимости, выпитый виски сделал своё дело, и я стал невнимательным. — Тебя не было видно на вечеринке, — констатировала Пашкина жена, усаживаясь в соседнее кресло. — Неделя выдалась сложной. Устал немного, — без зазрения совести соврал я. С Ленкой у нас с самого начала отношения были напряжённые. И, хотя тогда в наших отношениях с её мужем не было даже отдалённых намёков на что-то иное, чем дружба, она видела во мне причину Пашкиных гулянок. Это он сам таскал меня повсюду для прикрытия, считая, что Ленка не будет ревновать, если я буду рядом. А она была уверена, что это я пагубно влияю на её Пашу, таскаю женатого мужика по барам и пабам. Ведь из нас двоих неженатым был я, а значит, и все беды были от меня. — Я знаю, что он мне изменяет, — неожиданно выдала Ленка, словно это было самое нормальное, что мог сказать один человек другому. — Что? — растерянно переспросил я. — Пашка. Я знаю, что он мне изменяет, — спокойно повторила Ленка. — Он постоянно куда-то пропадает, отключает телефон, возвращается только под утро и говорит, что был у тебя. Я едва сдержал нервный смех: а ведь он говорил абсолютную правду. Но и Ленка была права… Ситуация просто светилась и переливалась всеми цветами иронии и сарказма. — А ты не думала, что он на самом деле может быть у меня? — после короткой паузы я всё же взял себя в руки. — Думала, конечно. Но ты-то можешь мне не врать. Я знаю, что он изменяет, — Ленка подвинулась ближе вместе с креслом, противно скрипнувшим ножками по паркету. — Чувствую, если хочешь знать. Но мне нужны доказательства. И ты поможешь мне их достать. Внутри всё похолодело в одно мгновение. Я ещё не знал, что именно, но был уверен, что что-то случится. От этой женщины можно было ожидать чего угодно, и в её жестокости и бессердечности я имел возможность убеждаться не раз. Не зная, что ответить, я просто промолчал. Что я мог ей сказать? Что её муж изменяет со мной? Даже если бы она восприняла это всерьёз… Это бы означало социальное уничтожение и моё, и Пашкино в придачу. Ленка, а вернее её отец были на это способны. — Лен, я… — собравшись с мыслями, всё же ответил я, — не могу и не буду вмешиваться в вашу жизнь. Это ваше личное дело. И… — Теперь это твоё личное дело, — спокойно перебила меня Ленка, наливая виски в мой стакан. — Милый мой Алёшенька, ты знаешь его лучше, чем кто-либо ещё. Тебе он доверяет, а значит… — Ты хочешь, чтобы я воспользовался его доверием? Это, Леночка, называется предательством. — Я знаю, — усмехнулась Ленка. — Но тебе ведь нравится твоя жизнь такой, какая она есть? И этого было достаточно, чтобы понять: это было предложение, от которого нельзя отказаться. Социальное уничтожение было не самым худшим вариантом в свете нарисовавшейся картины. О том, что именно ожидало меня в случае отказа, я старался не думать, но воображение уже нарисовало самые страшные картинки с переездом в другой город, поиском квартиры и работы с мизерной зарплатой, которой едва хватало бы на то, чтобы сводить концы с концами, и — самое страшное — срыв учёбы моей сестрёнки, единственного человека в этом мире, в ком я ещё не успел разочароваться… Что скрывать?! Я смалодушничал. Крайне не хотелось оказаться на улице с негласной печатью о неприёме на работу во всех более-менее серьёзных фирмах города. И я решил, что как-нибудь разберусь. В конце концов, решим эту проблему вместе с Пашкой. Это касалось его не в меньшей степени, чем меня, и в его интересах было найти решение. Одно меня всё же интересовало … — Зачем тебе это? В случае развода ты не выигрываешь ничего… — Я не собираюсь с ним разводиться, — призналась Ленка, легко пожав плечами. — Меня в нём всё устраивает. Он замечательный любовник и хороший друг, отлично управляется с отцовской фирмой и заведует финансами. Его походы налево интересуют меня постольку-поскольку. До этого момента мне всегда удавалось вычислить его баб самостоятельно. А сейчас — нет. И это единственное, что меня раздражает. Женская психология всегда была для меня тем, что называют терра инкогнито. Я бы понял, если бы её злил факт измены или она хотела бы мести. На это можно было смотреть как угодно: соглашаться или осуждать. Но, по крайней мере, это было бы понятно. Ленку же раздражал тот факт, что она не могла узнать, с кем именно изменяет её муж. О разговоре с его женой я рассказал Пашке уже на следующий день. В самолёте. Конечно же, отказаться от поездки я не успел, да и видел куда более важным поговорить о плане его жены. Я знал его дурацкую привычку не отвечать, придумывая разные причины не вести разговор на неприятную ему тему. Мог просто уйти — молча, сделав вид, что ничего не услышал. В самолёте ему просто физически некуда было уйти, и он вынужден был меня слушать. Хотя разговаривать было неудобно: слишком много глаз и ушей было вокруг. — Я разберусь с ней, — отрезал Пашка, как только понял, о чём я веду речь. — Прости, но на этот раз дело касается лично меня, и пускать всё на самотёк я не собираюсь. У вас там какие-то свои игры, а у меня своя жизнь… — Своя? Хочешь сказать, что твоя жизнь меня не касается? — на Пашкином лице нарисовалось искреннее удивление. — Паш, мы же оба прекрасно понимаем, что то, что сейчас происходит между нами, не будет длиться вечно. — То есть? — Я хочу сказать, что сейчас тот самый момент, когда пора притормозить лошадей. Пока ещё не поздно. Я давно уже думал об этом. Нет, мне, конечно же, нравилось то, что происходило между нами, когда мы были наедине. Мы оба забывались. Забывали об ответственности, о последствиях, о том, что творилось в мире вокруг нас. Нам было хорошо вдвоем. Физически. Это было как наркотик, от которого не хотелось отказываться. Наркотик, который затянул, привязал к себе. И без его присутствия в жизни начиналась ломка. Мне на самом деле не хватало Пашки, когда мы долго не виделись. Чем дольше длилась ломка, тем безумнее были встречи. Сложно сказать, когда секс перестал быть просто сексом и стал чем-то большим. Нет, это была не любовь. И никогда не суждено было ей случиться. Но, тем не менее, эта ломка была реальной физической зависимостью от прикосновений, ласк. Я стал ловить себя на том, что, слыша в повседневной жизни слова, которые очень редко, но всё же пролетали между нами в той, другой, от всех скрытой жизни, и которые больше напоминали приказы, я непроизвольно думал о Пашке. А мой организм реагировал совершенно однозначным образом. Это была физическая зависимость от того запретного, что нас соединяло. Да и что уж скрывать — любовником Пашка был отличным. И, тем не менее, я прекрасно осознавал, что так не могло быть всегда, и сейчас было самое время остановиться. Пока мы еще не перешли точку невозврата. — Это мы ещё посмотрим, — хмыкнул Пашка с присущей ему самоуверенностью. — Паш… — Отстань. Мне нравится всё так, как есть. И я не намерен ничего менять, вне зависимости от того, что взбрело в голову моей жене, — процедил он сквозь зубы и отвернулся к окошку, явно давая понять, что этот разговор окончен. Кажется, именно в тот момент я понял, что сухим из воды мне не выйти теперь ни при каком раскладе.