Колючка в сердце

Государственная психбольница — она и есть психбольница: мрачное во всех отношениях заведение. Убогое облупившееся здание, не ремонтированное со времен царя-гороха, на окнах — проржавевшие решетки, вокруг — литой высокий чугунный забор. Во дворе — немножко старых деревьев, истоптанная травка жалкими кустиками и пяток чудом не сломанных скамеек. Все. Заходить внутрь мы не стали — уж больно очевидно напрягся Сережка, и я, заглянув в его враз перекосившееся личико, просто позвонил кому надо и попросил персонал вывести Валеру на крыльцо. Вскоре блондин появился в сопровождении санитара — уже в своей обычной одежде, болтающейся на исхудавшем теле как на вешалке, стриженный почти под ноль и мрачнее предгрозового неба. Подчеркнуто не замечая рванувшегося навстречу Ежонка, парень небрежно чмокнул меня в щеку, будто клюнул, закинул пакет с вещами в багажник и бухнулся на переднее сидение. — Поехали? — буркнул он, нервно дернув уголком рта. Я смотрел на него и тихо ужасался: куда девался вечно зубоскалящий лучезарный красавчик-кукленок, выкупленный мною из борделя? Вот эта бледная до зелени немочь и есть он? Нихерась, как болезнь меняет людей… Лерка будто почуял мой изучающий взгляд и сжался, втягивая голову в плечи. Он весь был во власти тяжелейшей постнаркотической депрессии, хоть и переломался уже, и лекарства, прописанные психиатром, принял с утра. Подавленно зыркая исподлобья, парень молчал, ежась и прикрывая нижнюю часть лица воротником куртки, словно ему было холодно. И я задохнулся от всколыхнувшего душу чувства жалости к нему, такому несчастному, такому потерявшемуся. — Лер, — спросил, — может, сначала домой заедем? Тебя в клинике раньше обеда не ждут… Валера подумал несколько секунд и согласно кивнул. — А поехали, — хмыкнул он и на миг вновь стал прежним. За спиной тихо выдохнул Сережа, и меня перетряхнуло. Наверняка малыш ожидал куда более теплой встречи и теперь сходил с ума от недоумения и сердечной боли. Ничего, пообвыкнется к новому Валере и полегчает. Надо будет обязательно оставить ребят наедине, пусть пообщаются, может, еще и образуется между ними. Дорога прошла в полном молчании. Лерка, отвернувшись к окну, был погружен в думы, Ежонок переживал сзади, охранники тоже не проявляли признаков болтливости. Едва оказавшись дома, блонди шмыгнул в ванну и долго там плескался, оттираясь от казенного, въевшегося, как ему наверняка казалось, аж под кожу запаха, и выбрался оттуда посвежевшим и даже будто повеселевшим. У меня возникло было подозрение, что он подзаправился под шумок из запрятанной и не обнаруженной заначки, но быстро рассеялось — просто парниш радовался побыть в родных стенах, пусть и несколько часов. От еды он отказался и сразу поднялся в комнаты. Я взглядом приказал Ежонку следовать за ним, и тот, благодарно вспыхнув, побросал недомытую посуду и рванул за любимым, теряя на ходу тапки и сшибая мебель. Мысленно я пожелал подростку удачи — вряд ли ему предстоял легкий разговор. Мучимый любопытством, немного подождал и, стараясь ступать бесшумно, тоже взошел на второй этаж. Да-да, друзья, чтобы подслушивать, именно. Голоса раздавались из нашей с Валерой спальни. На цыпочках, подобно вору, я подкрался к нужной двери, прижался ухом и замер, боясь дышать. Слышно оказалось отменно — ибо мои мальчишки говорили довольно громко. — …вот и объясни мне, в чем дело! — требовательно вопрошал Ёж. — Я не понимаю! Десяти дней не прошло, как ты признавался мне в любви! А сейчас вдруг морду воротишь! Все, любовь успела скончаться, да?! В комнате что-то грохнуло, разбиваясь звенючими осколками, посыпалось, ахнул Лерка — словно от удара. — Уходи, — донесся до меня его приглушенный ответ. — Тебе не нужно ничего понимать, малыш. Исчезни. Я тебя не звал. Пару мгновений все было тихо, потом Сергей заговорил снова — отчаянно, с надрывом, явно близкий к истерике: — То есть ты меня посылаешь, да?! Так спокойно и запросто?! И тебе по хую, что я ждал, что подыхал тут в неизвестности?! Лера… — его голосок дрогнул едва сдерживаемым рыданием, — Лерочка, миленький, пожалуйста… После всего, что между нами было… Я словно бы увидел моего ангела — растрепанного, с покрытой пятнами лихорадочного румянца мордашкой, с пылающими страстью и гневом глазищами, простирающего к отстраненно замкнувшемуся блонди руки, и внутри стало холодно-прехолодно и ужасно пусто. Бедный влюбленный малыш. Похоже, Лерочка отверг его. Странно — мне-то казалось — чувства ребят взаимны. И опять блонди: холодно, со странным смешком: — И что особенного между нами было, ты, наивное дитё? Пара минетов? О, Господи… Какой же ты еще… глупый, Ёжик… Я от тебя в ауте! Уйди уже, придурок, дай отдохнуть в тишине… Опять что-то упало — похоже, стул, и после недолгой паузы Сергей исполненным муки вскриком: — Лера! Я тебя умоляю! Просто… И издевательский хохот блондина. Звук пощечины заставил меня отшатнуться, и вовремя: дверь спальни распахнулась, едва не приложив по лбу, и из нее вылетел Ежонок, зареванный, ничего вокруг не видящий, промчался мимо взбесившейся кометой и сверзился вниз по лестнице, дробно простучав босыми пятками. Я проводил его задумчивым взглядом, вздохнул, шагнул в комнату и тут же наткнулся на Лерку — блондин стоял у шкафа, привалившись к нему плечом, держался за скулу и смотрел расширенными, плещущими немыслимым страданием очами. Взглянул на меня, простонал нечто невнятное и осел на пол, словно из него враз выдернули стержень. Я приблизился и навис сверху с одним-единственным вопросом: — Какого?.. А Лерка прошептал, закрывая лицо руками: — Вели отвезти меня в клинику. Немедленно. Я не стал удерживать парня и по мобилке вызвал охрану. Через десять минут блондин покинул мой дом. Садясь в машину, он на мгновение обернулся, будто бы ища что-то в окнах, и я заметил, что его щеки мокры от слез: уезжая, мой шлюшонок плакал. И я вдруг, мощнейшим ударом под дых, вышибившим из легких воздух, понял — он любит Сережку. Любит настолько сильно, что только что и добровольно подарил его другому, то бишь — мне, сочтя себя, нищего депрессирующего наркомана на содержании, недостойным подобного сокровища. Отказываться от подарка я не собирался. Может быть позже, когда страсти улягутся. Только не сейчас… Проводив Валеру, рванул на поиски Ежонка. И нашел весьма быстро — подросток сидел, скорчившись в уголке при холодильнике, и, давясь слезами, прямо из горла хлебал коньячок — ну да, бар же остался незапертый. Он уже успел порядочно набраться и едва держался на стуле, подозрительно клонясь набок. Я подхватил своего ангела, и он, встрепенувшись, метнулся навстречу, вцепился в мои плечи пылающими пальчиками, колотясь в ознобе, запрокидывая лицо, и залепетал, клацая зубами, заплетающимся языком, горячо, сбивчиво, будто окончательно утративший разум, и впервые — на «ты»: — Дима… Димочка… Родненький, не уходи… Дима… Обними меня… Поцелуй… Пожалуйста… Я сгреб убившегося в стельку мальчишку в охапку и понес в спальню, уже в пути накрывая его искаженный мукой остро пахнущий коньяком опухший от слез ротик губами. Возьму то, что он мне предложил, без сомнений и сожалений, и выпью — не торопясь и смакуя каждое прикосновение. Мой. Никому не отдам. Словно в первый и последний раз. И плевать, что будет завтра. Так нужно — и ему, и мне.