[Музыка: Silent Owl (Sergey Eybog) — Drown]
Причина… Причина, по которой я так хотел попасть в «Совёнок»… А была ли она вообще? У всего должна быть причина, верно? Но мысли путаются, голова идёт кругом… я ещё в сознании? Кажется, я придавил кого-то к земле и бью кортиком, не останавливаясь, не ослабляя хватки. — Хе-хе-хе… — противный, затихающий смех подо мной не давал нормально думать, и я хотел поскорее его заглушить, но смех вдруг сменился на обычную речь: — Счастлив? Рад? Победил… Молодец… Резкий удар снизу заставил на секунду прерваться, но я, игнорируя боль, продолжил. Я вонзал лезвие в этого ненавистного мне человека ещё и ещё. Он уже ничего не говорил и не реагировал на очередные удары, но я продолжал. По какой-то причине я совсем не чувствовал усталости: наоборот, с каждым взмахом кортика ко мне прибавлялись новые силы. Не думаю, что убийство маньяка — это плохо. В тот момент я вообще ни о чём не думал и в какой-то степени даже наслаждался процессом. Всё-таки справедливость восторжествовала, и Филипп получил по заслугам, так ему и надо. Филипп, точно. Вот кого я только что убил. На какое-то время совершенно полностью поддался своим чувствам и даже забыл, где нахожусь, что делаю и зачем. Но всё хорошо. Он теперь окончательно мёртв, а я сижу на его бездыханном теле, не в силах остановить свою руку с ножом. — Стой! Голос вдалеке просил остановиться, но я не мог: рука действовала сама по себе, вонзая нож в грудь Филиппа раз за разом, пуская кровавые брызги на мою и так окровавленную одежду. — Пожалуйста, хватит! А, нет, голос не так уж далеко. Где-то совсем близко. Может, даже в моей собственной голове. — Андрей! Кто-то резко схватил меня за плечи, и моя рука остановилась, кортик упал на траву. — Славя? — я пришёл в себя и понял, что она сидит рядом, продолжая держать меня за плечи, и серьёзно смотрит в мои глаза. Её лицо, светлое и чистое, успокаивало так же, как всегда. И только волнение, чётко написанное на нём, волновало и меня тоже. Я хотел успокоить и себя, и Славю, поэтому резко поцеловал её, сильно и страстно, но стоило мне оторваться от её губ… Я понял, что перепачкал всё её лицо кровью Филиппа. Теперь она смотрела на меня неоднозначным, трудно читающимся взглядом. Сложно было понять, о чём она сейчас думает. — Твой живот… — бледная, она указала вниз. Чёрт… Филипп вонзил в меня кортик по самую рукоятку. Под влиянием адреналина, что разливался по всему телу, я ещё не чувствовал боль так остро, как мог бы её чувствовать, но ясно понимал, что дела мои плохи. Медленно и аккуратно вытащил кортик, отбросил в сторону и решил, что пришло время загадывать желание. — Семён! — крикнул я. — Бой окончен, выходи! К счастью, он не заставил себя ждать и вынырнул из-за ближайшего дерева. — Семён… — повторил я его имя, зажимая одной рукой рану, а другой — опираясь на землю, и посмотрел вверх, прямо в чёлку, за которой скрывались его глаза. А он лишь стоял надо мной и улыбался, ничего не говоря. — В чём дело? Ты же исполнишь моё желание, да? — спросил я неуверенно, но уже чувствуя какой-то подвох. — Ну, как тебе сказать… — начал Семён. — Я обещал исполнить желание того, кто выживет, но… — он указал на мою рану, — похоже, тебе недолго осталось. Это смертельная рана. От этих слов я начал злиться: — Но ведь сейчас я жив, и я победил! Ты нарушаешь уговор! — Гм-м… Насчёт твоей победы. Видишь ли, ты не победил. — Что…? Он подошёл ещё ближе и продолжил: — Эти кортики — оружие психологическое, а не физическое. Вы должны были ответить на свои внутренние вопросы, чтобы одолеть противника. Но ненависть, которая охватила тебя, смогла затмить всё, даже саму суть этого оружия. В итоге ты не ответил на свой внутренний вопрос. Ты убил Филиппа, но не победил. И даже если бы я исполнил твоё желание сейчас — в этом нет смысла: действие кортика остановить невозможно. Другими словами, что бы я ни сделал, ты скоро умрёшь. Несмотря на жестокий смысл слов Семёна, я не спешил впадать в отчаяние и внимательно их обдумал. Но Славя нашла выход даже раньше меня: — Постой! В мире, откуда прибыл Андрей, у него было другое тело, так? Значит, если он успеет вернуться в свой мир, то выживет? Семён даже немного удивился: — Ты так сильно хочешь его спасти? Ну, можешь попытаться, мне будет интересно за этим проследить. Автобус ждёт вас на остановке, советую поторопиться. — Андрей, давай! — крикнула Славя и помогла подняться на ноги, продолжая поддерживать. Мы двигались к остановке медленно, но уж как могли. Выйдя из леса, пришлось вновь пройти сквозь толпу пионеров на спортплощадке, и я заметил их озадаченные лица. — Андрей победил, да? — Что-то он хреново выглядит… — Это его так Филипп кортиком? Я слышал, после смерти от кортика нельзя возродиться. Странно, что никто не обращался ни ко мне, ни к Славе напрямую. Они активно переговаривались между собой и расступались на нашем пути. А Славя и вовсе их не замечала, концентрируясь лишь на мне. — Расскажи анекдот, а? — я прервал наше молчание, когда мы уже были на площади. — Ч-что?! — Славя, похоже, решила, что я начал бредить, но нет. — Мне уже порядком надоели все эти смертельные ранения от Филиппа. В который это раз? Даже мёртвый, он продолжает создавать проблемы, чтоб его. Давай хоть немного разрядим обстановку. Так что, расскажешь? — Ты чего? Сейчас не время, — наотрез отказалась Славя. — Ну, давай тогда я расскажу. Слышала про двух братьев: партизана и полицая? Я еле плёлся по дороге, оставляя за собой кровавый след, Славя меня поддерживала — и анекдот действительно казался самой неуместной вещью для такой ситуации, но я хотел как-то отвлечься, разрядить обстановку, поэтому заговорил: — Ну, в общем, жили как-то два брата в СССР, и тут вдруг война началась. Один из братьев в партизаны записался, в лесу себе землянку соорудил и вылезал иногда на диверсии против фашистов. А другой брат, наоборот, стал полицаем, активно сотрудничал с врагами. И вот, прошло пару лет, война закончилась — тот первый брат, который партизаном был, вышел из леса, пытался найти себе работу, но всё впустую. Начал спиваться, бродяжничать, а потом вдруг услышал, что его брат стал успешным человеком, семью себе завёл, дачу построил. В общем, встретились братья, и первый, который партизан, спрашивает у второго-полицая: «Как так? Я защищал нашу Родину, жизнью рисковал, а теперь я никому не нужен. Почему ты, который всю войну фашистам помогал, смог добиться такого успеха?». Второй брат ему отвечает: «Всё просто, братец. Когда ты пытался куда-то устроиться, ты писал, что у тебя брат — полицай. А я писал, что мой брат — партизан». От Слави я смеха не услышал, поэтому немного посмеялся сам, чтобы не было неловкой паузы. — Не смешно? — спросил я у неё. — Не знаю… Мне сейчас правда совсем не до шуток. Она казалась чересчур взволнованной и напряжённой. Ну, не без повода. Вскоре мы кое-как смогли доковылять до автобуса, где нас уже ждали Лена с Алисой. Без лишних слов мы вчетвером зашли внутрь, двери за нами тут же закрылись. — Садись на сиденье, рубашку снимай, — сказала мне Лена, доставая аптечку. — Сколько крови… — Алиса стояла позади и не знала, чем может помочь. — А Филипп? — Я его убил, — коротко сообщил я. Казалось, Алиса ни капли не расстроилась из-за этой новости, только уселась на сиденье неподалёку от нас с Леной. Славя тоже сидела рядом и помогала Лене в поисках нужных медикаментов в аптечке. Автобус уже набирал скорость, несмотря на отсутствие водителя, но на это никто не обращал внимания. — Я сделаю всё, что смогу, но это тебя не спасёт, — предупредила Лена. — Как я понимаю, этот автобус направляется в наш мир, и ты хочешь успеть переместиться до того, как умрёшь? — Ага, типа того, — кивнул я. — А если не успеем — я умру окончательно и бесповоротно. — Тогда не умирай. — Ну, раз ты просишь, то конечно. Она аккуратно и точно обрабатывала мою рану, что-то вкалывала в руку и давала выпить разнообразные таблетки — в общем, действовала, как опытный врач. Её этому Виола научила на прошлых циклах? Ей явно в медицинский поступать нужно. Медицинский… Я вдруг почувствовал некое дежа вю, но не стал придавать ему большое значение. — Андрей, держись, — Славя всё так же была рядом, но теперь ещё более обеспокоенная и бледная. — Давайте его на задние сиденья перенесём, ему лечь нужно, — скомандовала вдруг Лена, и остальные девушки принялись помогать. Когда они втроём переносили меня в заднюю часть автобуса, я усмехнулся. Так заботятся обо мне, переживают, — приятно, как ни крути. Вот и моя гаремная концовка. Осталось только дожить до послесловия. Они что-то ещё вкалывали мне, говорили, просили оставаться в сознании, но я плохо видел, слышал и совсем ничего не чувствовал. Надо было напомнить Лене со Славей, чтобы дали свои контакты в том другом мире, но я будто онемел, перед глазами всё плыло. Нет, всё нормально. Я, конечно, потерял кучу крови, но Лена своё дело знает, а продержаться мне нужно всего нечего. Так что всё будет хорошо. Как очнусь в своей квартире, первым делом начну искать Славю и напишу Филиппу, проверю, ответит ли он мне вообще. А потом и Алису с Леной отыщем. Не факт, что Алиса существует в том мире, но искать мы будем долго и упорно. Но сначала — Славя, да. ...В конце концов, я всё же потерял сознание.[Конец трека]
***
[Музыка: Ichinoryu Uehara — Euphoria OST — Lost Hope]
Понемногу я приходил в себя. Рана не болела, автобус не трясся и девочки куда-то пропали — всё это показалось мне странным, и я медленно встал на ноги. — Славя? — крикнул я на всякий случай. — Алиса! Лена! Что происходит? Может, они вышли из автобуса? Но там, снаружи, я видел только густой туман. Он не сулил ничего хорошего, но вряд ли я бы смог найти хоть какие-то ответы, оставаясь в салоне автобуса, так что пришлось идти на выход. Едва спустившись со ступенек автобуса, я почувствовал свою уязвимость: видимость была не больше двух-трёх метров, так что с любой стороны на меня мог кто-нибудь выскочить. Прям «Совёнок в тумане» какой-то. И куда теперь идти? — Славя! — крикнул я как можно громче и сделал несколько шагов вперёд, а потом ещё и ещё, пока не увидел блеклый свет где-то неподалёку. — О, Андрей! — послышалось оттуда, но голос был мужской. Я напрягся, но пошёл на этот голос. Через считанные секунды туман расступился передо мной, я увидел ворота «Совёнка», затухающий фонарь, закреплённый на заборе рядом, и знакомого парня. — Гоголь? — не сказать, что я ожидал встретить его в таком месте. — Ты не видел Славю, Лену и Алису? — Нет, — коротко ответил тот. — Хотя сейчас это меньшая из твоих забот. Чтобы тебя успокоить, скажу, что они уже наверняка переместились в другой мир. Хотя кто его знает? — А я? — А ты умер. Вот так новости. Похоже, я не дотянул и умер прямо в автобусе, но… я ведь жив, так? Кортик должен был убить меня окончательно, но я стою сейчас на ногах, чувствую лёгкий ветер, размышляю — не очень похоже на жизнь мертвеца. «Жизнь мертвеца»… Это даже звучит глупо. Как название для какого-нибудь распиаренного сериала. — Я попал в ад? — решил уточнить я, но Гоголь не успел ответить. — Ха-ха-ха! — сзади вдруг раздался подозрительно знакомый смех. — Видишь, к чему всё привело? Из мира пропали все краски, все куклы — вокруг лишь густой туман! Сел в автобус, надеясь на счастливый конец? А-ха-ха-ха!!! Недальновидный идиот! Я обернулся, чтобы посмотреть в лицо Филиппа, отвратительно довольное и гнусное, а он продолжал свой монолог: — Мы — лишь копии, куклы, как и все остальные, для нас дверь в реальный мир закрыта. Если бы и была такая возможность, наши личности всё равно изменились слишком сильно, чтобы оригинальные тела могли их принять. Да-да, не я один изменился. Ты сам так жестоко меня кромсал, старый Андрей никогда бы не опустился до такого. Так что ты, «герой», упал до моего уровня и проиграл. Конец! Я уже устал спорить с Филиппом. В чём-то он, конечно, был прав, но вступать с ним сейчас в диалог я совсем не хотел. Вместо этого я замахнулся и посильнее ударил его в лицо. — Что, нечего ответить? — Филипп, сплюнув немного крови, дал сдачи — и мы, хватаясь за одежду друг друга, свалились на землю, продолжая драться. Но всего после нескольких ударов я понял всю бессмысленность нашего поединка, хоть сам его и начал. В очередной раз занеся кулак над Филиппом, я просто замер: — Ладно, хватит. Я просто хотел тебя заткнуть. А драка у нас уже была, и в ней ты всё-таки проиграл. — Не очень-то ты на победителя похож. Тем временем Гоголь, что наблюдал за нами всё это время, показательно зевнул: — Закончили? Филипп, ты хотел дождаться своего… гм, «товарища» — всё, он на месте. А теперь шагом марш! — Что это вообще за место? — спросил я, поднявшись с земли. — Ну, знаете, — Гоголь принял важный вид. — Каждый убитый кортиком Семёна попадает сюда, на самое дно этого мира. «Дно этого мира»?.. Другими словами — ад. Но что он из себя представляет? — И я тюремщик этих мёртвых душ и правая рука Семёна, — заключил Гоголь. «Мёртвые души»? До меня наконец-то дошло. — Так вот почему ты назвался Гоголем! — я почти выкрикнул свой вывод. — Да, забавное совпадение, — он задумчиво почесал затылок. — Я не специально, просто сказал первое, что в голову пришло. В любом случае, джентльмены, перед вами — «Совёнок». Особенный. Он указал на ворота: — …Добро пожаловать. Снова. Но только в этот раз вместо Слави — я. — Хе-хе, что же у вас тут за местный ад? — Филипп быстро отошёл от драки и теперь совсем не выглядел подавленным, несмотря на всю ситуацию. — Такого не было ни в оригинальном «Бесконечном Лете», ни в модах. — Сам всё увидишь, — дерзко ответил ему Гоголь. — Может, тебе даже понравится. Я почувствовал, как обстановка накаляется между этими двумя, но Филипп, усмехнувшись, приблизился к воротам. — Идём, — сказал я, окончательно смирившись с этой ситуацией. — Другого пути у нас всё равно нет. — А ты наблюдательный, — усмехнулся Гоголь. — Или по-хорошему, или по-плохому — вот ваш единственный выбор. Я уверенно прошёл к воротам, остановился на секунду-другую, рассматривая полусгнившую надпись «Совёнок» — и ступил на территорию лагеря.***
[Музыка: Between August and December — Torture]
Думаю, это был уже другой цикл. Туман рассеялся вместе с царящей атмосферой хоррор-фильмов, а ему на смену пришло что-то другое — хмурое, полностью затянутое тучами небо. Казалось, дождь может начаться в любую минуту. Кроме этого, нас обдувал холодный ветер, более похожий на осенний, чем на летний. Да, я был абсолютно уверен, что наступил октябрь или ноябрь. Лето кончилось. — Что ж, небольшой инструктаж, — послышался сзади голос Гоголя, и мы с Филиппом обернулись на него. — Тут всегда холодно, так что будете греться друг о друга. — Хватит уже издеваться, — вздохнул я. — Мы попали в пустой и ледяной «Совёнок», да? Это и есть наше наказание за поражение? — О, нет, — Гоголь покачал головой. — Это было бы слишком просто. У меня нет тысяч таких лагерей в кармане для каждого умершего, так что это место может быть каким угодно, но точно не «пустым». Он указал нам вдаль, на здание кружка кибернетики, — и там мы заметили незнакомого парня в порванной одежде, что пристально на нас смотрел. Рядом был ещё один: он лежал в траве и едва шевелил рукой с зажатой в ней стеклянной бутылкой. — Все погибшие от кортика Семёна попадают сюда, прямиком в новый эксперимент. Какой — не знаю, но продолжается он уже много-много лет, — пояснил Гоголь. — Солнце никогда не выглядывает из-за туч. Каждую неделю в столовой появляется еда, которой хватит лишь на каждого десятого. Но вот чего много — так это дешёвой советской водки. Некоторые находят в ней счастье. И да, чуть не забыл, девушек из «Совёнка» здесь нет. Теперь вам двоим придётся жить здесь вечно. Когда сломаетесь и начнёте хныкать, а это произойдёт уже очень скоро, — можете громко выкрикнуть моё имя в столовой. Я подумаю, как вам помочь. На этом всё, наслаждайтесь крепкой мужской компанией, парни. — «Помочь»? Что ты имеешь в ви- Я не стал договаривать, когда заметил, что Гоголь испарился. Теперь мы с Филиппом остались совершенно одни, и этому факту я совершенно не радовался. Думаю, каждый из нас продолжал ненавидеть своего товарища по несчастью, но при этом вглубь лагеря мы продвигались вместе, будто приятели. Пока мы шли, я внимательно смотрел по сторонам, изучая здешних обитателей. Большинство из них были неухоженными подозрительными парнями в старой разорванной одежде, на ком-то даже виднелась застывшая кровь. Это напомнило мне суровые трудовые лагеря или тюрьмы строгого режима в бедных странах. …и все они попали сюда, проиграв в поединке на кортиках? В том поединке, который организовал Семён по своей прихоти? Это значит как минимум то, что многие из них — люди с неуравновешенной психикой, маньяки и насильники. Как Филипп. Уверен, такие Семёна интересуют в первую очередь, потому что охотно дерутся, если дать им в руки оружие. — Так-так-так, новенькие пришли? — нас вдруг остановил очень подозрительный тип с десятком завязанных галстуков на своей руке. — Добро пожаловалось на курорт! К нам подошли другие парни — и вот уже образовалась небольшая толпа, а мы были в самом её центре. — Да, новенькие. А тебе чего надо? — так уверенно ответил Филипп, что я решил передать ему инициативу в разговоре. — А ты мне можешь что-то предложить, клоун? Ты вообще свои волосы видел? Как будто в ведро краски обмакнули, — незнакомец разговаривал агрессивно и явно провоцировал Филиппа на драку. Если Филипп сорвётся — того парня поддержат остальные, в этом я был совершенно уверен. И тогда нам обоим придётся худо без наших способностей. Каким бы сильным Филипп себя не считал — толпу он не одолеет. — Пф-ф, не до тебя сейчас, свали с дороги, — неожиданно он просто забил на оскорбления. — Где наш домик? Все вокруг вдруг засмеялись, и только мы с Филиппом не понимали, что смешного в этом простом вопросе. — Нужен домик — построй, — наконец ответил любитель галстуков. — Здесь сотни людей, всё уже давно занято, включая медпункт, музклуб и комнатку в бункере. Новички спят на полу в спортзале. — Чтобы получить место в домике, нужно повысить свой ранг, да? — я решил вмешаться, и все обернулись на меня. — У тебя на руке галстуки не просто так. Я смотрю, у кого-то их совсем нет, а у кого-то повязано сразу несколько. Нам свои тоже нужно завязать на руках? Как это вообще работает? — Ну, в общем и целом ты сам всё сказал, — неприятно улыбнулся «многогалстуковый». — Они дают привилегии: жильё, еду и другие плюшки. У кого больше галстуков — тот и прав. Мы не делим тут всех на сословия через эти галстуки, нет, у нас в общем-то все равны. Но некоторые равнее других. Я начал понимать, что наши галстуки вот-вот отберут, как у лёгкой добычи, которая даже не осознаёт, где оказалась и как тут что работает. Наверное, лучше было смириться и не сопротивляться. — Меня зовут Старшой, будем знакомы, — представился парень. — Я даже могу стать вашим новым другом, только протяните мне свои галстуки. Потратив секунд пять на размышления, я снял галстук и отдал ему. А вот Филипп не спешил повиноваться. — Ну, а ты чего тупишь, Баклажан? — Старшой с грозным видом подошёл к нему ближе. — Хочешь стать главной звездой сегодняшней казни? — Хе-хе, а я ведь сдерживался, как мог, — тихо сказал Филипп себе под нос и тут же поднял взгляд на своего противника. — Вот тебе мой галстук! Кулак Филиппа мощно врезался в щёку Старшого, но это был первый и единственный удар, который он смог нанести. Следующие удары были уже по нему. С десяток парней молотили Филиппа, пока я наблюдал за этим со стороны, не зная, должен ли что-то делать в этой ситуации. Вмешаться? А за кого? Зачем? Чего я добьюсь? В какой-то момент из этого человеческого вихря вынырнул Филипп, на лице которого уже красовалось несколько синяков и ссадин, и подтянул к себе зазевавшегося Старшого. Тот, похоже, был уверен, что ситуация под полным контролем, но не учёл, что Филипп в драке был готов пойти на что угодно, на любой грязный или жестокий приём, лишь бы выйти из этой драки победителем. Раздался крик. Крик Старшого. Думаю, для меня произошедшее не казалось каким-то сверхъестественным, а вот остальные удивились. — Ха, а кровь у тебя дерьмовая, тьфу! — Филипп сидел на земле с окровавленным ртом и убийственно смотрел в сторону Старшого. Тот же зажимал рукой залитую кровью шею, стоя над Филиппом, и гневно смотрел на него в ответ. — Да он придурок бешеный, оставьте ему хренов галстук, — сказал кто-то из толпы. — Придём к нему ночью и отберём. — Ага, попробуй, — Филипп обернулся на голос. — Я те горло перегрызу! Он выглядел ужасно и устрашающе одновременно. Как абсолютно поехавший маньяк, которому крышу сорвало окончательно — остальные пионеры рядом на его фоне смотрелись ангелами. Если бы люди в этом мире были смертны — его бы прирезали ночью, чтобы не пришлось вступать с ним в «честную» драку, но каждый понимал: убьёт его — получит только месть в свой адрес, которая может быть даже жёстче и больнее, чем только можно себе представить. Как же всё это было отвратительно. И, тем не менее, я понимал, что в этом обществе, куда мы попали, есть свои законы, свои понятия и нормы. Шокировать здешних ещё большей жестокостью, к которой они привыкли, было вполне хорошей идеей. А осуществить её мог только Филипп. — Тьфу! — он выплюнул кусок плоти Старшого и хищно взглянул ему в лицо. — Весь такой крутой, да? Но всё же, если ты оказался в этом месте… Значит, кто-то прирезал тебя кортиком, разве нет? Слушай, если снова ко мне сунешься… Знай, что я себя не контролирую. — Иди к чёрту, животное, — ответил ему Старшой. — Такие психи, как ты, обычно крышей едут довольно скоро, а потом куда-то пропадают навсегда. Тебе не выжить в нашем обществе, у тебя тут не будет ни одного союзника. Пионеры стали отходить, а мы с Филиппом смотрели им вслед. Наконец, когда они совсем пропали из виду, Филипп поднялся с земли, вытер кровь своим рукавом и молча посмотрел на меня. Не знаю, что означал этот его взгляд, но и сам я не проронил ни слова.[Конец трека]
***
Прошла неделя. За это время я так и не успел привыкнуть к своему новому дому, но хотя бы начал понимать, как тут что устроено. Как и сказал Гоголь, в этот лагерь отправлялись люди, убитые кортиком. Причём среди них были и те, кто тоже обладал способностями манипуляции окружением. Правда, сейчас никаких способностей ни у кого не было. В том числе и у Филиппа, который стал постоянно гулять в одиночестве, будто обдумывая план диверсии. Среди местных встречались и маньяки, и более-менее адекватные люди. Только вторые обычно сидели где-то в сторонке или прятались в лесу, а первые всегда ходили на виду, поэтому казалось, что весь лагерь состоит из одних только убийц и психопатов. Элитой тут считались пару десятков человек, руки которых были обвязаны галстуками и поэтому были полностью красными. Их так и называли «красными» или «краснорукими». Они жили в домиках по двое или даже по одному, ходили в столовую по сигналу горна, а на людей без галстуков смотрели свысока. А вот другие люди в общей своей массе спали в спортзале, днём отправлялись в лес в поисках чего-нибудь съестного и всё ждали, что когда-нибудь случится чудо, придёт Семён или Гоголь и вернёт их в обычный лагерь с пионерками и солнцем. Но чудо не происходило. Скорее всего, Семён наблюдал именно за организацией общества: кто станет элитой, а кто будет голодать? Сможет ли человек, потерявший свой галстук в начале, пробиться позже в элиту? Какие вообще качества нужны человеку, чтобы стать элитой? И другие подобные вопросы. Но меня уже тошнило от этого эксперимента. Я ещё даже не успел в полной мере рассмотреть его со всех сторон и познакомиться с разными людьми, услышать их истории, но мне хватило. Спустя семь ночей, проведённых в спортзале, на восьмой день с утра я уверенно подошёл к столовой. — Для тебя еды нет, — сразу заявил «красный» на входе, но я оттолкнул его в сторону и зашёл в здание. — Эй, деби… — находящиеся здесь только открыли рты, но их заглушил мой крик. — ГОГОЛЬ! Все застыли. Я даже подумал, что время остановилось, но всё же они продолжали моргать. — Хаю-хай, меня звали? — в столовую зашёл Гоголь в строгом костюме НКВД с фуражкой и высокими сапогами; он что-то прятал в руках за спиной и выглядел подозрительно, но этот парень в странной форме оставался моей последней надеждой поскорее выбраться на волю. — Я хочу покинуть это место, — сказал я, присаживаясь за центральный стол. — Ты говорил звать тебя, если что. — А что, тебе здесь не нравится? — искренне удивился Гоголь. — Не вижу, чтобы ты рыдал от счастья, странно. — Я предпочту классический лагерь. Так что? Ты говорил про какой-то способ выбраться отсюда. — Что ж, — лицо Гоголя осветилось странной улыбкой. — Выход всегда есть, даже отсюда, но ты должен победить меня… Он медленно положил на стол тот самый кортик, от которого я и умер, весь в засохшей крови.[Музыка: Hideki Taniuchi — Little zawazawa]
— …в одной увлекательной игре. — Я готов, что за игра? Рассказывай правила. — Знал, что ты согласишься, — усмехнулся Гоголь и выложил на стол карты. — Не волнуйся, у этой игры низкий входной порог. «Двадцать одно»… «Дурак»… «Пасьянс»? Что он предложит? Может, устроит карточный фокус, а я должен буду его разгадать? Что вообще у этого парня на уме? Похоже, Гоголь заметил мою растерянность и поспешил перевернуть карты рубашками вниз. Тогда-то я и понял, что ни в одну из тех игр, о которых я подумал, мы играть не будем. Дело в том, что на картах не было ни букв, ни чисел, ни мастей. На них не было совершенно ничего: на меня смотрели лишь белоснежно-белые, абсолютно пустые прямоугольники. — Только не говори мне, что в твоей игре нам придётся самим рисовать карты? — О, нет, — Гоголь разворотил колоду, показывая мне карты другого вида: на одной были распахнутые ворота «Совёнка», на другой — пионер, скованный цепями. — Правила очень простые. Ты берёшь пять карт, я беру тоже пять, и мы по очереди разрезаем по одной карте соперника. Я взял свои карты и быстро на них взглянул, чтобы никто другой не успел подсмотреть. — У тебя там четыре пустых и одна с воротами лагеря, так? — уточнил Гоголь и получил в ответ мой лёгкий кивок. — Хорошо, я себе тоже возьму пять карт. Где-то среди карт, которые находятся в игре, есть и ворота, и пионер, скованный цепями. Как я уже сказал, мы будем по очереди резать карты друг друга. Если разрезали обычную пустую карту — игра продолжается, а вот как только кто-то из нас разрежет карту особого типа — игра закончится. Если это будут «ворота» — я победил, если «скованный пионер» — то победа за тобой. В общем, либо я разрушу твой последний шанс на свободу, либо ты разрежешь цепи, которую удерживают тебя здесь. Понял? — Вроде всё довольно просто. Режем ведь вслепую? — Да, чуть не забыл это важное правило. На чужие карты смотреть запрещено, а на свои запрещено НЕ смотреть. По крайней мере, когда соперник делает свой ход. Он вдруг схватил кортик и вонзил его в центр стола. Я помедлил немного, не зная, как на это реагировать, и спросил: — И кто же начинает? — Я, — спокойно сказал Гоголь. — Почему это ты? — Потому что это моя игра, — грубо ответил Гоголь и, выдернув кортик из стола, начал вертеть его в руке. — Нет уж, так не пойдёт. — Ну что опять? Я не мог позволить игре начаться. Нужно было немного обдумать эту ситуацию, спешить абсолютно некуда. Первым делом я решил осмотреться — и сразу же вспомнил про других пионеров, что удивлённо за нами наблюдали. — Пусть они все выйдут, — озвучил я своё требование. — Среди них может быть твой пособник, который заглянет в мои карты и передаст тебе информацию. — Мне кажется, ты не в том положении, чтобы ставить условия, — возразил Гоголь. — Но хорошо, так и быть. Джентльмены, с вещами — на выход. Никто не стал перечить — все пионеры быстро покинули здание, оставляя только нас с Гоголем за столом. — Во-вторых, я хочу осмотреть стол и карты, — продолжил я. — Тут может быть спрятано, скажем, зеркало, а карты могут быть помечены. — Пожалуйста, осматривай, сколько душе угодно. Я заглянул под стол, ощупал его и обошёл, обращая внимание не только на него, но и на всё окружение. Конечно, я сам выбрал именно этот стол, но нельзя было отрицать ту вероятность, что у Гоголя был подготовлен какой-то секрет сразу для нескольких столов. Или что-то, влияющее на всю столовую… Потолок?! Нет, я убедился, что потолок не был стеклянным, поэтому через него нельзя было как-то подглядеть карты противника. Собственно, о картах — их я тоже принялся внимательно изучать, но не нашёл никаких пометок. Что же ещё нужно было осмотреть, чтобы не быть обманутым…? — Андрей, — не выдержав, заговорил Гоголь. — Ты пытаешься сделать эту игру менее зависящей от удачи? — Что? О чём ты? — Ну, ты и сам всё понимаешь. Главное в игре — удача. Если я смогу угадать с первого раза, на какой из твоих пяти карт изображены ворота — я выиграю на первом ходу. Но мне может не повезти. А может, что повезёт тебе. Или не повезёт. Важно следить за эмоциями своего противника, когда делаешь свой ход, но это уже второстепенное, удача важнее. Когда ты осматриваешь карты, стол и всё остальное — ты же не хочешь обвинить меня в жульничестве, так? Правда в том, что, найдя какую-то мою лазейку, ты хочешь использовать её против меня же и снизить этим фактор случайности, разве не так? Я замер. Чёрт, он понял, что я делаю, даже раньше, чем я сам это в полной мере осознал. Верно, фактор случайности сильно меня пугал. В прошлой жизни мне обычно везло в каких-то крупных и серьёзных вещах, но то была прошлая жизнь… Да и сейчас меня не покидало плохое предчувствие. Мне правда дают шанс? Или это лишь слепая надежда, которая закончится неминуемым, глубоким отчаянием? Возможно ли вообще вытащить отсюда умершего человека? — Ну что? Ты играешь или нет? — Гоголь указал на меня остриём кортика. — У меня, вообще-то, ещё много дел сегодня. — Играем, — твёрдо сказал я и сжал карты в руке. Держа их перпендикулярно к поверхности стола, рубашками к Гоголю, а лицом — к себе, я начал думать о том, как в подобной игре вообще можно увеличить свои шансы на победу. Но в голову пока ничего не приходило. Моя уязвимая карта с воротами «Совёнка» расположилась в самой середине моего набора. Слева и справа от неё — по две пустые карты. А Гоголь уже тянулся к ним с кортиком. Выходит, по правилам он режет одну из моих карт, не зная, какая именно эта карта. После этого мы проверяем лицо разрезанной карты. Если это «ворота» — я проиграл, если карта пустая — продолжаем игру. И мой единственный вариант — разрезать карту с цепями, которую он прячет где-то в своей руке. Конечно, плохо, что он начинает первым, но… Вш-ш-ших! Нож пронёсся прямо перед моим носом. Я даже не успел закончить свои размышления, когда Гоголь, недолго думая, разрезал одну из моих карт, вторую слева, после чего обе её половинки медленно опустились на стол. Пустая.[Конец трека]
Вторая слева среди моих пяти карт. Осталось четыре. Это получается, что его шанс разрезать карту с воротами на первом ходу был равен двадцати процентам, на втором будет уже двадцать пять. Хотя нет… за два хода он разрежет две из моих пяти карт, а это вероятность в сорок процентов, что среди них будут «ворота». Так он ещё и ходит первым, это плохо… — Ходи, — Гоголь развернул кортик в руке, взявшись за лезвие, и протянул его мне. Я взял кортик, не особо задумываясь над тем, что он покрыт моей кровью. Сейчас я был полностью поглощён игрой, заворожен надеждой на свободу и настроен только на победу. Мне оставалось лишь выбрать карту Гоголя, которую я разрежу. Шанс в двадцать процентов покончить со всем этим прямо сейчас. Тогда я вернусь в обычный, классический лагерь и найду Славю во что бы то ни стало. А Филипп останется здесь, как его и положено.[Музыка: Death Note OST — N`s theme]
Двадцать процентов — это достаточно. Это много. Я вполне могу угадать нужную карту, но как можно увеличить шанс? Как можно повысить его до, скажем, пятидесяти процентов? Или хотя бы тридцати-сорока? Я поднёс лезвие кортика к одной из карт Гоголя и взглянул в лицо своего соперника, надеясь прочитать его эмоции. Однако никаких эмоций не было, не считая его неизменной лисьей ухмылки. Значит, я занёс кортик над пустой картой? Или Гоголь так хорошо скрывает свои эмоции? А может, он уверен в своей победе? Переводя лезвие с одной карты на другую и продолжая изучать лицо парня, я понял, что оно совершенно не меняется, вне зависимости от того, на какую карту я указываю. — Пытаешься прочитать мои эмоции, да? — хитро прищурился Гоголь. — А ты парень не промах, но это не будет так просто, как ты думаешь. Или наоборот? Может, ты просто усложняешь себе игру? Может быть, и усложняю, но, если есть способ увеличить шанс своей победы хотя бы на один процент, — я воспользуюсь этим шансом. Было бы проще, знай я хорошо этого парня, но я не только не знаю его, но даже элементарно не понимаю. Куда он мог поместить свои «цепи»? В середине руки, как я? С краю? Второй слева? Второй справа? Надо подумать, я не могу совсем не основываться ни на какой логике. Итак, если бы среднестатистический человек прятал «особую» карту среди набора из пяти карт, куда бы он её поместил? Второй с краю: слева или справа, в этом я почти уверен. Помещать её с самого края рискованно: в карточных играх часто смещают все свои козыри влево или вправо, чтобы было удобнее ориентироваться в собственных картах, поэтому в обычной игре в, например, «дурака» Гоголь мог бы поместить свой козырь с левого края. Но это не «дурак» и сам Гоголь не дурак, поэтому не будет так делать, верно? И в центр свою карту с цепями он тоже не поместит, как я, иначе это будет довольно неожиданным совпадением. Значит, нужная мне карта — или вторая слева, или вторая справа в его руке, однако… Мой противник — не среднестатистический человек! От него можно ожидать чего угодно, да и не только от него, но и вообще от этой странной игры. Поэтому я не удивлюсь никаким, даже самым безумным и невероятным совпадениям, и именно поэтому я разрежу центральную карту! Да! Я уже было замахнулся кортиком, но вдруг замер. Чёрт. Я чуть не попал в ловушку. Ведь если я режу его центральную карту — высока вероятность, что я неосознанно проецирую свой набор карт на его руку и выбираю «особую» карту на основе своей руки. Если Гоголь тоже об этом подумает — на следующем своём ходу он может разрезать мою центральную карту и победить. Но пока… я могу использовать это против него. Быстрым движением я разрезал одну из карт своего противника, первую справа. Пусто. Не повезло. — Долго ты думал, — подметил Гоголь. — Даже интересно, какие мысленные цунами бушевали в твоей голове. Я перевёл взгляд на свои карты. По правилам, я не мог закрывать глаза или отворачиваться, только смиренно смотреть на карты, пока Гоголь пытался прочитать мои мысли по одному только выражению лица. — Не надо так нервничать, это вредно для желудка. В конце концов, это просто игра, — Гоголь то ли попытался меня успокоить, то ли сказал это с сарказмом, после чего потянулся ближе ко мне, чтобы достать ножом до карт. Я стряхнул пару сбегающих со лба капель пота и задумался опять: как повысить свой шанс на победу? Что мне делать? Времени особо нет. С почти пятидесятипроцентной вероятностью он сейчас победит. — Гм, эту? — Гоголь указал на мою левую пустую карту, но тут же перевёл остриё кортика на центральную, «особую» карту. — Или, может, эту? Где ж ты её спрятал? Понятно, он играется со мной. Решил последить за выражением лица, а я ведь даже отвернуться не могу. Я стал представлять другие карты вместо тех, которые реально были у меня на руке, отчаянно пользуясь своей фантазией и самовнушением, а слова Гоголя полностью игнорировал. — Эта! — воскликнул Гоголь и резким выпадом вошёл остриём в одну из карт. Остриё остановилось в миллиметре от моего глаза. Левая пустая. Пронесло. У меня осталось три карты: левая — с воротами лагеря, две правые — пустые. На следующем ходу Гоголя шанс его победы будет не один к трём, а целых шестьдесят процентов, учитывая, что прошлые две карты, которые он выбрал, были пустыми. Но что сейчас более важно — мой ход. Буду ли я снова «отзеркаливать» его ходы, доверюсь чутью или придумаю совершенно новую тактику? Я взял кортик и стал думать. Моя рука дрожала, поэтому я положил её на стол. Так, ладно, буду дольше думать — только запутаюсь в своих мыслях. Что, если мне теперь попробовать отразить первый ход Гоголя? Вдруг это он «спроецировал» свои карты на мои? Да, стоит попробовать. Я занёс кортик над второй слева картой Гоголя, но вдруг он убрал свои карты под стол и стал что-то с ними делать. — Эй? — я вопросительно уставился на него. — Ты что делаешь? Разве карты можно перемешивать во время игры? — А я и не говорил, что нельзя, — ответил Гоголь и поднял обратно свою руку с картами. — Гм… — теперь я не был уверен, что «особая карта» осталась на том же месте, хотя мой соперник вполне мог ничего не менять, а только запутать меня этим своим манёвром. Но всё же, скорее всего, расположение карт изменилось. Тогда… — Пожалуй, так, — с этими словами я разрезал вторую карту справа и откинулся обратно на спинку стула. Чёрт. Опять пустая. — Почти попал, — съязвил Гоголь и взялся за рукоятку кортика. — Моя очередь. — Слушай, — обратился я к нему. — Дай-ка мне минутку, пожалуйста. Немного помедлив, я поменял местами две карты: самую правую и центральную. Обе пустые. Это должно было дезориентироваться моего противника. Хотя… вдруг он всё понял? Нет, так не пойдёт, нужно что-то более действенное. Я ещё раз поменял местами правую и центральную карты. Чёрт, нет! Это не то! Чем я вообще занимаюсь? Как мне его обхитрить? Он уже, наверное, набрался уверенности в том, что моя карта с «воротами» слева. — Что-то ты подозрительно холоден к своей левой карте, — подметил вдруг Гоголь. — Как будто пытаешься отвести от неё внимание. — Ну да, просто там «ворота», — ляпнул я и застыл. — Ворота, говоришь? — спросил Гоголь и прищурился. — А я проверю! Я запаниковал, но, кажется, на моём лице ничего не изменилось. Хотя в этот момент я не мог видеть себя со стороны, а жаль. Стоило ли перемешивать свои карты? Наверное. Хотя… Даже не знаю… — …Но, если учесть, какой сброд сюда попадает, ты наверняка меня обманываешь. Гоголь замер, как хищник перед прыжком, сосредоточенно глядя на мои карты. — Попался! — с таким возгласом он быстрым и точным движением расправился с правой от меня картой. Пустые половинки упали на стол. — Гм, пусто, — только и сказал Гоголь, передавая мне кортик.[Конец трека]
Итак, у него три карты, положение весьма опасное. Если сейчас не разрежу нужную — на следующем ходу он будет выбирать из моих двух. Что же делать… Должно быть что-то, что я не замечаю. Что-то, что может мне помочь. Только тут нет ничего, кроме обычного стола, моего соперника, кортика, наших карт в руках и… разрезанных карт на столе. Точно! Я продумал свою тактику на случай, если не смогу победить на этом ходу, и вернулся к размышлениям о ходе текущем. — Даже не знаю, удастся ли мне победить, — с нервной улыбкой сказал я, пытаясь хоть как-то успокоить свои трясущиеся руки. — Ну смотри, у меня всего три карты осталось. Вероятность, что ты выберешь нужную, — больше тридцати процентов. Выберешь нужную — и всё, победа у тебя в кармане. Вообще, хорошая метафора — «победа в кармане», а?[Музыка: Hideki Taniuchi — Kaiji Theme]
Гоголь выглядел как-то странно, будто он хотел сказать о чём-то, что я совсем не понимал. Наверное, хочет меня запутать, чтобы я потерял нить своих рассуждений. Впрочем, их и не было: я так и не придумал, какую карту резать. — Я разрежу твою центральную карту, ты не против? — решил спросить я. — Против. И что ты будешь делать? — послышался непредсказуемый для меня ответ. — Ну и не буду её резать тогда. Или буду. На моём месте ты бы какую разрезал? — На твоём месте я бы сюда не попадал. — Ну да, ну да, — горько ответил я, зачем-то при этом улыбаясь. — А так можешь разрезать свою и покончить с этим наконец, — добавил Гоголь. — Ага, конечно, — я ещё раз осмотрел его карты и всё же сделал выбор в пользу центральной. С особой силой втыкая кортик в карту моего соперника, я чуть не выколол ему заодно и глаз. Получилась как бы своеобразная месть за один из его прошлых ходов, хотя моей целью было отвлечь его внимание на долю секунды, пока я подбираю кое-что со стола. — Око за око? — ухмыльнулся Гоголь. К сожалению, карта оказалась пустой, но зато я смог провернуть один манёвр, который мог мне помочь на следующем ходу. Я перевёл взгляд на свои карты. Отлично. На левой карте, той, что с «воротами», расположился кусок пустой карты, который я незаметно утянул со стола во время замешательства Гоголя. Оставалось лишь «случайно» показать ему уголок моей «особой» карты, накрытой куском обычной, чтобы дезориентировать его и заставить думать, что «особая» карта — эта та другая, которую я не засветил. Впрочем, опасность была в том, что он всё же мог заметить, как я подбираю кусок карты со стола, — тогда не оставалось никаких проблем в том, чтобы полностью разгадать мой план и понять, какая из моих карт ему нужна. — Что-то ты расхрабрился, — похоже, Гоголь всё ещё не отошёл от моего последнего удара. — Думаешь, я тебя не переиграю? Думаешь, я тебя не уничтожу? — Ты меня переиграешь? Ты меня уничтожишь? Как бы не так, — с непонятно откуда взявшейся уверенностью ответил я. — Давай ходи. — У тебя осталось две карты. Ты же понимаешь, что следующий раунд может стать для тебя последним? — Любой ход в этой игре может стать последним, разве нет? — Справедливо, — согласился Гоголь. — И, справедливости ради, я позволю тебе самому выбрать, какую карту мне резать. Левую или правую? — От тебя или от меня? Чувствую, ты хотел подколоть меня на этом, — недоверчиво посмотрел я на него. На самом деле, несмотря на мою накатившую уверенность, я понимал всю ответственность момента и в душе сильно нервничал. Даже не мог припомнить момента, когда я в последний раз нервничал настолько сильно. — Выбирай, или я выберу за тебя. — теряя терпение, сказал Гоголь. — Просто укажи на неё пальцем. Ну вот, он снова сломал систему и заставил меня нервничать ещё сильнее. Чего он добивается? И какую карту мне выбрать, чтобы победить? А если так подумать, то его огромная вероятность выбрать нужную карту из пяти за четыре попытки свелась к простой вероятности «пятьдесят на пятьдесят», потому что выбираю я, а варианта всего два: либо он разрежет ту карту, которую я ему укажу, либо разрежет другую. Сложный выбор. Но, пожалуй, не стоит с ним затягивать, иначе Гоголь может просто не выдержать и разрезать ту, которая больше понравится ему. — Правую, — решил я. — От меня. Посмотрим, как ты держишь своё слово. При этом, конечно, «ворота» у меня были слева. Но я поверил в то, что мой противник разрежет ту карту, которую я укажу. Жаль, у меня не было моих способностей, чтобы укрепить эту веру, но на Гоголя это всё равно не подействовало бы. — Ух, всегда мечтал это сделать именно таким образом, — Гоголь как-то вдруг воодушевился и достал откуда-то обычную столовую вилку. Её блеск странным образом сочетался с ухмылкой парня. Почему-то от одного только вида вилки я побелел, словно предчувствуя что-то нехорошее, не говоря уже про вид самого Гоголя. — Ну что, правую, да? — сказал он, занося вилку, как гарпун. — Зря! Зря! Зря! Зря! Зря! Зря! Зря! Зря! Зря! Зря! Зря-я-я-я-я! После этой пулемётной очереди из «зря» он швырнул вилку в одну из моих карт. Она, проткнув карту, со свистом пролетела мимо и даже разбила окно за моей спиной. Но сейчас меня больше волновало то, какую именно карту проткнул Гоголь. Я ведь так и не смог провернуть свой план, повезло ли мне в итоге? Правая. Пустая. Он действительно сдержал своё слово. Хотя немного странно, что за четыре попытки он не смог найти одну конкретную карту из моих пяти, ещё и устроил такое представление, словно затягивая время. Но для чего? Была ли у него хоть какая-то причина это делать? Может, ему просто скучно и он так развлекается? Или пытается сделать какую-то отсылку, которую я, увы, не понимаю? В любом случае, игра не закончилась. Настал мой черёд. — Yare yare daze, — с облегчением вздохнул я, подбирая забытый кортик. — Одна из двух, теперь я в такой же ситуации. Подскажешь, какую мне резать? — Режь ту, которая ближе к тебе. Я так билеты на экзаменах выбирал - и до сих пор живой. — Я, кстати, тоже, — кивнул я. — Ну, жизнью это не назовёшь, — Гоголь не упустил возможности съязвить. Я проигнорировал его слова, потому что был окрылён своим везением: только что, когда мой соперник так неистово замахивался своей вилкой, он допустил одну мелкую ошибку, которую я, к счастью, смог заметить. Держа вилку одной рукой, вторую руку, в которой находились карты, он слегка опустил, и я смог заметить уголок одной из карт. Он не был белым, а значит, что это была его «особая» карта! Я внимательно следил за его рукой с того момента, чтобы убедиться, что он не перетасует карты. И теперь я точно знал, что его карта с цепями — справа от меня. Оставалось только нанести финальный удар, не давая ему времени на то, чтобы всё понять. Я даже не смог в полной мере оценить всю ответственность этого момента. Я не подумал о том, что вступаю в самую важную, самую ответственную часть этого поединка. Но Гоголь почему-то был полностью спокоен, словно его оставшиеся карты были выплавлены из железа и разрезать их я никак не мог. Странное чувство не отпускало меня, но я не видел другого варианта, кроме как разрезать ту карту, уголок которой мне удалось подсмотреть. — Да! — выкрикнул я, едва лезвие моего кортика коснулось карты. Теперь это нельзя было остановить. Следующая секунда растянулась до невероятных размеров. Я буквально видел каждый кадр происходящего перед моими глазами, каждый миллиметр разреза, который появлялся на правой карте Гоголя. И он всё ещё не выглядел взволнованным. Наоборот, он будто ликовал. Но почему? Ответ нашёл меня сам, но тут же принёс только новые вопросы. Я замер, рассматривая половинки разрезанной мною карты. «Ворота»? Но как? Он заменил карты?! Минутку, я что, действительно разрезал «ворота»? Это не какой-то трюк? Но они же до сих пор находятся в моей руке, откуда взялись вторые «ворота»? Ничего не понимаю, что происходит? — Покажи свою последнюю карту! — надорвавшимся голосом крикнул я и, не дожидаясь ответа, перегнулся через весь стол, заглядывая в эту оставшуюся карту. Пустая? Это как? Получается, и у меня, и у Гоголя было по одной карте с «воротами», а «цепей» не было ни у кого? Но это значит, что я не мог победить изначально, к чему было всё это представление?[Конец трека]
— Гоголь! — крикнул я, ожидая объяснений. — Знаешь, как говорят, под фонарём было темнее всего, — начал издалека Гоголь. — Так вот, это как раз про тебя. — О чём ты? — я был и растерян, и подавлен, и зол, многочисленные эмоции одновременно поглотили меня всего. — Ты меня обманул, у тебя на руке не было «цепей»! — В таких делах я никогда не обманываю. Думай, что говоришь! Я чётко сказал, что карта с цепями находится в игре, но я никогда не говорил, что сам держу её в своей руке. — Но и у меня её не было! Ни среди моих пяти карт, ни среди твоих — ни одна из десяти карт, которыми мы играли, не была картой с цепями! — А кто сказал, что в игре было десять карт, а не, скажем, одиннадцать? Одиннадцать? О чём это он? При таких простых правилах ещё одной карты просто не могло существовать. Гоголь сам сказал, что каждый из нас берёт по пять карт без какого-то «запаса» или некой «скрытой» карты, припрятанной в… Стоп![Музыка: Death Note OST — Dirge]
— А тебе не показалось, что правила немного несправедливы к игроку, который ходит вторым? — вновь заговорил Гоголь. — Да, игрок, который ходит первым, может победить на первом же ходу, не оставляя никаких шансов своему сопернику, но… — А что, если игра на самом деле сбалансирована и у второго игрока тоже есть некое преимущество перед первым? Я подорвался из-за стола, задел ножку и шумно свалился на землю. Перед глазами всё плыло. Я не мог поверить, что упустил такую элементарную вещь. А ведь Гоголь всё это время знал про мой шанс на мгновенную победу! Он сам же мне его и дал, а во время игры только и делал, что подсказывал мне всеми способами, пока я упорно думал лишь о своих тактиках! «Победа в кармане»… Право разрезать не только карту соперника, но и свою карту… Его слова перед моим финальным ходом о том, чтобы я резал ближайшую карту… Да, одиннадцатая карта существовала. Причём она была у меня с самого начала, ещё задолго до формального начала этой странной игры. Гоголь дал мне её ещё тогда, когда мы с ним стояли у домика Слави. А я не придал этой карте никакого значения и забыл уже через минуту, поглощённый более важными на тот момент проблемами. Я медленно достал эту злосчастную карту из кармана. Цепи, действительно. И всю игру она была так близко, в любой момент я мог вспомнить о ней и разрезать, но только усложнял себе задачу и искал спасительную карту не там. Я хотел разрезать «особую» карту Гоголя как можно быстрее, даже не зная, что это «ворота». Я так напрягался и усердно размышлял над каждым своим ходом, даже не понимая, что иду в обратную сторону и стремлюсь поскорее разрезать свой путь на свободу. Чёртова карта! Чёрт! Чёрт! Почему я так спешил? Почему не мог остановиться на минуту и немного подумать? Почему всё так сильно усложнил? Почему не обратил внимание на намёки Гоголя? Почему я должен теперь остаться в этой дыре и выживать в таких диких условиях? Почему? Почему? Пока я, сжав зубы и ругаясь про себя, сидел на полу, Гоголь медленно поднялся из-за стола и подошёл ближе ко мне. — Андрей, а ты слышал от кого-нибудь из здешних истории о том, как меня переиграли? Я лишь покачал головой. — В игре не было никакого смысла с самого начала. Выхода из этой помойки нет, нет никакого волшебного способа вернуться в обычный «Совёнок» под летнее солнце в объятья девушек. Что он хочет сказать? Что мне даже повезло, что я проиграл? Ведь получается, что я бы всё равно не смог никак вернуться обратно. Едва взобравшись на самый пик надежды, я с грохотом свалился обратно за считанные секунды. Отчаяние охватило меня полностью, заставляя дрожать и едва сдерживать себя от подступающих слёз. — Но как же… Ты же говорил про какой-то способ, ты обещал помочь. Не может быть, что отсюда нет выхода! Не верю! — выкрикнул я. — Соберись и прими это, как подобает мужчине, — ответил Гоголь. — Иначе тебя засмеют остальные, если увидят в таком состоянии. Как бы горько мне ни было, в этом он был прав. Стоило встать, отряхнуться и просто забыть обо всём произошедшем. Но всё же я не оставлял надежды на то, что выбраться отсюда можно, даже если сам Гоголь о таком способе не знает. — Хотел бы я встретиться с тобой при других обстоятельствах, — сказал на прощание Гоголь, — и сыграть в другие, особые карты судьбы. Но это будет уже совсем другая история. Из разбитого окна за моей спиной вырвался внезапный порыв холодного осеннего ветра. Я поднял взгляд на Гоголя, чтобы ответить ему хоть что-то, но его уже не было в столовой.[Конец трека]
***
[Музыка: MANYO (LittleWing) — Paranoia]
С того дня прошёл уже целый год. Год, наполненный абсолютно ничем. Бессмысленный, пустой, унылый год. Я дрожал от холода, сидя на пустом пляже, и смотрел вдаль, на проезжающий где-то там товарный поезд — последнюю надежду на то, что я могу выбраться обратно, в привычный мне «Совёнок». Но это всё же иллюзия, чего бы я себе ни фантазировал. Иллюзии, мечты, фантазии, надежды — лишь это хоть как-то меня поддерживало всё это время. Я так и не смог найти своё место в этом обществе отбросов, подобных Филиппу, и просто сторонился людей, гулял в одиночестве и постоянно сочинял яркие истории в своей голове, в которые сам же и погружался с головой, закрываясь от всего вокруг. А ведь когда-то я говорил, что вся прелесть мира «Совёнка» в людях, но стоило этих людей заменить на самых неадекватных попаданцев — как рай тут же стал адом. Каждый творил, что хотел, и никак себя не сдерживал. Особенно худо приходилось редким девушкам-попаданцам — обычно они не выдерживали и уходили глубоко в лес, пропадая там навсегда. Я тоже какое-то время думал плюнуть на всё и идти в самую чащу, не оглядываясь, надеясь, что Семён или другие высшие силы, если они тут были, даруют мне смерть. Но бывали и другие дни — когда я зажигался целью найти выход и даже пытался что-то сделать, хоть и безрезультатно. Филипп тем временем уже активно состоял в числе «красных» и даже без своих способностей находил грязные и жестокие развлечения. Мы перестали общаться окончательно. Думаю, старый Филипп, который существовал до попадания в «Совёнок», уже давно умер. Ещё задолго до того, как я проткнул кортиком этого Филиппа. Умер и я тоже. Не только тело, но, похоже, и душа начинала гаснуть. Вот и всё. Каждый получает тот финал, который заслуживает? Видимо, я не заслужил счастья. Не заслужил быть со Славей. Не заслужил свободы от бесконечных циклов. А может, мне просто не повезло. Но если существуют параллельные вселенные, то там, возможно… Впрочем, нет никакого смысла рассуждать об этом. Если только занять время до сна, до нового тяжёлого, серого дня, который ничем не будет отличаться от этого…Конец