сорванные листовки

      Прохладный душ не спасает — Чонин даже не чувствует, когда вода становится почти ледяной и теплые руки вытаскивают его из душевой кабины.       — Идиот, заболеешь ведь, — негромкое возмущение родным голосом, и беспокойства в нем больше, чем возмущения.       — Кенсу-я, — тянет почти умоляюще Чонин, чувствуя, как руки, знакомые до кончиков пальцев, пытаются завернуть в полотенце.       Месяц выдался сложным: подписание важного договора и бесконечные поездки. Чонин приучился спать по два или три часа в сутки. Времени даже для простого совместного просмотра телевизора совсем не осталось, но Кенсу ни разу даже слова об этом не сказал. Ужин готовит, варит на завтрак крепкий кофе, который и мертвого поднимет, и до кровати провожает, когда Чонин засыпает прямо в коридоре, даже не успевая стянуть пальто. Чонину стыдно, а еще так печет в груди, что улыбаться хочется сумасшедше и дарить всю ласку и любовь, на которую только способен. С ним никогда не случалось ничего лучше До Кенсу.       А старший вытирает влажную смуглую кожу и повязывает слишком короткое полотенце на поджарых бедрах. Глаза себя заставляет отвести и к дивану ведет. Серый и просторный, мягкий — вместе выбирали, чтобы вечерами ноги поджимать и в клубок из тел сворачиваться. Или в мягких подушках утопать, закидывая ноги на низкий журнальный столик.       Последнее Чонин и делает — плюхается устало на диван и ноги протягивает. Полотенце съезжает, открывая крепкие бедра. Чонин голову устало откидывает и глаза прикрывает, вдыхая глубоко запах дома, что они с Кенсу так давно зовут своим. Волосы влажные кажутся совсем черными — как перья ворона, что не встретить в мегаполисе сейчас. Они на глаза лезут и по лицу пускают капли воды.       Кенсу губы облизывает вмиг пересохшие и ладонь смуглую в руки берет, внимание привлекая. Чонин глаза приоткрывает и смотрит взглядом темным, как небо самое беззвездное.       — Ужин стынет, — просто так. Потому что нужно напомнить, а не потому что уйти хочется. Скорее задержаться или штаны на тело крепкое натянуть, чтобы не смущал. Кенсу — самый понимающий на свете, но не железный ведь.       А Чонин мажет еле заметно языком по вкусным губам и волосы влажные назад зачесывает, наконец рассматривая Кенсу. Старший в шортах, что даже до колен не доходят и чашечки круглые открывают. Футболка белая, но с небольшим пятнышком справа на животе — снова забыл надеть фартук, когда готовил.       Чонин перехватывает его руки и на себя тянет, заставляя не ожидавшего старшего плюхнуться ему на колени. А руки сами крепкую шею обвивают, и пальцы во влажные волосы зарываются. Будто вот так – самое правильное, что на свете есть. Когда так близко, и ладони смуглые на бедрах, обтянутых тонкой тканью домашних шорт.       Чонин пряди оттенка мерло с чужого лица убирает, в глаза родные заглядывая, и тянется — навстречу тянется, потому что губы полные тут же в ответ приоткрываются. Привычно и так необходимо. До легкого покалывания в кончиках пальцев.       И Кенсу хватается сильнее, к себе притягивая, чувствуя, как тонкая ткань футболки намокает от соприкосновения со все еще влажным телом Чонина. Ладони на бедрах перемещаются дальше, обводя упругие ягодицы и сжимая, закусывая чувственную губу. Кенсу выдыхает рвано и глаза прикрывает, носом уткнувшись в шею с дернувшимся нервно кадыком.       — Как же я соскучился, — выдыхает горячо в выбритый висок Чонин, ладони под футболку свободную запуская. И Кенсу согласен — хнычет почти умоляюще и тянется за поцелуем новым. Подождет ужин. Плевать и на то, что завтра снова слишком сложный день и надо выспаться. Кенсу одежду стягивает и ладони под полотенце влажное запускает, ловя стоны нетерпеливые с самых вкусных губ во всем мире.       Чонин к себе ближе тянет, заставляя на бедрах покачнуться и пахом соприкоснуться. Кенсу почти задыхается в новом поцелуе, тело родное кожа-к-коже-ближе-некуда ощущая. До всполохов глаза жмурит, когда Чонин целует глубже. Жадно, вкусно и так правильно, что дышать тяжело становится. Кенсу отстраняется, когда воздуха вообще не остается, и губы жадно и так влажные облизывает, тонкую ниточку слюны, идущую до чонинового рта, обрывая.       Чонин любуется, жадно всматриваясь в родные блестящие глаза, и в поцелуй втягивает снова, заставляя выгнуться и животом по члену, липкому от смазки, проехаться. Судорожный двойной выдох нарушает вязкую тишину и почти оглушает, но не заставляет остановиться. Чонин, кажется, готов кончить от одного ощущения мягкой кожи светлых ягодиц на своем члене, но держится. Слишком долго не был в силах и пальцем коснуться.       А Кенсу изголодавшийся будто – ерзает, трение создавая такое, что с ума сойти можно прямо здесь, на диване светлом, что совсем скоро будет испорчен к чертям. И мало обоим до дрожи. Мало, никогда не будет достаточно. Сколько бы времени ни прошло, как бы часто ни касались друг друга, каждый раз – как первый и долгожданный. Оторваться просто невозможно.       На то, чтобы сходить за смазкой и презервативами, ни у кого не хватает ни сил, ни выдержки. Чонину отрываться не хочется – он бешено совсем шею целует, метки оставляя узором принадлежности, дыша тяжело и жарко, когда Кенсу ладонь перехватывает и пальцы в рот горячий запускает. Облизывая жадно, исследуя каждую фалангу. С ума сводит и стыда совсем не чувствует.       А потом отдается полностью, пластилином под пальцами выгибаясь. Чонин берет жадно и властно. Сначала будто учит двигаться в унисон заново, а потом в обивку светлую вдавливает, шею тонкую обхватывая и пальцы в горячий рот запуская. Кенсу с ума сходит, чувствуя каждый миллиметр. Ловя каждое движение, скольжение, что по нервам просто до кончиков пальцев на ногах.       Потому что никто не знает его так, как Чонин. Никто никогда не сможет доставить удовольствие такое, что всполохи перед глазами в черные дыры превращаются — отключаешься почти, когда несколько раз до грани доводят, а не отпускают. Держат на самом краю, задыхаться заставляя, целуя жадно совсем и по-животному. Будто вот только это — способ жить дальше. Способ дышать.       Кенсу накрывает, когда горячее и честное признание оседает на влажном виске оттенка мерло. Он голову запрокидывает и стонет в голос, ловя поцелуи-бабочки рваные на искусанных губах. Чонин заполняет его до краев — душу и тело. Без шансов на хотя бы малейшее избавление. И Кенсу готов хвататься за каждую крупицу, чтобы не отпустить никогда.       — Через неделю уйду в отпуск, и мы уедем отсюда. Только вдвоем, — обещает Чонин, нежно вытирая влажную кожу полотенцем.       И поцелуи трепетные оставляет на щеках и ресницах, устраивая себя и Кенсу на диване. Вместе, клубком обнаженных и разгоряченных тел.       Кенсу готов ждать сколько угодно, потому что Чонин никогда не нарушал своих обещаний.       13.03.17