Иллюзия открытого пространства

Я так думаю, они делают это специально. Эту чертову дверь. Когда заключенный – уже почти бывший заключенный – стоит, одержимый жаждой выйти на воздух, переодеться в одежду, не воняющую морской водой и тухлой рыбой, выпить, в конце концов, она отрывается нарочито медленно, натужно, словно сейчас скрипнет и застрянет в двадцати сантиметрах от пола. Может быть, даже начнет осыпаться ржавой крошкой на грязные полы. А ты стоишь, едва не подпрыгивая на месте, и в открывшуюся щель тебе виден кусок неба, по-настоящему голубого, а не грязно-серого, как в камере – возможно, они и это делают специально! – слышишь, наконец, чертов ветер, шум турбин пассажирского звездолета - на котором можно разжиться выпивкой! – и от этого всего тебя отделяют полметра железа и углепластика. Изощренная форма психологического насилия, как сказал бы один мой друг, любивший бросаться длинными фразами и умными словами. Очень любивший. Наверное, поэтому его уже нет в живых. Соултянин на пропускном пункте сверлит меня фасеточными глазами. - Заключенный №19573-437, группа «А», метка «особо опасен», - методично диктует он, и мне хочется уснуть или умереть от противнейших звуков его голоса. – Назначение: система «Кимаруса», планета «Кимари-7», дальнейшие перемещения строго запрещены. Кимари. Планета садоводов, слащавых улыбочек, счастливых семеек с детьми-ангелочками и всеобщей гармонии. Одним словом, захолустье Галактики. Самое место для таких, как я. - Можно изменить место назначения? – я уже заранее знаю ответ. Лицо соултянина ничего не выражает. Он думает добрых две минуты, прежде чем ответить. Ну и тормоз! - Просьба отклонена. - Почему? - Нецелесообразна. Интересно, на службе в Галактической полиции подмораживают мозги всем формам жизни или просто соултяне особо чувствительны к промывке извилин? Солдат-дендриец подает мне контейнер с одеждой и тактично отворачивается. Заглядываю в контейнер – ужаснейшее кимарийское платье и туфли. Мда. Я предпочла бы такому костюмчику комбинезон, какой-нибудь простой и удобный, можно даже старый и грязный, но, черт возьми, в тюрьме отвыкаешь привередничать. По крайней мере, эти разноцветные тряпки не воняют рыбой. Стягиваю с себя осточертевшую робу заключенного. И даже ни черта не стесняюсь. Отучилась. Хотя, отдать ему должное, дендриец не делает попыток даже мельком взглянуть на переодевающуюся за его спиной женщину. А соултянцу вообще до лампочки, его вид половым путем не размножается. Можете представить себе нечто более смешное и глупое? Тетка, которой за сорок, которая почти целиком состоит мышц, в легком коротеньком кимарийском платьице без рукавов, которое больше подходит студентке этак Третьего Круга Обучения, разноцветном настолько, что начинают болеть глаза. Как там? Изощренная форма психического насилия? Или психиатрического? Соултянин подает мне идентификационную карточку. Но это не моя, не та, по которой я сюда поступила. Читаю вслух: - Йоран Имельрус, пол: женский, раса: кимари, стандартный возраст: 42 года, - поднимаю голову. - Это не мои данные. Ну, кроме пола… хм, раз уж так, омолодили бы меня на пару лет, прежде чем запихивать в этот шутовской нарядик. Шутить с соултянином – тоже самое, что пытаться взлететь на недостроенном корабле. Гиблое дело. Хотя недоумевающее лицо этой рептилии несколько поднимает настроение. Совсем слегка. Они боятся меня. Моего имени, и чтобы это понять, не нужны разъяснения докучливых запрограммированных соултян. Вырядили меня кимарианкой, пользуясь похожестью залтинии и кимари, дали поддельные документы и новое имя, отправили на край мира, только для того, чтобы я не начала снова заниматься тем, за что, собственно, и загремела сюда. Вроде бы и паршиво, но, черт возьми, хочется гордиться. Непонятно только, чем. - По решению Совета Вам будет выделен провожатый, в обязанности которого входит контролировать Ваше поведение и в критической ситуации предать вас в руки сотрудников правопорядка. Если по прошествии двух стандартных лет за Вами не будет замечено преступления закона или нарушения выданных предписаний, провожатый будет отозван. Провожатый, как же! Надсмотрщик. Называли бы вещи своими именами. Соултянин что-то шипит в передатчик, и треклятая дверь снова открывается. Из проема, ровно чеканя шаг, появляется альтаниец в зеленом мундире младшего офицера. Совсем еще мальчик, длинноволосый, не прошедший посвящение и не имеющий Права Полета – огромные крылья покачиваются за спиной праздным грузом. Жутко глупое это возрастное ограничение полетов, я считаю. Правда, однажды я поделилась своими мыслями со знакомым наемником-альтанийцем, а тот в ответ раскроил мне щеку крылом. - Младший офицер Тай Тернер, регистрационный номер Альфа-7-12578, корпус «Д-6», отряд «С-15К», командующий – капитан Зираан К. Алистра, регистрационный номер Бета-Д-0, по вашему приказанию прибыл, - бодро рапортует парень. От этих всех расшаркиваний у меня начинает болеть голова. Мне хочется уйти отсюда уже куда-нибудь, улететь, хоть на треклятый Кимани-7, хоть с этим чертовым надзирателем, но никогда не видеть больше этих серых стен, роб, провонявших рыбой, и бесчувственных запрограммированных соултянцев. Солдат-дендриец подает мне сумку с вещами. Сумка стандартная, набор предметов в ней стандартный – твоих вещей после отсидки никто тебе не вернет, особенно если ты поступил в тюрьму с меткой «особо опасен». - Йоран Имельрус, заключенный №19573-437, группа «А», метка «особо опасен», данным приказом Вы освобождаетесь из места лишения свобод и отсылаетесь в звездную систему система «Кимаруса», планета «Кимари-7» с предписанием об ограничении перемещений. Ваш сопровождающий – младший офицер Тай Тернер, регистрационный номер Альфа-7-12578, будет взаимодействовать с вами от лица Галактической полиции и его предписаниям и приказам Вы обязаны следовать бесприкословно. В противном случае Вы будете направлены в места ограничения свобод без дальнейших разбирательств, - подытоживает соултянин. Какой-то сосунок, у которого еще молоко на губах не обсохло, будет командовать мной, которая, между прочим, раза в два его старше, а за неповиновение меня обязательно сошлют в колонию. Вашу ж мать. Растоптали мою гордость, свиньи. Как там? Изощренная форма внутреннего насилия? Душевного? Психического? А, неважно. Будем надеяться, что этого паренька в детстве учили уважать старших. В противном случае, придется его удушить и податься в бега. Соултянин все еще что-то бормочет на своем родном языке, который я ни черта не понимаю, но парнишка внимательно слушает и наматывает на несуществующие усы. Мне кажется, я готова расцеловать соултянскую чешуйчатую морду, только бы он, наконец, выпустил меня отсюда. Я не верю своим глазам - трехпалая лапа опускается на пульт, и чертова дверь – другая дверь, но такая же медленная и скрипучая – впускает в помещение чистый воздух без малейших рыбных запахов. Ветер дует мне в лицо, и я чувствую себя собой, несмотря на паршивое настроение и клоунский наряд, собой, такой, какой я была пятнадцать лет назад. - Живите мирно и соблюдайте закон, - бросает напоследок соулсянин. Ему это видится жестом особого благодушия. - Да пошел ты! – внезапно даже для самой себя отзываюсь я, но точно знаю, что за это мне ничего не будет. С этой минуты я свободный человек. *** Мне было лет восемь, пожалуй, когда я последний раз отправлялась в транссистемный перелет на пассажирском шаттле. Естественно, я успела забыть, какая это пытка. Душные коридоры, еще более душные каюты, настолько маленькие, что туда едва помещается один человек, хотя заселяют по двое, по стандартам, вонь, и, конечно же, постоянные крики и завывания. Днем – детей, ночью – пьяных гуляк. Впрочем, в той каюте, которую определили мне и моему надзирателю, шумы не были слышны, но зато было очень холодно. Особенно мне в моем кимарийском платье. Я закрыла бы глаза на свой донельзя нелепый вид, если бы эта хрень была подлиннее и потолще, но, черт возьми, нет, и я сижу, съежившись, на кресле, и неизвестно откуда взявшийся, но очень холодный ветер забирается под подол моей треклятой одежды. Что не особо приятно. Альтаниец со своими крыльями занимает бесстыдно много места. Хотя, надо сказать, крылья у него красивые. Под цвет волос, индигово-черные, с тоненькими серебристыми вкраплениями. Я не особо много альтанийцев повидала за свою жизнь, но их крылья – это нечто особенное. Однажды в перестрелке мне довелось наблюдать, как один наемник-альтаниец ловит ими энергетические заряды – как он сказал потом, ни черта он не почувствовал и даже не чихнет после такой встряски. Словно крылья не часть него, а какой-нибудь металлический суррогат. Помню, в детстве я дико завидовала формам жизни, имевшим такие вот «особенности». У меня самой ничего подобного не было. Да и ни у кого из залтинии. Жутко длинные уши, почти обесцвеченные волосы да кое-какие психометрические способности. И то не у всех. У моей матери был дар – она могла считывать события с предметов, видеть все, что было с ними связано. Я никогда так не умела. Тишина становится вязкой, плотной и противной. Офицерик расположился на полу, переодетый в гражданскую одежду – ни дать ни взять, сын какого-нибудь захолустного фермера с Нибелиуса – и просматривает файлы на голопаде. На меня вдруг обрушивается осознание, что я понятия не имею, что творилось в Галактике все эти пятнадцать лет моего заключения. Кто сейчас заседает в Центральном Совете? Где идут войны? Катастрофы? Живы ли те из людей, кого я могла когда-то назвать своими друзьями? Вряд ли мне удастся узнать. Да и не особо хочется. Мое прошлое осталось в прошлом, каким бы замечательным оно не было. Нет. Не так. Даже если и было. На дне сумки лежит голопад, но стоит ли лезть в непролазные дебри сейчас? Нет. Стоит, пожалуй, прогуляться до места, которое тут называют баром, выпить впервые за последние пятнадцать (!) лет, может быть, завести несколько полезных знакомств. Выгляжу я, конечно, весьма нелепо, но когда мне это мешало. Я смотрю на свои огромные, оплетенные каменными мускулами и покрытые татуировками руки, слишком неестественно и вульгарно торчащие из атласно-тюлевого облака платья. Перевожу взгляд на ноги. То же самое. Только татуировок меньше. И туфли. Золотистые мягкие туфельки, просто уродски смотрящиеся на моих слишком больших ногах. Хочется смеяться. Не то от комичности ситуации, не то от боли. Не помню, чтобы я хоть когда удостаивала свою внешность даже малейшего внимания, но это… это другое. Не вижу смысла в дурацком переодевании. Не маскировка, нет, для прикрытия это слишком топорно. А потому… откровенно попахивает унижением. Я вспомнила. Изощренная форма психологического насилия. Да, Грейсел, я не любила твои высокопарные вирши, но тут ты, черт возьми, прав. Самое настоящее насилие. Над моей гордостью. Они засунули меня на ферму. Они приставили ко мне мальчишку-надзирателя. Они подавляют меня и заставляют следовать их правилам. И знают, что я не могу ослушаться. Черт раздери, мне надо выпить! Я поднимаюсь с продавленного кресла, чувствуя, как затекли ноги, а еще трудно подавляемую зяблую дрожь. Паршиво. Надеюсь, в других комнатах будет хотя бы немного теплее. Даже панель-индикатор ледяная. Бр-р-р-р! Насколько я успела понять, сейчас таких уже не делают. Где, интересно, владельцы этого барака раздобыли этот музейный экспонат? Черт! Ну, выпуская меня отсюда, допотопное ископаемое! - Выходить запрещено. Что это говорит мальчишка-офицерик, я соображаю не сразу. Голос у него хриплый, чуть ломающийся и какой-то противный. Совсем как скрип треклятой двери на пропускном пункте тюрьмы. Резко разворачиваюсь на каблуках. Нет никакого желания спорить, но есть огромное желание выпить, а потому я завяжу этому малышу в узел его прелестные крылышки, если он посмеет хоть что-нибудь вякнуть. - Расслабься, парень, я не собираюсь вербовать команду и захватывать корабль. Просто прогуляюсь до бара, - стараюсь говорить как можно доброжелательнее и непринужденнее. Он сверлит меня своими матовыми светлыми глазами. Их выражение до жути похоже на соултянское. Аж дрожь пробирает. Да так, что хочется съездить кулаком по этой смазливой мордашке. - Я получил предписание удерживать вас в каюте до конца полета. Вы никуда не пойдете, - тихо и спокойно говорит парень, откладывая в сторону свой голопланшет. - Да черт дери! Меня, кажется, выпустили из тюрьмы? Нет? – бешусь. Давно не испытывала такого удовольствия, в одиночной-то камере. Приятно, черт возьми. Это сладостное предвкушение того, что сейчас набьешь кому-нибудь морду. - В целях безопасности вы должны оставаться в этой каюте, - противно гнет свое мальчишка, поднимаясь. Волнения в глазах – ни на йоту. А надо бы. Или ему не сказали, кто я такая на самом деле и за что меня упрятали? Разминаю плечи круговым движением. Должно выглядеть устрашающе, с учетом моих непрекращающихся тренировок и потому внушительной мускулатуры, которой я, по правде говоря, до сих пор горжусь. Драться, только вот, мне не приходилось давно, но ничего, такие знания быстро не забываются. От мальца никакой реакции. Надо же, как вышколили. Иду в наступление. - Послушай, парень… как там тебя? Тим? Теон… Тейт? - Тай Тернер, - он говорит это таким противным, таким мерзостно-ледяным голосом, что внутри что-то срывается. - Да плевать! – где-то в горле внезапно собирается клокочущий комок, полный кипящей ярости. Они хотят подавлять и держать меня на цепи, снова и снова, после всего, что было. - Кто ты, черт дери, такой, чтобы отдавать мне приказы? Я не для того сидела пятнадцать лет в этой тухлой рыбьей дыре, что выйдя оттуда, плясать под дудочку сосунка, у которого еще молоко на губах не обсохло! И я достаточно натерпелась в жизни унижений, чтобы терпеть их еще, да от такого, как ты! Это так, на будущее. Гулко выдыхаю, чувствуя, как клубок внутри потихоньку расплетается. Парень неотрывно смотрит на меня, а в глазах его холодная ярость, спокойная и расчетливая. Он подходит ближе, непроизвольно сжимает руки в кулаки, все еще прожигая меня беспощадным взглядом. - А мне плевать, - холодно чеканит он, - на твое непомерное эго и неприятие правил. Меня приставили сюда, чтобы следить и ограничивать тебя, и это я и буду делать. Ты преступник, и пятнадцать лет в тюрьме не сделало тебя ни чем иным. И ты будешь меня слушать, несмотря на мой возраст, а иначе я просто шарахну тебя шокером и отвезу обратно в «тухлую рыбью дыру», - он почти прижимает вышеупомянутый предмет к моему боку, видя, наверное, мою руку, почти ушедшую в замах. – Это так, на будущее. И будь уверена, драться я умею. Мальчишка отходит, видимо, уверенный и гордый своей победой, а я задыхаюсь от снова подступившей бессильной ярости. Я тебе это еще припомню, сосунок. Дай только спуститься на землю. Как там говорил старик Грейс? Изощренная форма психологического насилия? Ну уж нет! Я больше ни одной гниде не позволю издеваться надо мной.