Особенность его глаз

Я обнимаю его за плечи и прижимаю к себе. Утром ему будет стыдно за все произошедшее. Я уверен в этом, потому что слишком хорошо его знаю. -Гена, — я произношу это прежде, чем придумываю, что сказать дальше. Но оно и не надо, ведь он мирно посапывает, уткнувшись носом в ключицу. «Трахни меня», а сам отрубился через две минуты. Однако внутри засела мысль, будто я уже был совсем не против. Аккуратно укладываю его на кровать, накрыв одеялом, и сажусь рядом на пол. Я ведь не обещал ему не уходить, но чувство, что, хоть Гена и спит, нуждается в этом, будто гвоздями приковало меня к месту. Не знаю, с каких пор я стал псом на привязи, но мне кажется, будто его взгляд, неотрывный и такой нужный, который впервые так долго был направлен на мои глаза, во всем виноват. Может, Гена более лайтовая версия Медузы- горгоны: его взгляд превращает тебя не в камень, но в цепного пса, и, на самом деле, точно не могу сказать, что более гуманно. Не уверен, за этот вечер я больше устал морально или физически, но, сохранив остатки рассудка, понимаю, что спать на полу — явно не лучшая идея. Тут два варианта: идти на дико неудобный скользкий кожаный диван или лечь рядом с Геной. Почти не задумываясь, выбираю второе. Простынь холодная, но так даже лучше: охладиться мне сейчас не помешает. Лысый череп буквально тонет и растворяется в такой казавшейся всегда неудобной подушке, и, когда я уже готов окончательно отдаться в объятья Морфея, Гена поворачивается, утыкаясь носом в мое плечо: -Альфа, — тихо шепчет он. А, может, это только в моей голове, — а я тебя люблю. Утро оказалось чертовски тяжелым для Гены. Я принес ему воды с растворенной в ней таблеткой: -Rickey F, где F — это «фу, ебать, это ваше похмелье», — страдальчески произнес он, сидя на кровати и обхватив голову руками. -Выпей это, — я протянул ему стакан. -Спасибо, — выдавил Гена, плотно зажмурив веки от, видимо, накатившей головной боли. — Блять, — резко выпалил он, осушив стакан. Я замер, не зная, что это может означать, — сколько же хуйни я тебе вчера наговорил. -Все хорошо, — больше бессознательно ответил я, так и не решив для себя, радоваться или огорчаться. -Прости, — закрыв глаза, он провел ладонью по седой прядке. К слову, он еще ни разу на меня не посмотрел сегодня. Внутри все кипело и дымилось, будто растопленное мыло. Я стоял рядом с его кроватью, смотря на него снизу вверх, оттого Гена еще больше напомнил мне ребенка, который сам не знает, чего хочет: -Блять, Фарафонов, — не выдержав, начал я, — так ты любишь меня или нет? — на удивление, все слова прозвучали как нельзя четко. Я потер глаза большим и указательным пальцами, но ногой, соприкасавшейся с его коленом, почувствовал, как на слове «любишь» он вздрогнул. Совсем чуть-чуть, но это и отличает людей, которым ты дорог, от тех, которым нет: первые способны подмечать малейшие проявления твоего настроения, вторые не заметят, даже если ты будешь в лицо им кричать о своих чувствах. Скрестив руки, он упирался ими в колени, облокотив на них голову и смотря куда-то перед собой: -Да, — чуть слышно произнес он, говоря в ладони, — да, — повторил Гена, убрав их. Скорее, для себя, потому что я расслышал и с первого. И он прекрасно это знал. И это не какое-то очередное отличие, просто между некоторыми людьми существует куда большая связь, чем можно описать словами «друг», «любимый», «близкий». И нет смысла что-то с чем-то сравнивать, ибо вы не поймете, о чем я, пока сами подобное не испытаете. -Мне кажется, — он поднял глаза на меня, но его взгляд не был похотливым и пьяным, как вчера, а нежным, наполненным самой чистой и самой искренней любовью, — ты вообще первый человек, которого я полюбил. Не знаю, может это и не так. Я ни капли не жалел, что между нами ничего не было, потому что есть вещи куда более ценные, чем секс. Возможно, я понял это, когда Гена утыкался в мою белую футболку где-то в районе живота или когда, все так же сидя, обнял меня, как можно сильней прижимаясь ближе. В этот момент он как нельзя был похож на ребенка, а я — на самый заветный новогодний подарок. И Гена точно знал, что я ни за что его не оттолкну. И я точно знал, что люблю его так же сильно. А свет я выключу как-нибудь в другой раз.