***
Однажды я буду умнее. Здесь нет запаха сигарет, здесь нет запаха земли или камней, здесь даже холод не пахнет и как-то не ощущается. Я из любопытства тянусь к своей ветровке, но её ткань здесь тоже не пахнет. Вероятно потому, что её на деле здесь нет. Он медленно, словно нечеловеческим и выходящим за пределы даже его возможностей усилием поднимает голову. Криво ухмыляется. Он знает, что я здесь. А я знаю, что он здесь. И никому из нас это ничего не даёт. Они движутся эфемерным дымом, одновременно неосязаемые и непроницаемые. Их мысли шепотом гуляют по залу без стен, срываются метеоритным дождём в живой мир. Каждый Их смешок, тонущий в темноте, обнажает оскал Кошмара, свивается в его зыбкую плоть. Их прикосновения не существуют, но отпечатки их остаются на поверхности незримым клеймом. Прямо сейчас я читаю их с дикой ясностью. Каждое клеймо. Затейливые узоры на камнях, безумные письмена в языках пламени, острые росчерки на чужой бледной коже. Он весь в их отпечатках, будто яд растёкся по венам и проступил наружу. Это, должно быть, дьявольски больно. Он устало указывает взглядом в сторону, и я невольно смотрю туда же. Тени свились в рамку, в центре которой в неверном свете огней Максвелла разыгрывалось очередное представление – словно в телевизоре, если бы Они знали про телевизор. Впрочем, я буду не так уж сильно удивлена, если это Они заронили такую идею в умы человечества. Уинстон склонился над моим телом, в то время как тёмный и зыбкий Вернер отчаянно жестикулировал руками. Я приближаюсь к экрану, привычно щурюсь – как будто здесь это имеет какое-то влияние на моё зрение, как будто здесь у меня есть глаза и веки. Значит, не показалось. Вернер и правда весь увит чем-то, вроде цветами. Как кукла-друид, связанная из прутьев, трав и вьюна. Значит, вот как он наблюдает за нами. Значит ли это, что Они наблюдают так же? Я оборачиваюсь на него, но он смотрит в другую сторону, будто утратив ко мне всякий интерес. Может, и правда утратил. Он здесь слишком долго, он невыносимо устал от этого – я читаю это в каждом оборванном движении, как будто каждая кость налита металлом, а каждая мышца изорвана до тонкой паутинки волокон. Возможно, так оно и есть, он же Король. Он же любимая Марионетка. Темнота сгущается, извивается, бьётся в такт неизвестному мне мотиву – столь же древнему, как космическое пространство. Как то, что было до космического пространства. А потом темнота разверзается, выпуская наружу две угольно-чёрные руки. Я не пытаюсь отстраниться. Они не пытаются дотронуться до меня. Стекают чернильными линиями на каменный пол, скользят от одного пятна света к другому, растопырив и слепо вытянув когтистые пальцы. Я наблюдаю. Он по-прежнему смотрит в сторону, будто они не заслуживают абсолютно никакого внимания. Мне должно быть жутко – это я понимаю той частью мозга, которая, видимо, осталась в теле и потому нормально функционирует, – но вместо этого мне удивительно спокойно. Будто вся пьеса уже разыграна, завес вновь упал, и мы сидим на опустевшей, испечатанной нашими шагами сцене в полумраке – мёртвые глаза софитов остались по ту сторону тяжелой ткани, как и безликий шорох чужих костюмов. Здесь только тихие разговоры, полусмешки, разлитая в воздухе усталость и неотступное ощущение, что впереди ещё тысячи таких пьес. Бесконечных пьес. Хотела бы я знать, как он это выносит. И выносит ли вообще. – Чарли, – глухой звук, отдалённо похожий на человеческий голос, падает на пол, разбивается в тонкие линии-брызги, разлетается по полу и впивается в когтистые пальцы Рук. Они отшатываются, дёргаются, словно иссечённые этими брызгами, вновь исчезают в темноте. Я отчётливо понимаю, что мне пора. Что бы здесь ни было, это не касается меня. Никогда не касалось никого, кроме слегка слишком безумного фокусника и его слегка слишком верной ассистентки, и никогда не будет касаться кого-то ещё. Может, это их проклятие, может, это их спасение. Это никого не касается. И меня тоже. И когда Тени оборачивают меня в плотный кокон, в котором любое живое – ко мне это сейчас не относится – существо непременно бы задохнулось, у меня в голове вяло стучится ровно одна мысль. Однажды я буду умнее. И перестану попадать туда, где мне быть не стоит.***
– Твою…! Уинстон отшатывается в сторону, когда я резко сажусь с очень выразительным вскриком. Всего сразу слишком много: слишком яркое небо, слишком отчётливые запахи, слишком настоящая примятая трава под ладонями, слишком много одежды на мне – смеётесь, да? А у меня стресс, блин – и она слишком шуршащая, слишком тяжёлая после мира неосязаемого и невесомого. Всё вокруг слишком настоящее, слишком близко, слишком отчётливо, слишком живое, слишком-слишком-слишком… Я глубоко вдыхаю, и на мгновение дыхание перехватывает от головокружительных запахов леса и благословенного обилия кислорода – как если бы я вынырнула из озера, проведя под водой несколько долгих минут. Выдыхаю, закрываю глаза, вновь вдыхаю – но уже медленно, щадя ошалевшую психику. Когда я открываю глаза, сразу натыкаюсь на обеспокоенный взгляд тёмных глаз напротив. Странно. Это освещение, или глаза Уинстона действительно настолько тёмные? Я имею в виду, я помню, что они тёмно-серые, но сейчас они кажутся почти чёрными. Если не совсем чёрными. Наверно, это после «путешествия» глючит. – Ты как? – осторожно интересуется бегун. Н-да, отрубаться у него на глазах становится дурной привычкой. – Жива, – сообщаю я единственную достоверную информацию. В остальном я не очень уверена. – Что это было? – Экскурсия. – Экскурсия? – переспрашивает Уинстон. Надежда умирает последней. – Экскурсия, – покладисто повторяю я. Примерно в этот момент мы оба понимаем, что мои мозги вернулись ещё не до конца и расспросы не особо помогают. А ещё где-то тут есть Вернер, который всё ещё немного Тень. И я всё ещё не знаю, какого именно чёрта. Зато я теперь точно знаю, в чём разница между Тенями, Кошмарами и Ними. Кошмары – это дикие псы, вроде гончих, просто на другом плане реальности. Тени – их пастухи и Их уши и глаза. Они разумны, но ужасно слабы, и от сочетания этих качеств – безумно трусливы. А Они… что ж, Они развлекаются тем, что распределяют способности и управляют ими. Не считая всех прочих вмешательств в наш мир, мир живых, в виде метеоритов и прочих сомнительных радостей жизни. Самое ироничное, что фактически у Уилсона самая специфичная способность – он находится за пределами Их власти. В нём ни дюйма магии, ни дюйма чудаковатой особенности вроде пиромании или сверхбыстрого набора массы и силы. Вообще по нулям. И это его преимущество. Он единственный, к чьим рукам не тянутся марионеточные нити. И в то же время… если дверь открыта, сквозь неё можно пройти в обе стороны. Если нить натянута между двумя, то за неё можно дёрнуть с обеих сторон. Осталось только понять – как. Но для начала надо разобраться с Вернером. «Что начинает погружение Вернера в мир Теней?» В этот раз я отметаю все ритуалы, просто прикрываю глаза и обращаюсь к Ним. Интересно, как к Ним обращается Максвелл? И обращается ли вообще? Какая сейчас разница. Я почти физически чувствую, как тонкие пальцы, наполненные дымом и очерченные колеблющимися линиями, касаются моего сознания. Холодно. Не призрачно холодно, как в Тронном Зале, а по-настоящему холодно, с мурашками по коже и желанием закутаться в что-нибудь тёплое. Паутина видений стягивается в странный вигвам, и мне остаётся только проследовать за дымными пальцами в самый центр. Всё вокруг тускло мерцает, переливается и ненавязчиво присваивает фразе про 50 оттенков серого новое значение. Серьёзно, это мечта любителей монохромии вроде меня. Меня легко притягивает к кулону в центре «вигвама» – небольшой металлический круг с выгравированным на нём цветком. Полагаю, это ответ на мой вопрос. Я осторожно протягиваю руки, в любой момент ожидая получить по ним за излишнее любопытство, и беру кулон. Увесистый. Особенно для всего лишь образа без физического воплощения. А ещё сбоку у него есть маленькая пимпа, при нажатии на которую он с тихим щелчком раскрывается на две половины и… Если бы я могла сейчас выругаться, я бы охотно это сделала. Запах просто ужасный. Вот что за люди, а, голос у меня забрали, а обоняние оставили – и лепестки внутри кулона пахнут просто ужасно. Как… как разлагающееся тело, что ли. Я даже не знаю, как описать этот приторный тошнотворный запах. «Это топливо?» Стены «вигвама» резко темнеют, а затем возвращают себе привычный серый цвет. Вернее, тысячу оттенков этого цвета. Я точно знаю, что это подтверждение моей догадки, но хотела бы я знать, почему я так решила. Встроенный дешифратор «Они и Ко»? Так, ладно. Есть кулон, на кулоне выгравирован цветок, кулон погружает Вернера в мир Теней и питается злыми цветами – ни одно другое растение в этом мире так не воняет. И всё это мне смутно… ладно, вполне отчётливо не нравится, но ничего сделать не могу. Опять. «Как ему выйти из мира Теней?» Рука Ночи, взвившись с пола – я аж отшатываюсь с непривычки: эта зараза не только стала трёхмерной, но и нагло попрала правило «рождённый ползать летать не может» прямо на моих глазах – захлопывают кулон прямо в моей ладони и сжимают его в когтистых пальцах. Эм… это такая инструкция-демонстрация? Как в самолётах техника безопасности в исполнении стюардесс. Только комментариев из динамиков не хватает. Хотя, если подумать, это к лучшему, что их нет. Не хочу знать, как Они говорят. Меня утягивает из «вигвама». Или «вигвам» утягивает от меня – я наблюдаю за тем, как он становится всё меньше, пока не превращается в крошечную точку на белой грани горизонта. И тогда я открываю глаза. Снова. И снова первым, что я вижу, становится в край обеспокоенное лицо Уинстона. Плохая традиция. То, что при этом мир снова раскачивается пьяным матросом на палубе – ещё одна плохая традиция. – Хорошие новости, – я с заметным усилием выдавливаю из себя улыбку. – Я знаю, что творится с Вернером, – в принципе, на этом хорошие новости заканчиваются. – Ты ради этого отключалась? – технически, я не отключалась. Скорее переходила в режим «не беспокоить». – Ну, в целом, да. Ему надо снова сжать кулон, и его выкинет к нам, – я с силой массирую виски, пытаясь избавиться от ноющей головной боли. Не судьба мне насладиться нормальным уровнем рассудка. Какая ирония – моя способность видеть больше, чем другие, стабильно оставляет меня слегка сумасшедшей. Внутри черепа будто взрывается крошечная хлопушка, заставляя зажмуриться от внезапной вспышки боли. К чёрту сомнительные вкусовые качества, подайте мне зелёных грибов и побольше! Серьёзно, я не хочу опять встречаться с Максвеллом. Даже если это звучит не очень убедительно. – Наконец-то! – судорожный вздох разрывает воздух, и я поднимаю голову. – С возвращением. – Это было очень вовремя! – Вернер кивает мне и обессиленно опускается на землю. Похоже, у нас внеплановый привал. – Я думал, они меня сожрут. – Сожрут? – Уинстон недоумевающе вскидывает брови, на мгновение становясь слишком похожим на общеизвестного джентльмена-учёного. – Ага. Так себе ощущения, – на этом клептоман оборачивается ко мне и пару секунд молчит, явно взвешивая какие-то «за» и «против». Выглядит потрёпанным. Я, наверно, тоже. – Как ты узнала про кулон? Вопрос справедливый, но не очень умный. Справедливый потому, что Вернер и правда своим кулоном нигде не светил. Откровенно говоря, я до этого даже не знала, что он есть. Не очень умный – потому, что Вернер знает про мою способность. О чем я ему и сообщаю. – Так он меня теперь превращает в одного из Кошмаров? – судя по интонациям, Вернера эта возможность в равной степени ужасает и манит. Очень его понимаю, если честно. – Не совсем. Ты входишь в их мир, но ты не один из них. И они это чуют. Если пробудешь там слишком долго, скорее всего, они в итоге тебя сожрут, – я едва заметно повожу плечами. Конечно, есть шанс, что не сожрут. Но я что-то в это не верю. – Но они же не агрессивны, – наконец подаёт голос Уинстон. Мы дружно оборачиваемся на бегуна, пытаясь понять, как он выживал так долго и упустил так много. Ну, ладно, не так уж много, но это же один из первых уроков, которые преподносит «неголодайка» – не хочешь бегать от Страхоклюва, собирай цветочки. Хотя, если честно, бегать от Страхоклюва не так уж сложно. Кошмары в принципе становятся проблемой только в том случае, если ты не можешь от них избавиться в течение ближайших десяти минут – и то только потому, что в течение этих десяти минут у тебя появятся ещё проблемы, которые вкупе с Кошмарами могут тебя и доканать. – Не агрессивны, пока твой рассудок находится на достаточно высоком уровне, – мягко поясняю я. – В таком случае ты их видишь, а они тебя – нет. А если ты подойдёшь слишком близко, они испугаются и исчезнут. – Но это не так. Максвелл тебя дери, мистер Хиггсбери Альтернативный, не мог бы ты перестать подкидывать мне криповые загадки? Я не то чтобы против, но я ещё как против! – А как? – влезает Вернер. Зря. Парня явно не учили, что некоторые секреты должны оставаться секретами ради всеобщего и индивидуального блага. И я даже готова огрести тапками от журналистов за такую философию, потому что огрести копьём от Уилсона всё равно больнее. – Они не исчезают, они… – в попытке подобрать слова Уин начинает жестикулировать, будто пытаясь свить из воздуха верёвку. До уровня Вэса ему ещё далеко, м-да. – Они скорее перетягиваются с места на место. Как дым. Вернее, как туман по земле. – А потом свиваются обратно? – безысходно уточняю я. Если Вернер не осознаёт последствий своих вопросов, то Уинстон не осознаёт последствий своих ответов. Убийственная комбинация. – Да, вроде того. И ползут дальше. Думаю, мы им интересны, но не в… гастра- гастрономическом плане, – дайте угадаю, последние два слова – это цитата Хиггсбери. И, думаю, он под этим имел совсем другое. – Они не поедают нас. Они просто нас убивают, когда чувствуют, что мы достаточно слабы из-за безумия. Так что да, в гастрономическом плане мы их абсолютно не интересуем, – хмыканье получается каким-то нервным. Возможно, оттого, что я сама слишком близка к проверке этой теории на своей шкуре. И моя шкура этого предсказуемо не переживёт. – Спасибо, ребят, прям утешили, – фыркает Вернер. – Если ты думаешь, что ты тут у нас ближе всех знаком с Тенями, то дратути – Уинстон видит их постоянно, – это всё равно рано или поздно всплыло бы. К тому же, не думаю, что кто-то ещё будет достаточно… любопытен? Педантичен? Глуп? В общем, что кто-то ещё станет собирать все факты о бегуне в одну картинку. В конце концов, большинство нитей, ведущих к демонической сущности, заметны и понятны только мне, ибо только я помню факты о «неголодайке» как игре. Вернее, Вернер тоже помнит, но он не похож на особо дотошную личность. – Серьёзно? – теперь у клептомана тоже много вопросов и мало ответов. Добро пожаловать в клуб. – Уилсон говорит, что это моя способность, скорее всего, – логичное предположение. Жаль только, что неверное. Максвелл не даёт бесполезных способностей. Вероятно, это просто скучно ему… или Им. – А разве не бег? – Вернер вопросительно смотрит на меня. Ага, мозг всё-таки работает. – Может быть комбинация. Чёрт его знает, этого Максвелла, – уклончиво отвечаю я. – Но ты ведь можешь посмотреть. – Могу, но после этого мы действительно поздороваемся со Страхоклювом за лапку или что у него там. – Тогда не надо, – мгновенно ретируется Вернер. Слишком быстро, чтобы не вызвать у меня смешок. Кажется, кому-то общества Теней на сегодня хватило. – Идти сможете? – ставит точку в нашем милом обсуждении Уинстон, уже готовый отправляться в путь. – Сейчас узнаем, – клептоман хмыкает слишком на мой манер и поднимается на ноги. Что ж, полагаю, с кем поведешься, от того и наберёшься… – Линда? – Ага. Сейчас, – и мне даже удаётся встать, хоть и слегка пошатнувшись. – Я в порядке, – фраза звучит предупредительным выстрелом, и уже потянувшийся было ко мне бегун опускает руку. Я действительно в порядке. Мне просто надо привести в такой же порядок мысли и как-то смириться с тем, что я являюсь далеко не самой странной особой в команде. Хотя как странной. Странность для каждого своя. Мне скорее надо принять другое. Что моя связь с Тенями не самая сильная.