Максвелл обхохочется

      Я неловко встряхиваю головой, запускаю в волосы пальцы – тут же натыкаюсь на засохшую корку из грязи и… у-у-уф, даже думать не хочу, что ещё там успело налипнуть за мои дневные приключения.       Если бы каждый раз, когда в моей голове проскакивает странная мысль, я бы давала ей полный ход, меня бы уже давно отправили в какой-нибудь жёлтый дом с очень мягкими стенами и не очень приветливым персоналом. А даже если Уинстон не человек или не совсем человек, что тогда? Он вроде входит в список Максвелла, так что его убийство будет чертовски нелепым ходом. Думаю, до такого даже Уилсон не опустился бы – пожертвовать своим единственным шансом выбраться отсюда ради «чистоты» набора старверов. Да и, если начистоту, что вообще изменится от того, что я узнаю, человек он или нет?       В конце концов, прямо сейчас мне кажется, что он человечнее кого-либо ещё здесь. Уж точно человечнее меня и Уилсона, по крайней мере. И сейчас он таскается со мной и Вернером, хотя наверняка мы для него просто обуза, груз, не способный толком позаботиться о себе и вдобавок замедляющий его продвижение.       – Прости.       Уинстон озадаченно поднимает бровь и едва заметно поворачивает голову – достаточно, чтобы свет костра причудливо очертил его профиль, растушевывая черты лица сумраком.       – Что?       Я глубоко вдыхаю – амбре болотной грязи смешивается с теплом костра и чистым ночным воздухом, создавая очень сомнительный и неповторимый (я надеюсь) аромат, – и всё же нахожу в себе силы пояснить:       – За бесполезность прости. Тебе было бы гораздо проще выжить без нас. Моя способность доставляет больше хлопот, чем пользы, Вернер ранен… и мы оба слишком медленные, – я озвучиваю терзавшие меня мысли, но легче не становится. Слова неловко повисают в воздухе, расплываясь в мареве жара над костром в диковинных тварей наподобие Теней. Мы с Уинстоном единодушно буравим это марево взглядами, как будто от этого моё нежданное признание развеется.       – Знаешь… – Уинстон дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданности. Перевожу взгляд с пламени на бегуна, уже догадываясь, что он вот-вот свалится в беспочвенные утешения в духе «вы не обуза» (ха-ха, трижды ха) или «с кем не бывает» (с Уилсоном, например), и внезапно получаю в руки дощечку с енотокотом. Детализированным настолько, что я теперь знаю, как выглядел бы теневой енотокот. Особенно эффектно выглядит с учётом того, что перед глазами всё двоится и качается.       – Слушай, Уин, – я со вздохом готовлюсь отбиваться от бесполезных и бессмысленных заверений в том, что всё непременно в порядке или будет в порядке, – только не…       – В первый день здесь я попытался украсть мёд из красного улья.       Окей, что? Брюнет смотрит на меня максимально серьёзно, а я пытаюсь понять, что это только что было.       – Прости, что?       – В первый день здесь я…       – Я тебя услышала, но, прости, что? – э-э-эм, не, надо переформулировать вопрос, а то мы так с мёртвой точки не сдвинемся. – Я имею в виду… к чему ты это?       – Из-за этого Уилсону пришлось в спешке бросить всё и тоже бежать. Мы забежали на поляну и пчёлы отстали, но нам пришлось лавировать между лягушками. И мы были не очень везучи в этом, – он неосознанно дотрагивается по бока, и я могу его понять. Лягушки здесь дерутся так, что боксёрам и не снилось. Мне как-то говорили, что кучка ошалевших пресноводных может забить биффало, так что тут беги или… беги. Хотя вроде ловушки на них работают неплохо.       – Мда, не позавидуешь, – а что ещё тут скажешь.       – Если следовать твоей логике, Уилсону следовало бы избавиться от такого сложного напарника. Я очень долго осваивался с этим миром, потому что у меня «щенячье любопытство и такой же интеллект», – Уинстон криво усмехнулся, явно цитируя учёного. Грубо, но… в запале Уилсон мог выразиться и похлеще, полагаю.       – Так ты сейчас оправдал, почему ты не пытаешься избавиться от меня и Вернера? – уже мой черёд выразительно вскидывать бровь.       Уинстон кивает и отворачивается, неловко поводя плечом и глядя на пламя.       – Ты не можешь бросить кого-то просто потому, что он не такой быстрый, как ты, или потому что он был ранен, – тихо произносит бегун, обхватив одну ладонь другой. – Если ты так сделаешь, всё потеряет смысл. И ты умрёшь.       Окей, ладно, я должна признать, что я очень крупно ошиблась, когда ожидала наивно-приторной проповеди от этого парня. От его серьёзности почти что жутко. А меня нелегко напугать.       – В плане? – даже если жутко, то всё ещё может быть жутко любопытно!       – Ох, ну… – Уинстон заминается, обхватывает себя за плечи и не отводит взгляда от огня. – Это сложно объяснить. Я не так хорош в словах, как Уилсон. Я просто думаю, что если ты всегда предаёшь, то ты перестаёшь доверять даже себе. И когда ты остаёшься один, тебе больше некому доверять.       – И тогда тебя настигает безумие, – а это даже логично. Никогда не думала об этом с такой стороны.       – Угу.       Хотела бы я знать, думает ли так же Уилсон. Не то чтобы у этого знания было какое-то практическое применение, мне просто любопытно. Хотя мне кажется, что даже если учёный так думает, он вряд ли оформляет это в слова и признаёт это хотя бы перед собой.       Я со вздохом запрокидываю голову и упираюсь взглядом в нависший над нами купол тьмы. Ни звёзд, ни луны, и небо кажется таким близким, как опускающийся на голову прессовальный аппарат. Не завидую старверам с клаустрофобией – убедить себя в том, что эта тьма неосязаема, что сквозь неё можно пройти быстрым шагом и не столкнуться с чернильной стеной, кажется невозможным.       Мы как будто погребены в крошечной коробке на дне Тихого океана.       А ведь Максвелл ещё глубже.       – Слушай. Компас – это, конечно, круто, но без карты он так себе помощник, – я с трудом возвращаю голову в предназначенное ей природой положение. То есть вертикальное. Хотя оно так себе предназначено природой, если посмотреть на младенцев.       – Если честно, – в голосе Уинстона звучит явное сомнение, – обычно картой занимался Уилсон.       Ага, кто бы сомневался.       – Ну, мы с тобой на пару – почти что целый Уилсон, – я хмыкаю, и в ответ ловлю максимально недоумённый взгляд и улыбку из разряда «ничего не понятно, но я пытаюсь быть дружелюбным». – У тебя есть ещё одна дощечка?       Уинстон кивает и деловито перебирает вещи на поясе под мелодичные звуки колыбель- ага, колыбельной. Я торопливо оглядываюсь, но то ли моя крыша совсем того, то ли Руки Ночи научились профессионально сливаться с землёй. Или я опять слепая и вот-вот провалюсь куда-нибудь, куда проваливаться не следует.       – Уинстон, – тихо зову я. Бегун поднимает взгляд и почти тут же понимает причину моего беспокойства.       – Не беспокойся, она просто позади Вернера. До огня не доберётся, – он обнадёживающе улыбнулся и вернулся к поиску чего-нибудь, на чём можно рисовать. М-да, откровенно говоря, сложная задача – «голодайка» как-то не рассчитана на воплощение художественных талантов старверов.       Я задумчиво посмотрела на свой собственный пояс, наполовину припрятанный под полами ветровки. К слову о ветровке… я стаскиваю куртку, критически осматриваю почти исчезнувшую под слоями грязи ткань и вздыхаю. Стиральная машинка была бы кстати, как никогда, но это непозволительная роскошь. Слишком много материалов… а, да, ещё никто из нас не сможет её собрать. Чёрт.       – Ой, – я тихо выдыхаю, случайно наткнувшись взглядом на блокнот на своём поясе. А Уинстон там страдает… – эм, у меня блокнот есть.       – Блокнот? – Уинстон озадаченно смотрит на меня, как будто впервые слышит это слово.       – Ну да, – я пододвигаюсь поближе, выуживая с пояса заветный блокнот и торопливо пролистывая до чистой страницы. – Не встречался с таким?       – Не довелось. Это… бумага, верно? – он с детской осторожностью дотрагивается до листа.       – Ага. Здесь её можно сделать из тростника, но вот эта сделана из дерева ещё в моём мире.       – Из дерева? – о-о-о, древняя магия! Вернее, продвинутые технологии другого мира. Но разницы нет.       – Ну, если очень грубо, то берутся опилки и сжимаются очень сильно, так что они превращаются в лист. Но я не думаю, что у нас удастся это повторить – там требуется просто огромная сила, – никогда не думала, что мне доведётся объяснять процесс приготовления бумаги, сидя у костра в «неголодайке».       Достаю ручку, открываю её нажатием на пимпу сверху и вручаю Уинстону. Судя по озадаченному взгляду последнего, эта технология тоже нуждается в пояснении.       – Острый кончик рисует, если что, – и да, поскольку мои навыки рисования болтаются где-то в районе нуля, зарисовывать карту однозначно придётся бегуну. Если повезёт, то мы потом даже сможем нормально ориентироваться по этим наброскам.       – Понял, – он несколько секунд задумчиво смотрит на бумагу; я уже начинаю подозревать, что нужно объяснить что-нибудь ещё, но затем Уинстон опускает кончик стержня на бумагу и начинает быстро-быстро штриховать. Мне остаётся только зачарованно наблюдать, как под звуки колыбельной на бумаге возникает карта, безумно похожая на карту из игры. Даже значки совпадают.       – А как ты масштаб определяешь? – лично у меня с ним всегда жуткие проблемы. В общем-то, именно поэтому сейчас карту рисую не я; всё же карта без масштаба – нерабочая карта.       – По часам. Если мы шли дольше трёх часов, то будет такой масштаб, – он обвёл, не касаясь листа, ручкой один из нарисованных биомов, – если меньше, то вот такой примерно, – ещё одна обведённая зона.       – Внушительно. Я б так не смогла, – честно признаюсь и тут же зеваю, не в силах и дальше противостоять усталости.       – Тебе лучше отдохнуть. У нас ещё достаточно времени до рассвета, – Уинстон улыбается мне, и я отвечаю аналогичной улыбкой. Ладно, пора упасть обратно на свой спальник и прикинуться ещё одной живой баррикадой от Рук Ночи.       

***

      Утро встретило меня очень привычно – осторожно-цепкой хваткой чужих пальцев на моём плече, прозрачно намекающей, что хватит разлёживаться. Я со вздохом переворачиваюсь на спину, с трудом разлепляя глаза.       – Доброе утро, – тихо приветствует меня бегун и перемещается куда-то в сторону, видимо, ко второму спальнику. Я остаюсь лежать, уставившись в ярко-голубое небо и гадая, сколько рассудка мне удалось восстановить за эту ночь.       Что-то мне подсказывает, что гораздо меньше, чем мне хотелось бы.       Мы завтракаем заботливо поджаренными Уинстоном ягодами, потом брюнет бегло проверяет раны Вернера (я отмахиваюсь, мол, на мне бинт, что мне будет), и мы тушим костёр. Уинстон хозяйственно ссыпает пепел в один из мешочков на поясе, а я задумчиво оглядываюсь на спальники.       – Слушай. А они разве не многоразовые? – не то чтобы сенные спальники были высшим уровнем комфорта, а если выразиться точнее, то они были очень колюче-царапучим уровнем комфорта, но всё же лучше, чем спать на земле. И на рассудке благоприятнее сказывается.       – Если честно, они довольно быстро отсыревают. А ещё в них заводятся тени, – пояснил бегун. За одну ночь? Серьёзно? Как говорил Станиславский, не верю! Правда, говорил он вообще не про это, но не суть.       Я тут же опускаюсь на корточки и заворачиваю угол своего спальника, чтобы увидеть его нижнюю сторону.       В моём мире под спальником уже организовался живой уголок из мелких насекомых, но здесь другие правила. И вообще из насекомых только огромные комары. Пауки – не в счёт, пауки – это паукообразные! Да, я серьёзно, научная классификация иногда делает до ироничного логичные штуки. Особенно в биологии.       По плетению из травы никто не бегал, и я рискнула провести по нему ладонью. Ну да, сыроват, но не сильно. Если учесть, что никакие ресурсы в первые дни нового мира не бывают лишними, то расставаться со спальником после одного использования – очень странное решение.       Если только не тени, да. Не знаю, как вы, но лично я очень против спать на мистере Скитсе или Ползучем. Хотя, чёрт возьми, как они могут заводиться в спальнике? Они что, клопы какие-нибудь?       Я представила и торопливо передёрнула плечами. Бр-р-р, гадость какая.       – То есть мы не можем взять их с собой? – уточнил Вернер.       – К сожалению. Пойдём?       Я поднимаюсь на ноги и едва сдерживаю зевок – видимо, при пониженном рассудке потребность во сне возвращается в подобном объёме. Но заставлять ребят ждать нельзя.       – Пойдём.       И мы опять идём, отвлекаясь только на ветки-ягоды-траву, которую Уинстон срывает одним движением, опустившись на одно колено и как-то легко и резко разрывая толстые травинки внизу. Я из интереса попробовала повторить и тут же «обожгла» себе ладони о желтоватые стебли.       – А, чёрт, – спасибо хоть, что не порезала. Одна из ладоней всё ещё страдает от встречи с углом кремния… и сейчас радостно кровоточит, тонко намекая, что дёргать со всей силы было не очень умно. М-да, Лида, трижды м-да.       – Что там? – мгновенно реагирует Вернер, нависая над моим плечом. Я с досадой рассматриваю свою ладонь, прикидывая, обо что мне вытереть кровь или чем забинтовать. Второе, конечно, лучше, но бинтов у меня нет, а ничего из одежды на перевязь не пустишь – по крайней мере, до тщательной стирки. Серьёзно, я не хочу разбираться с заражением крови в «неголодайке».       – Я и результат работы моей последней мозговой клетки, – ворчу в ответ, слизывая тонкую струйку крови с ладони. Просто блеск.       – Что случилось? – вот и Уинстон подтянулся, заметив нашу внеплановую остановку. Я встаю на ноги, вздыхаю – в который раз за сутки? – и объясняю свершившийся моими руками идиотизм.       Ну, чёрт возьми, это выглядело действительно просто в его исполнении.       Хотя назовите мне вещь, которая не выглядит просто в исполнении Уинстона…       – У нас нечем перевязать, так что постарайся просто держать руку ладонью вверх, ладно? – логично, отток крови. Я киваю и послушно сгибаю руку в локте. Хах, а долго-то я так не прохожу, мышцы ныть начнут… как вообще персонажи без физической подготовки здесь выживают, а? Чудом или просто отсутствием логики в мире Максвелла, щедро приправленным игровыми условностями?       Исходя из того, как я выживала до этого дня – второй вариант куда более вероятен.       – Как ты вообще срываешь? Они же крепкие, как морские канаты, – я смотрю на пучок травы с тем самым выражением, с которым люди оглядываются на тумбочку, в которую только что врезались мизинцем.       – Они внизу подгнивают.       – Простите? – я вскидываю обе брови в универсальном жесте удивления, на секунду забывая про жжение в многострадальной руке. Вернер тоже выглядит так, словно никак не ожидал такого ответа.       – Они отсыревают, как и спальники, поэтому у основания они мягче и их легко порвать, – поясняет Уинстон. Так, окей, я что-то забыла в биологии или живой организм не может подгнивать таким образом? Я имею в виду, что через низ стебля вверх поступают питательные вещества, поэтому если низ сгниёт и перестанет работать, то всему растению капут. Так что это как-то… нелогично. Особенно с учётом того, что сами по себе растения в «неголодайке» не умирают, если только не включить чуму в настройках, но и чума появилась не так давно и неясно, можно ли опираться на эту информацию здесь и сейчас… так, стоп, иначе меня сейчас утянет в информационную кроличью нору.       В конце концов, Уинстон мог просто не совсем корректно выразиться.       А ещё прямо сейчас это абсолютно неважно. Надо найти место для базы и Уилсона, пережить скорое нападение гончих и зализать раны, чтобы не встретить зиму совсем уж неподготовленными. Это важно. Остальное подождёт.       В конце концов, можно спросить Уилсона, если совсем уж любопытство разберёт. Но сейчас я просто наблюдаю, как бегун ловко собирает траву, а затем следую за ним в прежнем направлении. Дальше всё по классике – много ходьбы, очень много ходьбы. К тому моменту, как мы устраиваем привал, я от усталости – и, вероятно, низкого рассудка тоже, – перестаю реагировать не только на теней, маячащих на краю зрения, но и на смену биомов.       Вернер сваливается на пятую точку в паре шагов от меня, а затем заваливается назад и в последний момент переворачивается на живот. Я скептически наблюдаю за этой гимнастикой – с развороченной спиной я бы вообще не дёргалась. Но что поделаешь – мальчишки. Даже если они совершеннолетние, сами зарабатывают и вообще кругом ответственные – чуть ли не в каждом парне всё равно сидит пацан, готовый кинуть зажигалку (и желательно не одну) в костёр и радостно наблюдать последствия.       Зато живучесть на уровне.       Честно говоря, я бы сама охотно улеглась на траву, но лёжа очень сложно баюкать ноющую руку. А она ныла, и ныла беспощадно, несмотря на бинты. Видимо, я её раскачала, пока шла, и теперь нервные окончания бунтовали, посылая протесты в мозг.       Уинстон поглядывал на меня с явным сочувствием, но ничем помочь не мог и предусмотрительно молчал, пока я упражнялась в дыхательной гимнастике – самое то, если нельзя ныть, но больно-больно-больно, - и пыталась найти положение, в котором рука будет издеваться надо мной чуть меньше. Впрочем, это ещё хороший вопрос – кто над кем издевается.       …пахнет жареным мясом. Очень вкусно и очень близко. Я приоткрываю глаза, щурюсь от танцующего чуть ли не перед моим носом пламени и только затем замечаю силуэт Уинстона по ту сторону костерка. Бегун неторопливо жарил мясо на прутьях, окружённый троицей на удивление терпеливых енотокотов.        Логично, мы же в сенном биоме, тут енотокоты. А енотокоты не просто всеядны – они на полную оправдывают это звание, пожирая всё, что не приколочено и принадлежит к классу органики. Если честно, прямо сейчас я немного беспокоюсь за сохранность своих пальцев. И не только пальцев.       – С пробуждением, – приветствует меня Уинстон, и я растерянно киваю в ответ. Похоже, я умудрилась вырубиться. Сидя. С больной рукой. Видимо, низкий рассудок действительно влияет на потребность во сне.       – Угу-м. Сколько я уже сплю? – я потягиваюсь, ойкаю от боли в руке и продолжаю потягиваться уже осторожнее. В спине что-то хрустит, жалуясь на неудобную позу для сна.       – Пару часов, – чувство вины обрушивается на меня лавиной, заставляя спросонья вжать голову в плечи. «Нельзя заставлять ребят ждать», ага. Продлить привал на час с лишним, вырубившись? Тоже ага. Потрясающе. Моё единственное оправдание – улетевший в тартарары рассудок.       – Он догнал кролика! – Вернер, уже принявший сидячее положение, ни капли не жалеет мои уши и сонный мозг, восклицая на полную громкость.       – Ага, он может, – я морщусь от шума и подтягиваю колени к животу. – Это его способность.       – Догонять кроликов? – боже, нет. Хотя учитывая, что способность Уилсона – отращивать бороду, начинаешь верить уже всему подряд.       – Скорость.       – А.       – Да.       Обменявшись столь глубокими репликами, мы дружно переводим взгляд на жарящееся мясо. Уинстон хмыкает, но ничего не говорит.       – Что? – мгновенно реагирует Вернер.       – Ничего, просто… вы сейчас на енотокотов похожи.       Я смотрю в белоснежные зыркалки (вот есть глаза, а есть зыркалки – это из серии тех различий, которые понимаешь, только увидев лично) зверей, чей нечитаемый взгляд тоже зафиксирован на мясе, представляю нас с Вернером со стороны и… вынуждена признать сходство. Мясо – объединяя виды!       Мы торопливо обедаем, гасим костёр – Уинстон снова ссыпает пепел в мешочек, а я пытаюсь вспомнить хотя бы одно его применение, кроме мази, – и выдвигаемся в путь. Енотокоты разочарованно расходятся, так и не перехватив ни одного кусочка. Честно говоря, не то чтобы кто-нибудь из нас их жалел. У меня вообще психическая устойчивость к жалобным глазам всех цветов и размеров, Вернера больше беспокоит его собственное состояние, а Уинстон… ну, полагаю, Уинстон просто привык.       В общем-то, примерно в таком темпе и прошли следующие несколько дней, если не учитывать одно небольшое различие. Вернее, оно было небольшим первые дня… три, наверно. Дело в том, что с каждым разом наш дневной привал становился всё дольше, примерно к пятому дню и вовсе слившись с ночёвкой. Сказывалась накапливающаяся в ногах боль, не зажившие до конца раны (хотя моя рука, к счастью, пришла в норму) и общая усталость. Ну, и то, что двое из трёх членов нашего маленького отряда не очень-то хорошо подготовлены к длительным ежедневным перемещениям на своих двоих, а не метро или электричке.       Чёрт возьми, я уже даже на велосипед согласна. Даже на горный. На тот самый, с которого позорно навернулась прямо в спортивном магазине, чем немало шокировала консультанта – парня к такой неуклюжести жизнь явно не готовила.       А что ты будешь делать: мой самый развитый физический навык – мелкая моторика.       И, скорее всего, оно так бы продолжалось и дальше, если бы не очень тривиальная для «неголодайки» ситуация – у нас закончилась еда. Хотя обычно это происходит не в первую осень, но… кто в первую осень делает привалы на полдня? Вот именно.       Уинстон поднимает с земли семена, торопливо протирает рукавом – мы как раз вчера радостно отдраили себя и одежду от слизи, грязи и прочих щедрот этого мира в удивительно большом и неудивительно холодном пруду, оставив лягушкам тёмную муть в воде, – и протягивает нам. Я отрываю взгляд от земли, коротко качаю головой и снова утыкаюсь взглядом в тропу под ногами. Вернер не столь придирчив. Или, вернее, уже начал сожалеть о том, что вчера отказался от ягод на ужин. Не спорю, они были не очень свежими – мы подобрали их с земли; видимо, кто-то или что-то их сбило почти день назад, а сочные ягоды портятся до нелепого быстро. А не очень свежие сочные ягоды, видимо, начинают бродить – и их вкус становится просто отвратительным. Если обычные ягоды просто становятся ещё более кислыми, то это… я даже описать не могу. Как будто набила рот песком и залила дешёвым лимонадом, а сверху прихлопнула абсентом. А потом снова лимонадом. В общем, это не то, что захочется попробовать ещё раз, даже если удалось пережить первый без потерь.       Но лично мне, как и Уинстону, вчера вечером было уже не до вкусовых качеств еды. А если класть вниз языка и глотать сразу, как горькую таблетку, то всё не так уж печально.       Правда, Вернеру эта тактика не помогла. Видимо, нет у парня опыта в принятии горьких лекарств.       Зато семечки с земли его вообще не смущают.       Хотя кого здесь они смущают…       Я вздыхаю и поднимаю голову. Налево – камни. Направо – камни. Прямо – тоже камни. И что-то мне подсказывает, что до вечера эта картина не изменится. И голод в наших желудках, соответственно, тоже: семечками особо не наешься, поедание кактусов требует сноровки, а поймать и прибить травяного геккона ещё надо уметь. Куда ни плюнь, сплошной облом.       Уже догадались, что я забыла?       Ага. Высоких птиц.       А Максвелл не забыл.       Мы уже собирались обустраиваться на привал, вернее, искали под него место, когда на нас бодро выскочила длинноногая мадам в перьях. Абсолютно молча, что характерно скорее для бойцовских собак, чем для высоких птиц.       Я смотрю на птицу, птица смотрит на меня. Последние часов шесть я провела на ногах, ничего не ела с прошлого вечера и у меня всё ещё качается картинка перед глазами. Хотя к последнему я уже привыкла.       Но, чёрт тебя возьми, Максвелл, как, по-твоему, мне удирать от этой махины, когда я едва поспеваю за Вернером? А его ноги куда короче!       От отчаяния хочется то ли плакать, то ли материться – и как истинная дочь своей родины, я выбираю последнее. Всё равно я вряд ли могу сделать что-то ещё.       Глубокий вдох…       – Чтоб тебя к Максвеллу припиз… – начинаю я с выражением, но у Уинстона другие планы. Цепкие пальцы впиваются в рукав моей ветровки и с силой дёргают в сторону – приходится заткнуться и быстро перебирать ногами, чтобы избежать столкновения носа с землёй. Судя по визгу птицы где-то за спиной, успеваем впритык. Я снова глубоко вдыхаю, коротко чертыхаюсь и пытаюсь поравняться с Уинстоном.       Максвелл, наверное, уже успел повеселиться с моей сорванной попытки в матерный монолог, так что не буду доставлять ему ещё больше удовольствия и подыхать здесь от черепно-мозговой. Меня Хиггсбери не простит.       Почему черепно-мозговой?       А куда ещё может попасть своим клювом высокая птица.       Птица отгоняет нас до самого края биома, и погоня сравнительно удачно заканчивается в небольшом лесу. Убедившись, что мы больше не посягаем на её драгоценное гнездо, она издаёт последний предостерегающий вопль и проваливает восвояси. И слава Небу.       Я с трудом перевожу дыхание и оглядываюсь. Так, стоп. Нет. Не говорите мне, что…       Да твою ж, Максвелл. У тебя что, реально фантазия кончилась и ничего поумнее уже придумать не можешь? Серьёзно, это тот же трюк в… который там раз. Теперь неудивительно, что ты облажался как фокусник: такими темпами любая публика заскучает.       – А где… – окей, кислорода всё же не хватает, – где Вернер?       – Идёт, – Уинстон, тоже запыхавшийся после забега, указывает в сторону каменного биома.       На котором никого нет, кроме удаляющейся нелепой походкой птицы.       Окей, я понимаю, что чего-то не понимаю.       – Где?       – Там, – потрясающе, Шерлок.       – Где – «там»? – вот та самая ситуация, когда плохое зрение точно не в помощь.       – Да вот же! – человеческая коммуникация – худшая. Ладно, по барабану, рано или поздно он до нас дойдёт, и тогда я его точно увижу. Логично? Логично.       А пока можно прислониться к дереву и перевести дыхание.       – Ох, нет, – Уинстон весь как-то подобрался, как готовая к прыжку кошка.       – Что такое?       – Он взял яйцо, – эм, и что в этом та-       Стоп, то есть сейчас Вернер с яйцом птицы в руках бежит к нам мимо высокой птицы? На что он, чтоб его, вообще рассчитывает? Не считая того момента, что яйцо тяжелое, а его спина не до конца зажила и вряд ли рада его ноше.       – Ох, чёрт, – я отрываюсь от дерева и сдерживаю порыв вдохновенно выматериться. – Каков план?       – Не знаю, – Уинстон напряжённо вглядывается в происходящее на каменном биоме, и я невольно прослеживаю направление его взгляда. Длинноногая мадам всё так же нелепо направляется к гнезду, Вернера нигде не видно. Но, видимо, я не единственная, кто его в упор не видит – птица не пытается ни за кем гоняться и вообще поразительно пофигистична. Мелочи вроде снующих туда-сюда теней, покачивающегося мира и слишком яркой картинки не учитываются.       Итак, вопрос. В чём подвох?