Вдребезги

      Тем же вечером он застал Надю, сидящую у костра в тишине, прерываемой шумом накатывающих волн. Она надела нежно-розовое платье, украшенное серебристым поясом, выделяющим и без того хорошо заметную талию. А сверху накинула спортивную кофту, натянув рукава до самых кончиков пальцев. Такая несуразица, можно только посмеяться.       Герман вышел из хижины, в принципе не скрывая того, что ему не спится, со скрипом раскрыл емкость с водой, уронил кружки, схватив налету одну из них, и зачерпнул немного воды, встав напротив бассейна, отхлебывая через каждые тридцать секунд.       Она заметила его ухмылку тогда. Плюхнулась на кровать, поджав под себя ноги. И навзрыд заплакала, чувствуя, как подкатывает огромный ком в горле, как становится трудно дышать, немеют пальцы и начинает болеть голова. Она читала об этом в книгах. Судя по строчкам из подростковых романов, это осознание несчастной любви. По всем симптомам она влюбилась, как маленькая неопытная девочка.       — Гера! — детский писк. Сама не поняла, что сделала. Но медленное приближение парня обрадовало ее.       Какой же он красивый. Без футболки, в одних спальных шортах. Сел через несколько сидений, мельком взглянув в ее глаза.       — Снова будешь предлагать мне секс? Или решила домогаться? —  изогнул бровь, смешок вырвался наружу.       В момент в детских огромных глазах что-то разрушилось. Она принялась быстро моргать и сжимать губы.       Наверняка наслаждалась прекрасным телом.       — Я хотела извиниться. Было глупо говорить об этом, я повела себя как дурочка.       «Ты сплошь глупость и воплощение чего-то идиотского».       — Ничего, — Герман откинулся назад, перекидывая ногу на ногу. — Я тебя прощаю. Если бы рядом был такой красавчик, я бы тоже голову потерял.       То есть она его больше не хочет. Отлично. Минус один человек в несуществующем списке балдеющих от него девчонок.       Она улыбнулась ему, шмыгнула пару раз, прижав теплую кофту еще плотнее к телу. Удивилась насколько сидящему напротив человеку комфортно в полураздетом состоянии и расслабилась, посчитав, что так ей станет намного теплее.       — Не спится? — прошептала она.       — Да как-то не особо. Эл начал храпеть как животное, поэтому сейчас у нас как в берлоге — холодно и громко.       Надя рассмеялась. И он заметил: ямочки на обеих щеках.       — А мне Эл рассказывал, что это ты храпишь по ночам, а когда он просыпается, то ты тут же замолкаешь.       Заразительное девичье хихиканье пробудило внутри него щекочущее кожу чувство, однако, всеми силами сдерживая это неизвестное и не допуская к разуму, Герман позволил себе лишь в который раз ухмыльнуться. Кто бы только знал, как это ему надоело. Хотелось просто взорваться в диком смехе и выпустить нарастающее ощущение веселья, сорвать эту слащавую маску, заменив ее ссуженными глазами и белоснежными зубами, сопровождая это все рванными вдохами и выдохами. Но не сейчас, не при ней.       Между ними настала долгая пауза. Он уже начал чуточку замерзать, с завистью посматривая на плотную ткань Надиной кофты. Не позволял себе поднять взгляд выше, иначе будет долго всматриваться в курносый нос и распахнутые глаза. Бесшумно встал, как тут же почувствовал возле себя движение.       Стоит рядом с ним. Всматривается прямо в него, проникая куда-то вглубь своим младенческим интересом, словно пытается выведать, что же твориться внутри у взрослого мужчины, что скрывается за идеальными чертами лица и постоянно надменным лицом.       Молчит. Только легонько приоткрывает губы, что бы набрать недостающий воздух в легкие. А потом касается дрожащими пальцами его напряженной руки, наблюдая за пробежавшим рядом мурашек по мускулистым плечам. Проводит ими ниже, к большой ладони. Наклоняет голову на бок. Вырисовывает узоры кончиком указательного, цепляется за его средний и смыкает всю кисть в общий кулак: из ее трясущихся и его заледеневших.       Тело бросает в жар. Герман не выпускает. Не понимает, что происходит, почему не отталкивает, не уходит, повернувшись к ней спиной. Только молча стоит, всматриваясь в тонкую шею, округлый подбородок и длинные ресницы, кажется, достигающие бровей, когда Надя возвращает внимание к его голубым радужкам.       Взгляды столкнулись. Черт возьми.       Он сглотнул. Набрал порцию воздуха, отчего грудь поднялась, почти дотронувшись ее выпяченной кофты. Она не шевельнулась, только моргнула. А затем придвинулась еще ближе, сжимая его пальцы в своих.       Не рискнет. Наверняка струсит, отпустив тонкую нить между ними, связывающую их дыхание, потому что, кажется, с его выдохом наступает ее вдох, точно она хочет засунуть во внутрь себя его запах, чтобы он остался там надолго, может быть навсегда. Она слишком ребенок для таких необдуманных действий и страстных влечений. Но все сомнения развеиваются, когда она встает на носочки и касается губами его губ.       Слишком по-детски. Неловко отрывается от них, притягивается снова. Неумело всасывает сухую кожу. Отстраняется, делая еще одну попытку, как будто бы моля, прося разрешения и помощи. Но в раз становится ближе, потому что более опытные губы отвечают ей, накрывая глубокими поцелуями. Он притягивает их сплетенные руки к себе, прижимая плотнее, лишь бы получить больше. Ее другая свободная дотрагивается до раскаленного пресса, но Герман тут же перехватывает, не позволяя. Она не должна. Он не сможет. Иначе его понесет.       Нужно сохранять неприкосновенность. Герман и так не понял, как поклявшийся себе в первую секунду ее попыток не поддаваться он начал отвечать на поцелуй, захотел еще, придвинул к себе. Это жалость. Просто, чтобы успокоилась. Приходит осознание того, что он доступен ей, в своей пижаме, и ему стало слишком тепло, учитывая легкий недавний холодок. Слишком чувственно, очень близко.       Отпускает ее губы. Медленно увеличивает дистанцию между ними. Надя приоткрывает глаза, сталкиваясь с мгновенно охладевшим ним. Таким, кажется, открытым несколько секунд назад и уже снова спрятанными под огрубевшими чертами лица.       — Вот так нужно это делать, — прохрипел он. — Разве никто тебя этому не учил?       Она очнулась. Расцепила их пальцы, сделав шаг назад.       — В принципе неплохо, но мне не понравилось. Не мой уровень, — и снова его ухмылка, полная самолюбия и насмешки.       Герман заметил, как обожествляющий его ребенок перевоплощался в девушку, которая только что получила пулю в самый сок ее самолюбия.       — Какой же ты придурок, — прошептала она, устало закрыв глаза.       Секундная тишина, и Надя убежала, задев его плечо темными локонами. Почти бесшумно перебирая ножками. Но он услышал, как задрожал ее голос, как она тут же шмыгнула и вкусила первую упавшую слезу.       Придурок. Самый настоящий. Не его уровень. Не то.       Блять.       Такой мудак.       Потому что бугор в штанах говорил сам за себя. У него от нее стоял.