Громкое сердце Тихого города

Курю. До полного физического изнеможения, до кашля, до синеющих пальцев курю. Стучу по фильтру большим пальцем, пепел плавно осыпается на пол, словно звёздная пыль. Из открытого настежь окна виднеются мощёные улочки Ехо. Я сижу на подоконнике, который полностью зарос плющом, свесивши ноги вниз из окна. Смотрю на Ехо. Ехо смотрит на меня гаснущими глазницами окон. Смотрит, вглядывается, и, наверное, видит во мне кого-то, кого он прежде любил. Мои двери закрыты, распахнуты только окна, но это только для Ехо, только для него я оставил частицу себя незапертой, ждущей освежающего порыва ветра с Хурона, ждущей громогласно хохочущих зевак, которые возвращаются домой. Кто-то невероятно услужливый в Щели между Мирами всякий раз подает мне уже подожжённую. И я курю, глотаю сизый дым, выдыхаю его в истончившийся ночной воздух — попробуй-ка и ты угощения моих миров. — Макс, — произношу своё имя, и оно тонет в вечернем шуме. Произношу, кажется, только для того, чтобы убедиться — я есть, существую, повелеваю мирами и судьбами, бессильный приказать собственному сердцу, глупый-глупый сэр Макс. Сигарета заканчивается, практически обжигая пальцы. Вместе с ней, кажется, заканчиваюсь я. В голове мутно, мысли путаются, лёгкие наотрез отказываются вдыхать. На улице стоит гогот — подвыпившая компания вразвалочку бредет по мостовой и скрывается за поворотом. Я наконец-то заставляю себя вдохнуть через резь сигаретного дыма. Воздух прокладывает путь в лёгкие, словно кислота, разъедая нутро. Я поднимаюсь, встаю на подоконнике в полный рост и раскрываю руки навстречу бодрящему ветру, словно для полёта. Я хочу, чтобы этот мир забрал меня — не взял на пару лет поиграть с желаниями выдуманного Вершителя, а забрал навсегда. Но мир только смеётся мне в лицо, на минутку становясь той самой весёлой компанией, бредущей домой. Кого ему забрать, сэр Макс, если ты — всего лишь чья-то выдумка? Меня нет. Нет и не было никогда, а такой прекрасный мир, как этот, не нуждается в одушевлённых игрушках. — Макс. Мне кажется, я твержу своё имя снова и снова, до изнеможения, до хрипоты, пока не удастся почувствовать, что я существую, что моё имя — не набор звуков, от скуки составленных каким-то особенно грешным Магистром древности, но оно не утихает, гремит в моей голове выстрелом из рогатки Бабум. — Макс, да ответь ты мне наконец! Я вздрагиваю от неожиданности, оступаюсь и кубарем лечу с подоконника вниз — благо, в комнату, а не на мощёную мостовую с третьего этажа. Где-то в животе зарождается лающий смех, и я представляю себя распростёртым перед собственным домом, красное струится между камешков, которыми выложена мостовая, окрашивая их в ярко-алый, и превращается в родник, в котором вместо воды течёт моя кровь. В голове раздается взволнованный — это мне так кажется, безмолвная речь, на самом-то деле, не передает интонаций — голос Джуффина Халли. — Макс, какого чёрта? Какого чёрта, Джуффин, какого чёрта? Мне тоже интересно, какого чёрта вы сейчас в моей голове, практически в её подкорке, забрались так глубоко, что вас не выкурить. Какого чёрта вы придумали меня — таким, таким глупым, нелепым Вершителем, хитросплетением из реальности и сна, книжным персонажем с живым трепыхающимся сердцем. Нет, я понимаю зачем это было нужно, но какого же чёрта, Джуффин? Игнорирую его зов, свернувшись калачиком на тёплом кеттарийском ковре. Закрываю глаза, снова запускаю руку под полу лоохи. Чувствую, как она немеет — я молю небеса, чтобы вместе с ней онемела и моя измученная душа — через несколько секунд нащупываю сигарету. Снова, твою мать, подожжённую. — Макс, ответь мне. Давай поговорим. Не сейчас, Джуффин, вот докурю — и мы поговорим. А может и нет. Мне просто нужно ещё немного времени, ещё немного дыма, ещё немного побыть живым, не картинкой, которую вы разукрасили для себя... Даже не для себя — дырку надо всем в небе! — а для этого мира, который я так бесконечно люблю. Картонные герои спасают картонные миры. Я хмыкаю и поднимаюсь с пола, чтобы снова занять наблюдательную позицию на подоконнике. Резкий порыв ветра мешает мне, с громким дребезжанием стёкол закрывая окно. Даже ты меня не хочешь, Ехо. Уткнуться носом в ладони, ощутить новый порыв ветра — звоном разбитого стекла, всем нутром своим ощутить; услышать чей-то голос — громкий, но спокойный. — Макс, посмотри на меня. Кому бы мог потребоваться карманный Вершитель в такую звёздную ночь, не вам ли, Джуффин? Разве я не ясно дал понять, что не желаю, не хочу разговаривать с вами? Зачем вы продолжаете говорить со мной на Безмолвной речи — на языке, которым сами и наделили выдуманного вами же шута? — Макс. Открой глаза. Дыши. Подойди к окну. Голос не желал сдаваться, и я вынырнул из собственных влажных ладоней, вытирая отчего-то промокшие глаза краешком лоохи. Окно было разбито порывом холодного ветра — или, может, порывом моей собственной магии — а внизу, строго смотря прямо мне в лицо, стоял сэр Шурф Лонли-Локли в неизменно-белой одежде. Зачем вам свихнувшаяся проделка гениального сновидца Джуффина, сэр Лонли-Локли? В «Трёхрогой луне» сейчас читают стихи; книги вашей собственной библиотеки ждут вас, расставленные в идеальном порядке, согласно правилам вашего дома; в любом столичном заведении вам молниеносно подадут ужин из трёх блюд, как Мастеру Пресекающему Ненужные Жизни и просто хорошему человеку... Зачем вам моё взбунтовавшееся сердце? Идите домой, сэр Шурф. Но Шурф не уходит, конечно, ведь ничего из этого я не произношу вслух, а лишь, понурив голову, плетусь открывать дверь своему нежданному гостю, подосланному, конечно же, сэром Джуффином Халли. Я не скажу вам, что вас здесь не ждут — вы ведь друг, сэр Шурф, вы сами услышите, как скребутся о рёбра демоны, которым пели колыбельные день за днём. Только вот мои демоны проснулись, дорогой друг, проснулись, и просятся на волю. — Вы делали дыхательные упражнения, сэр Макс? — серьёзно спрашивает Шурф с порога. Я хватаю воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, а потом сгибаюсь пополам, словно мне с размаху дали в живот, и смеюсь, с ожесточением, истерично, пока хватает воздуха. Мебель вокруг меня и пол подо мной начинают ходить ходуном, где-то трещит стекло, колется зеркало, опадая на пол фейерверком крохотных осколков. Лонли-Локли, кажется, трясет меня за плечи, с силой тащит в гостиную. Я всё ещё хохочу, как умалишенный, на периферии сознания отмечая как перепуганно мяукают Армстронг и Элла, теснее прижимаясь друг к другу в кресле, отмечая какие стальные глаза у сэра Шурфа. Грешные Магистры, Шурф, какие на хрен дыхательные упражнения? Сны не умеют дышать и выходить из равновесия тоже не умеют, разве вы ещё не поняли? Холодные пальцы хватают меня за загривок, прижимают к себе в таком болезненном объятии, что хрустят рёбра, я чувствую, как в меня льётся чужая магия. Немного щекотно, зато смеяться больше не хочется. Я слышу тихий голос, идущий откуда-то изнутри меня самого. Голос этот принадлежит Шурфу, и он говорит: — Дыши со мной. Вот так, Макс, хорошо... И рука похлопывает меня по спине в такт дыханию, вдох-выдох, вот так — правильно, успокойся, Макс, твои демоны достаточно натворили. Стёкла, наконец, перестают сумасшедше дребезжать, пол больше не ходит ходуном. У меня нет сил ни на что, даже открыть глаза я не могу. Я чувствую тепло, и спокойствие, и равновесие, не посещавшее меня уже давно. Жёсткие пальцы гладят мои растрепанные и изрядно отросшие волосы, и я щурюсь, пытаясь разглядеть, запомнить всё до наименьшей детали, но, конечно же, отключаюсь. Когда я просыпаюсь — комната пустует. Я лежу в одной из многочисленных спален Мохнатого дома, неподалёку беспокойно вертится Друппи — кажется, именно из-за его метаний по кровати я и проснулся. Потираю многострадальный лоб. Ну и чего ты творил, сэр Макс? Гремел стёклами, бил посуду, пугал собственных кошек. Кормил собственных демонов. Как какой-то ненормальный, честное слово. И где-то на подкорке сознания загорается шальная мысль — а если хотели себе нормального, сэр Джуффин, то и придумывали бы меня другим, уравновешенным и тихо вас обожающим. Хотя, я и правда вас обожаю — умного, уверенного, обожаю за всё, чего вы достигли, а больше всего за то, что вытащили меня из мира, где я медленно умирал. Вы совершили идеальное преступление, сэр Джуффин. Вы заставили меня любить себя, как человека, подарившего мне новую жизнь, но я не знал насколько буквален ваш щедрый дар. За окном шелестит ветер — моя душа шелестит ему в такт всеми своими страницами, написанными, конечно же вами, старый хитрый лис. Я поднимаюсь с пола, обитого мягким и тёплым; голова болит, ломит где-то в висках, отдавая в шею. Друппи бросается ко мне со всех лап, почуяв неладное, прыгает вокруг, пытается облизать моё лицо. Повышенное внимание мне не нравится и, почесав пса по загривку, я стараюсь проложить дорогу к выходу — мне всё ещё предстоит расхлёбывать последствия вчерашней ночи. Друппи обиженно скулит, чувствуя, что я не хочу с ним играть, и сворачивается в клубок посреди комнаты, если фразу «сворачивается в клубок» вообще уместно применить к животному его размеров. Голова напоминает о себе пульсирующей болью — по-моему, это единственное настоящее доказательство её наличия у меня на плечах — и я покидаю спальню, направляясь прямиком в гостиную. В гостиной, за очередной книгой из доставшейся мне библиотеки, ровно, словно кол проглотил, сидит сэр Шурф Лонли-Локли. Усилием воли заставляю себя остаться на месте, хотя упрямое сердце рвётся убежать и никогда больше не попадаться на глаза этому человеку. — Доброе утро, сэр Макс, — не отрываясь от книги, ровным тоном произносит он. Я переминаюсь с ноги на ногу у двери собственной гостиной, не решаясь зайти. Следы вчерашнего погрома, учинённого мной, уже исчезли — скорее всего, сэр Шурф приказал всё убрать, как только я оказался в постели. — Не мнитесь на пороге, нам предстоит долгий разговор, — я чувствую, как краснеют кончики моих ушей, а колени прошибает крупная дрожь. Подхожу и сажусь напротив Шурфа, в домашней скабе, сонный, с раскалывающейся головой и непреодолимым чувством вины. — Я хотел бы попросить прощения, сэр Шурф, — тереблю скабу пальцами, не поднимая глаз на друга. Я не Истина, сэр Шурф, всего-то Ночное Лицо нашего Па-а-ачтеннейшего начальника, а Ночному Лицу можно творить всякое под покровом ночи. Другое дело вы — под пристальным взглядом ваших стальных глаз я всегда тушуюсь и стыжусь своей неуравновешенности. Впрочем, я не виноват, сэр Лонли-Локли. Верните меня в коробку, найдите серийный номер и отправьте обратно тому, кто меня создал — он умеет забираться в чужие черепные коробки и возиться с настройками. Не осуждайте меня, я и сам с этим справлюсь, не отбирайте у бедной выдумки хотя бы этого простого развлечения. — Да, сэр Макс, это было бы логично, — хмуро замечает Мастер Пресекающий Ненужные Жизни. — Я не знаю, что заставило вас вести себя подобным образом, но это было неприемлемо, как для Ночного Лица нашего Малого Сыскного Войска, так и просто для взрослого здравомыслящего человека. — Простите, сэр Шурф, — понуро бормочу я, всё ещё смотря в полы своей домашней скабы и, кажется, даже замечаю небольшое пятнышко от камры, какой же ты растяпа сэр Макс, дырку над тобой в небе. Лонли-Локли не распекает меня, не ругает, он просто озвучивает прописные истины со скучающим лицом, истины, которые должны быть понятны любому. Моё поведение недопустимо, просто непозволительно для любого существа, считающего себя разумным. Но признавать себя разумным я отчего-то отказываюсь, и меня захлёстывает волной раздражительности, отдающейся напряжением в каждой клеточке моего тела. — Я принимаю ваши извинения, сэр Макс, но впредь — будьте осторожны. Хоть Истинная магия и не представляет угрозы нашему миру, жители Ехо вряд ли обрадовались внезапной буре, которую вы им вчера устроили, — голос Шурфа, безукоризненно-неумолимый, набатом звучит в моей ватной голове. «Значит, буря, сэр Макс? Поздравляю. Как вы только ещё Холоми по камушку не разнесли?» — распекаю я себя на все лады. — У вас болит голова? — наконец, после минутного молчания, сухо спрашивает сэр Лонли-Локли. Я отрицательно мотаю головой, было бы там чему болеть. Но сэр Шурф не сдаётся, с видом строгого преподавателя смотрит на меня и бесцветным тоном говорит: — Вижу же, что болит. Подите-ка сюда, сэр Макс. Шурф поднимается с кресла. Даже учитывая привычку еховцев создавать огромные жилые помещения, оснащая их невероятно высокими потолками, сэр Шурф возвышается над интерьером, как Эверест над песчаными дюнами. Худощавый и вытянутый, с идеально-прямой спиной и вздёрнутым подбородком, он манит меня пальцем. На ватных ногах я подхожу к нему, чувствуя, как пространство мутнеет в моих собственных глазах, а время становится тягучей манной кашей, из-за которой я двигаюсь, словно в замедленной съемке. Большими пальцами прикрывая мои глаза, сэр Шурф водружает оставшиеся пальцы мне на виски. «Он сегодня без своих ужасающих перчаток», — посещает мою голову запоздалая мысль. Сэр Шурф осторожно массирует мои виски, и я чувствую, как боль медленно уходит, уступая место какому-то болезненному равнодушию и вялости. Когда Мастер Пресекающий отпускает меня, я практически не чувствую в себе сил. Вяло стекаю на мягкий кеттарийский ковёр у его ног. Не будь Лонли-Локли таким равнодушным ко всему, что его окружает, он, вероятно, был бы безмерно раздражён — радуюсь его выдержке и самоконтролю. Тебе бы так, Макс. Тогда ты, небось, не стал бы портить настроение жителей Ехо штормами, бушующими в твоём нутре. Но мысль не находит отклика, потому что думать становится непередаваемо лень. Я просто сижу, глядя на мелкие ворсинки мягкого ковра. Кажется, даже пытаюсь их сосчитать. А когда набирается ровно полсотни, чьи-то руки тащат меня наверх, словно утопающего, и усаживают в кресло, откуда доносится недовольное мяуканье Армстронга. — Что же мне с тобой делать, сэр Макс, — шипит Шурф и мне кажется, что воздух вокруг меня закипает, становясь практически непрозрачным. Кресло мягкое и я растекаюсь по нему, уже не пытаясь собрать себя из крохотных частей, снисходительно оставленных мне Джуффином. На мгновение кажется, что, если очень сильно захотеть — можно превратиться в облачко серебристого тумана и выскользнуть в окно. Лонли-Локли куда-то исчезает, о чём свидетельствуют тихие шаги. Может быть, он мне просто снился? Снам тоже снятся сны. Практически бессознательно сую руку под подушку и чувствую характерное онемение. Вытаскиваю сигарету, затягиваюсь, практически в беспамятстве курю. Голова кружится, она тяжелая, словно гиря, но я раз за разом заставляю себя подносить сигарету к обескровленным губам. Какой я, однако, талантливый Вершитель. Чувствую, как на колени запрыгивает Армстронг, вцепляюсь в его лоснящуюся шерсть, как в спасательный круг. Тело кота мягко вибрирует и согревает колени. О том, что вся скаба будет в длинной шерсти подумать я не успеваю, потому что засыпаю — второй раз за день. Замечательный способ справляться с проблемами, Макс, впрочем, другого я от тебя и не ожидал. Спи крепко, ведь завтра наступит новый день, а с ним придут новые проблемы. Побереги силы, потому что с Хурона дует холодный ветер и никому не ведомо, куда он тебя понесёт.