Shine Down

Собаки в синем наступают нам на хвост, но не догадываются, что давят своё горло. Некое отражение с алыми глазами

Все слилось в одно серое пятно – стены, люди, дорога. Иван бежит, сломя голову. Лишь бы вперед. Лишь бы не догнали. Он не знает, кто гонится за ним – только вот их шаги гулко звучат у него в голове. Они идут спокойно, даже вальяжно, но все равно настигнут его. Рано или поздно. Белая в тонкую синюю полоску больничная пижама с номерным знаком 0-13-13-0 на груди с правой стороны уже порвалась в рукавах, да и левая штанина тоже разодрана до колена и измазана его же кровью. На щеках и лбу царапины, из которых течёт кровь. Смешиваясь с потом, она попадает в глаза или холодными каплями скатывается за шиворот. Волосы давно уже не представляют ничего приличного, кроме как густую копну слипшихся окровавленных некогда пепельно-русых прядей. Ивану страшно. Причём, от этого страха он чувствует себя глупо и возмущается мысленно: «Почему это я их боюсь, а не они меня!?», но тут же себя одёргивает: «Я – никто, а они – люди из правящих этим убогим миром». Иван не знает, где он. Этот город мрачен и сер, полон людей, больше похожих на тени. Они удивленно смотрят на него, не понимая, что происходит. Да и он сам не понимает, и не считает нужным сейчас думать ни о чём другом, как о побеге. Холодные серые стены, покрашенные до середины ядрёной синей краской, панцирные кровати с соломенными жесткими матрасами были нормой его жизни вот уже 3 года. Камера одиночка и постоянные уколы. Он даже начал забывать собственный голос. Пусть тени от людей, пусть серый город, пусть даже и смерть…но это однозначно лучше того бытия, которое было. Все, что было от этого, надежно затерлось в его памяти, оставив непонятную дымку, в которой было место чему-то, что грело его сердце. — Ты окружен, — за его спиной высокая девушка в черном платье. Пепельные её волосы раздувает ветер. — Да чёрта с два! – рычит русский. – Лучше уж застрелите! Девушка кажется ему смутно знакомой. — Ты окружен. Запоздало Иван слышит шаги, но убежать или уклониться не успевает. На него кидаются сразу человек десять и пытаются связать, ну или хоть блокировать движения. Русый воет, рычит, как загнанный зверь, раскидывает нападающих. Он хочет жить. ЖИТЬ, а не существовать… — Сво…ло…чи… Его, всё таки, валят на землю, и он проклинает этих ненавистных людей в синей форме с золотистыми застёжками. Они напоминают ему других, чёрно-серебристых, на которых крови было больше, но они сейчас кажутся ему куда более добрыми. Но он их не помнит. Не помнит. — Молчи, мусор… Та самая девушка подходит к нему, отстукивая каблучками подкованных железом сапог по асфальту. Она даже брезгует прикоснуться к нему и только самым носком и так окровавленной обуви приподнимает его голову. — В палату к 0-66-6-00! – отдаёт она приказ абсолютно ледяным голосом. Холодные руки закатывают рукав его рубахи. Опять, опять эти уколы. Сильное жжение и все, он больше не может сопротивляться. Тело – тряпичная кукла. — Слишком радикальной мерой было отправить его на год в камеру одиночку… — чуть усмехнувшись, говорит девушка подошедшему к ней юноше с немного удлинёнными каштановыми волосами и зелёными глазами. Он, как и она, одет в синюю военную форму захватчиков и чёрный плащ. — Таков был приказ, — вкрадчиво отвечает зеленоглазый. — Ничего…С этим буйно помешанным бракованным он хоть сможет поговорить… — на мгновение в глазах блондинки промелькнули ревность и злость, но тут же сменились прежней холодностью. — Взяли-понесли, — шатен повернулся к военным. — Я потом подам отчет, Наталья. — Зайди ко мне вечером… — тихо говорит та, разворачивается на каблуках и уходит. Ивану же остаётся наблюдать только грязные сапоги солдат, которые волокут его в другой корпус, что находится практически на другом конце города. Какая-то сволочь не преминула возможностью и повесила на шею русому табличку «Русская мразь». А, вообще, ему плевать. Все равно он уже не жилец и если приблизит свою смерть – ничего страшного. *** Его протащили по коридорам как какую-то паршивую собаку, особо не задумываясь о комфорте пленника, которого считали третьесортным пушечным мясом. Русские для этих «синих собак», как называли Имперскую полицию, были грязью под ногами, которая не стоила никакого уважения. Наигранно терпеливо к ним могли относиться только доктора-психиатры, к одному из которых русого и притащили. Сознание. Вязкая жижа мыслей. Болото. Омут. Какую гадость ему укололи на сей раз? И голос, слащавый голос доброго мерзавца. Единственное, что приятно Ивану – его усадили на мягкий стул, а не кинули на пол, хоть и крепко связали руки за спинкой. — Как вас зовут? — Брагинский, Иван Иванович, как ваши же сказали, — на автомате отвечает он. Всё вокруг – грязный коричневый мазок, в котором разобрать ничего нереально. Всё состояние усугубляется ещё и неприятной подкатывающей к горлу тошнотой от голода. — Сколько вам лет? – голос врача сухой, практически лишённый эмоций, но он пытается говорить так, чтобы внушить доверие пациенту. Не получается. — 31 декабря будет 28… — русский закрывает глаза и опускает голову. Лучше темнота, чем такая «грязь» перед глазами. — Вы женаты? — Нет. — Как зовут вашего лучшего друга? — Я не помню. — Вы любите кого-то? — Да. — Кого? — Я не помню. Ивану показалось, что врач самодовольно ухмыльнулся. Да что там «показалось» — он чувствует это, будто усмешка на губах психиатра причиняет ему физическую боль. Превозмогая усталость, он открывает глаза и смотрит ему в лицо. Усмешка есть, но исчезает, едва тот замечает, что выражение глаз пациента стало чуть более осознанным. А Иван мысленно ликует – картинка стала немногим чётче. Тем не менее, рассмотреть черты «синей собаки» ему не удаётся абсолютно. — Почему Вы здесь? — Привели. — Ну, должна же быть причина. — Я сбежал из предыдущей клиники. — А почему Вы оказались там? — Я не помню. — Хорошо, — доктор сделал пару шагов по комнате. – Вас поселят в палату № 6. Там уже есть один пациент. Он буйный, так что будьте осторожны. — А Вы не боитесь, что я тоже буйный? — поморщившись от резкого поползновения белого пятна по общей грязи, усмехается Иван. — Я уже вырвал зубами кадык одному докторишке типа Вас... — Ну, мы же цивилизованные люди, Иван. Наша задача – справиться с вашими психическими травмами, дабы в будущем Вы могли вести нормальную жизнь, — по шаблонной схеме восклицает врач. — Вы? Цивилизованные? Да вы хуже Гестапо! — он не знает, что такое это «Гестапо», но при упоминание об этом к горлу подкатывает комок тошноты. — Ну, зачем же так грубо? – психиатр повернулся к двум санитарам, что стояли у двери. — Проведите Ивана в его палату, будьте добры. — Так точно! – стукнув каблуками и отдав честь, двое, как кажется, одинаковых юношей хватают его под руки и волокут к дверям. Пятно совсем становится блёклым, а затем пропадает вовсе, обращаясь в черноту. Где-то на периферии сознания Брагинский отмечает, что руки ему освободили.