Сильный ветер и огромные волны

Сехун рисует. Карандаши мягкие, нежные – они из города, и он бы хотел их беречь, да не может. Не умеет по жизни. Они все разные, а кончики чуть покрыты белым, часть уже стали просто огрызками – Сехун иногда рисует словно сумасшедший. У него постоянные приступы вдохновения – вокруг такое привычное море, Чонин, в которого Се такой влюбленный, и природа в самом ее великолепии. Сехун увидел мир только, когда в его жизнь пришло живое море. Се влюблен безответно, сладко и очень остро – он вкладывает тоску в имя на листах, которые кроме него никто не увидит. Первая любовь – самая больная, как все говорят. Сехун раньше не верил, но пока не знает - у него просто болезнь. Вирус адский, жестокий, он съедает внутренности и рисуется на бумаге – но ни разу черным. Он просто не любит черный совсем, он к нему никогда даже не притрагивался. Вроде обычный цвет, а не может даже в руки брать. Для него он страшный. Пусть ему и семнадцать (самый ужасный возраст), а он боится темноты. Сехун художник, и он живет не здесь, никогда не жил. Поэтому и влюбился просто, не боясь понять, что же случилось и перевернуло мир. Чонин для него самый жестокий и самый невероятный во всем мире одновременно, а еще его жестко ломает, так сильно, что иногда до криков в сторону моря. И Сехун просто щурит глаза, позволяя себе оставаться со своим морем по имени Чонин. Раз за разом его море к нему возвращается, а Сехун старается не надеяться. Правда старается. Чонин подтягивается на руках, забираясь на пирс, и широко улыбается, так, что у Сехуна внутри все пузыриться и почти взрывается. Он сам не понимает, как может оставаться с ним рядом. С Чонина вода течет ручьями, с волос, одежды, лица. Он смуглый до безумия, в отличие от Сехуна. Когда Се мысленно сравнивает их ладони, то прикрывает в агонии глаза, но смотрит сквозь ресницы на Чонина, а тот смотрит на солнце. Для него это правда агония, словно ходить по острым горным дорогам босиком, но вершины нет и не будет. Только упасть в пропасть можно, а у той нет дна… Сехун сглатывает и приоткрывает глаза, заставляя себя забыть обо всем, кроме солнца на щеках Чонина. Иногда же можно хотя бы капельку посмотреть на него, замирая от красоты и восхитительности лица, каждую черту которого знаешь… Чонин ведь красивый до безумия, только это не все видят – он не любит чужих и любит капюшоны от солнца. Может быть, он даже может чувствовать себя самим собой только с Сехуном. Они почти всегда молчат, но это молчание такое хрупкое и нежное, что оба слушают море, которое так необъятно. Но Чонин безумно любит солнце. Сехуну это видно, он заливает себя этим внутри, позволяя одному на двоих солнышку греть их. Море красивое до безумия – темно-синее, яркое и глубокое. Сехун боится плавать – дна нигде не видно. Он только смотрит на Чонина, который, кажется, русалка. Се проводит у мор часы, дни, месяцы. Они тут – на горном склоне, на пирсе часто. Сехун рисует горы и воду карандашами, углем, акварелью, но никогда не рисует Чонина. Сехун художник до мозга костей, пусть и самоучка, пусть и неопытный. Сехун не может рисовать Чонина – ни одну черту, ни одно выражение лица или образ. Нет. Сехун мысленно ставит крест, большой и настойчивый, потому что просто не может. Чонин слишком живой, слишком особенный. В нем бурлят под кожей все эмоции – это Сехуну видно слишком четко, поэтому он не может, не хочет, боится его рисовать. Он хочет видеть только его живой образ, не картину, не то, что создал он, а Чонина. Сехун боится и не может – Чонин не требует. Сехун рисует море, надписывая имя Чонина, а потом рисует текущие капли – он их видел на волосах Чонина. Чонин всегда пахнет приливом и вкусом глубин моря. Сехун не может в последнее время ходить на пирс без Чонина, это просто кажется чем-то противоестественным. Только не туда. Се осознает, что заболел слишком серьезно, когда листы с именем Чонина начинают занимать все место под старенькой кроватью. Он пугается. У пропасти нету дна. О Сехун теряет уверенность и падает вниз. Ногти у Сехуна всегда некрасивые, очень острые по краям, пальцы всегда в ранках, а теперь и в царапинах. Он всю ночь рвал и сжигал листы. Родители уехали к тете, а его рвало, жрало изнутри, и он впервые выплескивал, выталкивал из себя это все. Ему кажется, что это слово черное, словно слизь на пальцах, что оно похоже на демона, которого ты не ощущаешь в себе. Что ты и есть этот демон. Любовь. Для Сехуна она самого ненавистного цвета – черного. Он боится его, не хочет даже касаться. Ему страшно, но сейчас он неожиданно погряз в нем по уши, так, что его и так черные смоляные пряди торчат, а сам он задыхается, барахтается, сходя с ума, но всплыть не может, ему морально плохо, его ломает. Его душит, его кромсает, он просто сходит с ума так сильно, словно это уже не он – кто-то другой. Ровность эмоций превратилась в такой шторм, что Сехуна сшибает с ног волной. Осознание приводит в ужас. Сехун действительно влюбился – и это не влюбленность, а любовь. Настоящая и безответная, самая-самая первая и самая страшная. Сехун на несколько дней исчезает от всего остального мира, пропадая в себе и пытаясь понять себя. Даже будучи вместе с Чонином, он чувствует себя отгорожено, слишком далеко и только любуется. Теперь будет еще хуже, верно? Отгородиться вряд ли получится, уже прошлые разы оставили отпечаток, и равнодушие Чонина будет бить, ударять по сердцу, сшибать с ног, убивать. И так ведь уже умер и не раз, а все равно можно убить. Сехуну плохо и страшно, он сжимается комочком на кровати, раз за разом засыпая дурным сном. В них какие-то призраки, образы событий и слышно шум моря снаружи. Сехун сходит с ума. Когда он просыпается в очередной раз, ему стучат в окно. Се жмет к себе спадающее одеяло, открывая окно и впуская холодный морской воздух. Он видит улыбающееся лицо Чонина – у него как всегда растрепанны волосы и шальная улыбка. Он забирается к нему в комнату, а Сехун шугается, словно к нему попал призрак. Ему не понять совершенно, спит он или нет. Не понять. Чонин садиться на теплую кровать Сехуна и пахнет, как всегда, морем и чуть холодом. Се с треском закрывает окно и смотрит на Чонина, а тот смотрит в ответ. В комнате Сехуна рисунки везде – на стенах, стопками на полу, как и книги. Везде надписаны строчки из книг и стихов, песен и даже прямо на стенах. В комнате Сехуна мало света и очень темно ранним утром, хватает только на то, чтобы разглядеть лицо. Одеяло светится в темноте из-за того, что оно белое, а Чонин сверкает глазами. - Тебя не было на пирсе. Сехун пожимает плечами и садиться на деревянный пол, подложив мягкое теплое одеяло. Он не может ничего сказать, горло болит от холода, а состояние слишком сонное. Он совершенно не выспался. Се утыкается носом в одеяло, прикрывая глаза, и уговаривает себя не замечать присутствия Чонина и не думать о нем. Он здесь один. - Без тебя там слишком одиноко и я чувствую себя сумасшедшим. Сехун мысленно орет на Чонина, прося заткнуться, не давать надежду, хотя её нет. Ему хочется избить его, заткнуть, орать словно истеричка, но Се лишь незаметно сжимает пальцы на одеяле. Чонин наклоняет голову, а каждое его движение Сехун ощущает кожей. Словно они связаны. Сехун сжимает зубы, но только выдыхает тихо. - Что ты хочешь? - Чтобы ты снова приходил на пирс и больше не исчезал. Сехун утыкается носом сильнее, сжимает веки, впивается ногтями в ладони и молчит. Минута за минутой – Чонин ждет ответа, а Се засыпает. Просит себя заснуть, чтобы Чонин ушел и не возвращался сюда никогда. Сехун просто в итоге притворяется спящим. Чонин неожиданно ласково целует его в волосы и уходит, а Сехун сходит с ума, рвет себя изнутри, запутавшись. Ему становиться плохо, его душит и нечем дышать. Болезнь Чонином страшнее любой другой. Он сидит час за часом на полу и пытается думать, пытается что-то понять, но внутри просто все бурлит. Он сходит с ума, путается, умирает и воскресает. Сехун обрывает свою надежду, вырывает ее с корнями. Они знакомы с детства – он Чонину словно брат, пусть и не очень похоже. Раньше это было традициями их семей – заставлять старшего забоится о младшем, но ссора родных отразилась на их отношениях. Они три года ходят на пирс, а болезнь появилась всего полгода назад. И теперь стала чернотой, которую Сехун боится. Се успокаивается, когда мысленно вырывает ее, убивает, затаптывает ногами и понимает, что ее нет. Что он безответно влюблен, и все хорошо. Что разбитое неоправданными надеждами сердце не разобьют настоящим отказом. Сехун засыпает на полу в окружении книг и рисунков, сжимая в пальцах томик стихов. Стихи всегда говорят правду. Теперь он может понять поэтов, зарисовывая листы его именем. О Сехун боится нащупать дно, только начав падать. Сехун не ходит на пирс. Совсем, просто перестает, стараясь забыть тот приход Кая как кошмар, потому что затоптанная надежда вызывает подавленность. Он старается не думать, не переживать, просто забыть, но выходит ужасно. Из рук валятся карандаши и кисти, Сехун не рисует уже неделю. Он держит карандаш очень странно и просто размазывает грифель по бумаге, стараясь поглотиться этим. Не выходит. Сехуну очень хочется взорваться. Разворотить комнату и сжечь все, избить Кая, наорать на него так, чтобы тому стало плохо, ужасно. Просто также, как и ему. Он запирается в комнате и размазывает грифель, все пальцы черно-серые и блестят. Иногда Сехун смотрит на них часами, на оборванные грубые ногти, костлявые худые пальцы, загрубевшие мазоли и на то, как они покрыты грифелем карандаша. В голове наступает полная пустота каждый раз. Она блаженная, и Сехун мысленно наслаждается. Пус-то-та. Такая сладкая. Он думает о философии. Это ничем не помогает. Ему, семнадцатилетнему подростку, ее не постигнуть. Не понять, как, впрочем, и любовь с жизнью в самых бытовых смыслах. Чонин не приходит раз за разом, хотя, Сехун, возможно, ждет. А может быть и нет. У него наступает полнейшая, жуткая апатия, которую Сехун принимает с распростертыми объятиями – она лучше бурь. Он уже понимает, что к бесчувственности он не вернется уже, похоже, никогда. Это ужасно, но он, наверное, привыкнет. Каждая секунда, на самом деле, кажется последней, самой-самой. Секунда – и взрыв. А его все нет, не приходит, словно потерялся где-то в пути... Терпения тоже нет, пик бури находится в самой апатии, которая не проходит. Духота в комнате Сехуна с каждым днем все сильнее, и голова начинает раскалываться часами. Желудок сводит, а под глазами круги – ему становиться мерзко смотреть на себя. Еще больше, чем раньше. Разве он не мерзкий? Надежды нет. Не будет. Потому что уже нет. Сехуну хочется раствориться в космосе и исчезнуть. Там, где душа, так крутит иногда, что он хватается пальцами за то место, желая просто ее вырвать, вытащить из себя, чтобы снова стать тем, кем он был раньше – и почему он стал таким? Таким, как сейчас. Ужасно-чувствительно-гадким. И влюбленным. Сехуна тошнит от себя, и он открывает окно. Морской воздух врывается в комнату, пролетает, заполняет собой каждый уголочек его любимого места, а он раскрывает глаза до предела и плачет. Просто плачет. Слезы крупные, соленые и заливают лицо, попадают в рот, открытый в истерике. Он не знает, почему сейчас ему так плохо, что они просто текут. Просто текут. Он сгибается пополам, прикрывает губы рукой, и крупно трясется. В горле спазмы, а одна рука царапает ладонь до крови. Ему так плохо, еще хуже, чем раньше. Хуже, чем когда-либо. Он скатывается на пол, в голове по стенкам растекаются мысли, которые черные, блядско черные, такие острые, что режут изнутри. Сехун настолько запутан, напуган новым собой, что его в очередной раз ломает, и что-то действительно разбивается, режет его осколками… Слезы затихают. Сехун сидит пару минут, стараясь стереть свое лицо, и приподнимается, покачиваясь, держится за стену. Смотрит в ночное черное небо, выпрыгивая из окна и, спотыкаясь, сорвано-истерично бежит к морю, изо всех жалких сил, сходя с ума. Царапает колени, лицо, ступни о камни, падая, но бежит, утопает во влажной земле. Слезы снова текут по лицу, пока он жадно и голодно вдыхает запах моря, запах Чонина. Ему так плохо, так плохо было без частичек присутствия его моря. Его так ломало в этой апатии без него, словно его и не было, словно он не существовал, это не описать словами, не описать… Слезы так и текут по щекам, заливают их, а он щуплый и задыхается от бега, воздуха так мало, а он уже чувствует море. Полнолуние. Он падает, роняет себя в воду и плывет-плывет-плывет, пытается плыть, потому не плавал с детства. Море ледяное, обжигает, бьет тело, но ему все равно, он задыхается, вода заливает рот, глаза печет, а в море тонет истеричный крик. Сехун тонет. Он смотрит расширившимися глазами в черную воду и сильные руки хватают его поперек живота. Его тащат наверх, тянут, и Сехун поддается, обмякая, в холодном море, от рук идет хотя бы капля, но тепла. Кожа скребет по камням пирса, когда его вытаскивают, а в горле жутко зудит. Он кашляет, громко и надрывно, выплевывает все, что может. Горло словно оцарапали, и говорить невозможно, но все же шепчет хрипящее: - Но каждый душевный порыв следует проверять разумом. - Сехун, какого хрена? – Голос он узнает сразу. Чонин. Он смеется мысленно, но на самом деле хрипит. Какое совпадение. Его спасает его море. Как в романах. Чонин поднимает его на руки, бормоча, что от него вообще остались одни кости, и несет куда-то. Сехун относиться ко всему, как к кошмару, и не берет во внимание ничего. Он утыкается носом в шею, которая тоже пахнет солью моря и водой, а еще чем-то теплым. У кожи свой собственный запах, чуть терпкий, но такой нежный. Сехун улыбается робко в шею Чонина и думает о том, что это приятный сон. Он засыпает вот так вот, так легко от всего вместе, и спит сладко-сладко, как никогда не спал. Правда никогда. Просыпается он в тепле. Потолок деревянный, а от света Сехун щурится, вновь прикрывая веки. Они ноют от соли, пока он восстанавливает события до этого. Черная вода и голос Чонина. По горлу словно прошлись ногтями, да и чувствует себя Сехун неважно, словно его пополоскали со всей силы, потерли, помешали. В теле зыбучая усталость. Жутко хочется снова заснуть, но сквозь омут сна в ладонь тычется холодный нос. Сехун капельку приоткрывает веки, смотрит на серебряную шерстку. Собака. У Чонина теперь есть собака? Сехун слышит шаги, моментально узнавая Чонина даже в таком состоянии – хотелось бы избавиться от всего в голове, что напоминает о нем. В груди вновь бьет истерика. Чонин слишком глубоко и в голове, и сердце. Сехуна ломает. - Умничка, Уми. Се, как ты? – Чонин улыбается тихо, и глаза у него светятся, даже сверкают, а улыбка с каждым словом все ярче. Сехун щурит глаза, но чуть дергает головой, показывая на горло. Даже пальцем не двинуть. Он словно вдохнул живительный воздух, который ядовит на самом деле – для него присутствие Чонина рядом именно такое. - Больно? – Чонин вздыхает и садится к нему на кровать, грустнея, - Зачем ты поплыл ночью, в ледяной воде, при приливе, не умея толком плавать, а? Чонин тыкает легонько пальцем в лоб Сехуна и смотрит пытливо, а Се в ответ поджимает губы и строит обиженную мордашку. - Ладно-ладно, я знаю, что если это произошло, то на это обязательно есть причина, прости, - Чонин смеется и показывает ладошки, сдаваясь. Сехун чуть улыбается, но больше глазами – так прекрасно и ядовито. До безумия ядовито. Чонин его жуткая, ужасная болезнь, которая будет заставлять его мучиться, наслаждаясь. Собака Чонина снова тычется холодным носом, и смотрит понимающими глазами. Сехуну жутко хочется провести пальчиками по шерсти, но он не может. Уми ласковая, она кладет мордочку на кровать и смотрит. Смотрит. - Ты ей понравился, - Чонин шепчет и тоже смотрит на нее. Сехун верит. - Засыпай, - Чонин тепло и ласково улыбается, вставая, но в его голосе непонятная решительность. Он мягко укрывает его, а Уми забирается на кровать рядом с Сехуном. Чонин треплет за ушами и улыбается Уми, выключая свет. - Спи сладко, Се. Сехун улыбается нежно в темноте, пока Уми кладет голову ему на живот, и он падает в тяжелый и бесконечный, как млечный путь, сон. О Сехун боится оставить себе надежду. Сехун сам не понимает, когда стал таким противоречивым и буквально во всем. Он совсем недавно затопал все свои надежды, но вот уже на их месте растет маленький, нежный росток только от присутствия и заботы старшего. Этот росток не сравнится с цветником до черноты, но в этот раз Сехун еще больше боится его разбить. Словно, если он его сломает, то сломается и что-то внутри. Эта хрупкая надежда выросла из него, из частички души и ему хочется отчаянно простонать, потому что раз надежда уже такая, то что делать? Он уже третий день у Чонина и уже завтра точно захочет свалить – надежда набирает цвета, заставляя Сехуна постоянно улыбаться влюбленно от обыденных привычек его моря. Например, Чонин всегда называет его Се. Перед сном улыбается Уми, а потом Сехуну. Когда кушает, то любит разговаривать с набитым ртом. Сехуна от этого внутри рвет и словно заливает любимым чониновским солнечным цветом – любовь у него жестокая, только потому, что он сам ее такой сделал. А Чонин – самый светлый и восхитительный солнечный человек в мире. Его личное море. Сехун любит Чонина самой страшной в мире любовью, самой-самой первой и самой живой. Сехуновской. Сехун зарывается пальцами в шерстку, и собака улыбается глазами, наслаждается лаской тонких пальчиков. Чонин сидит рядом, но Сехун делает вид, будто это не так. Потому что легче представить темное пятно, чем принять то, что Чонин так близко и даже положил голову на плечо. Сехун чувствует запах тепла и моря, а мягкие прядки касаются кожи. Он одет в одну из спальных футболок Чонина, размера на три больше. У Сехуна система вылетает с каждой секундой, выдавая ошибку за ошибкой, пока Чонин засыпает на его плече, но Сехун все также мягко гладит собаку, прикрывая глаза. Чонин на его плече мило улыбается, обнимая его, и жмется ближе, наваливается телом. Сехун сходит с ума, мечется, пытаясь исправить ошибки, и просто орет ‘SOS’. Не помогает. Уми ложиться рядом с ними, а Сехун выключает телевизор, противясь желанию зарываться пальчиками уже в волосы Чонина. Они на вид мягкие, пусть и черные-черные, и до безумия нежные. Сехун мягко, осторожно касается кончиками прядок. Нежные, мягкие, совсем не такие, как у него. Кладет ладонь, зарываясь пальчиками и чуть массируя нежно, смотря, как бы не проснулся хозяин прядок. Чонин только улыбается еще ярче во сне, жмется к пальцам, словно котенок, и сжимает довольно веки. Чонин похож на одного большого милого кота – система Сехуна выдает синий экран. Он мягко кладет голову на волосы Чонина, утягивая их назад, и засыпает, греясь с двух сторон – нежность внутри растет с каждой минутой огромным снежным комом. О Сехуну безумно сильно хочется верить. Сехун шмыгает носом и стонет – заболел серьезно. Горло снова начинает болеть, и Сехун жмет к себе одеяло. - А я все же заболел, - шепчет он угрюмо, но Чонин слышит и ворчит. - Сам виноват, - от переливов голоса у Сехуна срывает крышу, но это нормально. - В курсе, - Сехун жмет к себе Уми и отдаленно слышит звуки какого-то фильма с Томом Хэнксом. В одеяле жарко, а из носа льет. Ему правда хочется свалить, но Сехун не может – его дом на другой стороне городка. Он с огромным трудом старается не дотронуться до волос Чонина. Желание мягко прикоснуться, зарыться, снова почувствовать мягкость, безумное и рвет изнутри. - Чонин, я люблю тебя, - в полубессознательном состоянии говорит Сехун, сомневаясь долго-долго. Он знает, что Чонин не так его понимает. - И я тебя, Се, - Чонин лучезарно улыбается, поворачиваясь, и жмется к нему, сидя на полу. Сердце умерло и восстало. У Сехуна блядский инсульт. Сехун умер. А Чонин живой и невредимый, жмется к его ногам и улыбается. Цветок расцветает, но Сехун сжимает пальцами бутон, закрывая его, сжимает в ладони. Чонин любит его, как брата. Только как брата, друга. Иначе никак. Сехун в беззвучных рыданиях утыкается в одеяло так, что Чонину не видно и не слышно. За пределами одеяло слышен низкий красивый смех, а Сехун только что разбил маленькую частичку себя. О Сехуну в который раз приходится обрывать надежду. Сехун становится апатичным и молчит. Чонин списывает на болезнь и отпаивает его чаем. Он смотрит на парня, узнавая его, как не странно. Узнавая ласковость, открытость, нежность. Се считал, что такой Чонин умер, но ошибался. Как же крупно он ошибался, создавая из Чонина кого-то другого. Сехун не разговаривал с ним. Он решил стать ему никем, увидев оболочку для других. О Сехун поступил очень глупо. Он видит настоящего Чонина – не образ, и понимает, что вновь ошибся. Это все еще была влюбленность. И есть. Нужно время для любви, ведь это самый прекрасный цветок этого мира. Но Сехуну правда страшно. Чонин не поймет. Он его не поймет. В одну из ночей Се треплет шерстку Уми и вылезает из окна, сбегая домой. О Сехуну пора стать тем, кем он был раньше, потому что каким бы Чонин не был, но влюбленность в него все также губительна. Сехун залазит в окно, поцарапав руки, и падает на пол, поскользнувшись. Сырная луна светит в окно, и он вытягивается на полу, смотря на небо вверх-ногами. В его комнате холодно. Зябкий августовский ветер скачет вокруг него, огибая углы и утопает в кровати. В голове у Се совершенно пусто. Он вымотался. Он вымотался и запутался. Чонин для него всего лишь друг, добрый и ласковый друг, почти брат. Он не может ничего к нему испытывать, вот и все. История рассказана, пришел конец, а Сехун справится с собой. Он медленно успокаивается, вслушиваясь в тихое море, когда слышит тяжелое дыхание. Приподнявшись, он смотрит в окно и видит темную макушку, сглотнув. Он пугается. В его комнату вваливается Чонин. О Сехун жмурится и со всей силы желает оказаться где-нибудь не здесь. Чонин падает на пол и подползает к Сехуну, беря его лицо в ладони. Се краснеет, дыхание вмиг тяжелеет, а сердце начинает стучать громко-громко, унизительно громко. Глаза Чонина почти черные, внимательно вглядываются в глаза Сехуна, ищут то, что Се прячет так далеко, что сам не может достать. И не хочет. - Почему ты ушел? – Тишина лопается, разбивается Чонином. Сехун глотает ртом воздух, кладет руки на руки Чонина, пытаясь убрать. Ему отвратительно от себя. Он мерзкий и отвратительный, влюбленный в человека, которого знает с пеленок. Он опускает голову, почти беззвучно шепча, опустив руки вниз. - Потому что я влюблен в тебя. Маленькая слеза тихо катится по щеке Сехуна и руке Чонина, отражая звезды за открытым окном. - Я влюблен в тебя, - теплые пальцы мягко стирают влагу с кожи. Сехун медленно поднимает голову, заглядывая в темные глаза, и ищет ответ на свой вопрос. Это правда. Он тихо всхлипывает, крепко обнимая Чонина, и плачет, скатывается в истерию, трясется у него на руках, жмурясь. Цветник превращается в один цветок. Длинный, очень нежный, цвета звездного неба и с серебряной пыльцой с шерсти Уми. О Сехун любит Ким Чонина. Ким Чонин любит О Сехуна.