-You are devil?

      Она нежно погладила меня по голове и прижала к себе. У неё самый лучший запах на свете, самая добрая улыбка, которой она мне сейчас улыбается. От солнца щурю глаза и улыбаюсь ей в ответ, я люблю её больше жизни. Она самый хороший человек на свете, который не заслуживает жестокости к себе. Её длинные рыжие кудрявые волосы, зелёные глаза, веснушки, разбросанные по щекам. Можно подумать, что это сказка, что это нереально. Так я и думал, пока не понял: это всё сон…       Я сидел на кровати, опустив одеяло по пояс. «Это был сон», — вертелось у меня в мыслях. Мне снилась мама, будто она снова жива и здорова и ничего ужасного с ней не было. Будто это был всего лишь кошмарный сон. Но это был не сон.       Сегодня 21 июня. День смерти моей матери. Погода была пасмурной. Уже пять лет как её убили, засадили пулю в лоб. Это я виноват, во всём виноват я. Кто бы мне ни объяснял, что в этом нет моей вины, я им не верил. Это всё я. Собравшись, я вышел за двери дома в котором живу я, мой отец Стивен, его новая жена Люси, которая кстати та ещё сука, её любимый сынок — тугодум Николас и моя сестра, которую родила Люси, Кларет. Кроме отца все ненавидят меня и обращаются со мной, как с дерьмом.       Люси всегда говорит мне выглядеть подобающе семье Риквелов, хотя она вообще не знает, кто был в нашем роду. Ей просто надо, чтобы я выглядел опрятно и красиво, а не был рыжим пацаном с плохой осанкой, который носит только чёрное. Нет, она хочет, чтобы я был улыбчивым парнем, на которого заглядывались бы девушки, чтобы у меня была хорошая осанка.       Николас всегда издевается надо мной, смеётся над моими жизненными трудностями, смеётся надо мной, потому что он привлекает особ противоположного пола, а я нет. Смеётся надо мной, ведь он в хорошей форме, а я нет.       Кларет — маленькая пухлая девочка, которой 4 года. Она всегда достаёт меня, но я уже привык; она делала практически всё: от разбрасывания вещей до ломания предметов моей комнаты или те, что я оставил в общей комнате.       Отец. Отец не издевается на до мной и даже не знает, что это делают Люси, Кларет, или Николас. Он понимает, что я не совсем нравлюсь им, но, конечно же, ничего поделать не может. Он единственный, кто поддерживает меня в этом аду.       Я пошёл в сад, где растут синие фиалки. Любимые цветы мамы. Отрезав немного цветов, я направился к выходу с территории дома.       Среди надгробий и искусственных цветов было мало людей, которые сидели на скамейках около могил своих близких. Это место было пропитано тоской и печалью, которая царила в моём сердце. По дороге к могиле я встретил Хэнка, который тут работает.       — Доброе утро, Эстебан, — поздоровался со мной Хэнк.       — Здравствуй, Хэнк, — поприветствовал его я.       — Я уже убрал старые цветы с могилы, так что можешь не волноваться, — оповестил он меня.       — Ох, спасибо тебе Хэнк, но я мог и сам справится, — я положил руку на грудь.       — Ничего, Эстебан, ради твоей матери можно и горы свернуть.       — Спасибо ещё раз, Хэнк, — поблагодарил я его.       — Не за что, — улыбнулся он мне.       Я пошёл дальше к могиле номер которой я уже запомнил. «225» красовалась табличка на входе к могиле. Я зашёл за забор и, положив цветы, сел на стоящую рядом с могилой скамейку.       — Здравствуй, мама, — сказал я тишине.       — Сегодня уже пять лет как тебя нет рядом, и как я хожу сюда каждый день, — выдохнул я.       — Как у тебя дела? У меня всё хорошо, — врал я пустоте.       — Ты мне сегодня снилась, — сказал я, сдерживая слёзы.       — Мне так тоскливо и скучно без тебя, была бы ты рядом, то придумала бы какую — нибудь весёлую игру, в которую мы бы с удовольствием сыграли всей семьёй, — сказал я, уже не держав слёзы дрожащим голосом.       — Мне так плохо, — откровенно начал реветь я уткнувшись лицом в ладони.       — Я ненавижу себя и тех людей которые сделали это, — сдержался я от нецензурной брани, потому что она этого не любит.       — Я принёс ещё фиалок, как ты любишь, синие, — я взял в руки цветы и подошёл к надгробию, протёр его рукавом кофты. На куске мрамора было высечено «Джинджер Риквел». Были так же высечены годы жизни «17 Марта 1974г. — 21 Июня 2011г.». Погладив фотографию, которая была на надгробии, положил цветы и пошёл к выходу.       — Пока, мама, я тебя люблю, — сказал я в пустоту и ушёл.       Вернувшись домой, я снял кофту и обувь и прошёл в гостиную. На кресле сидел мой отец, он читал.       — Привет, Эстебан, — сказал он, убирая газету.        — Привет, пап, — ответил я.       — Как там мама? — задал вопрос он. — Как всегда хорошо, пап, — улыбнулся я ему.       — Ты отличный сын, Эстебан, — похвалил он меня, — я рад что ты за ней приглядываешь, ведь у меня нету времени на посещение кладбища.       — Понимаю, ответил я, мысленно скандируя «Нет, не понимаю»       — Я должен сказать тебе одну новость, — сказал он серьезным тоном.       — Я внимательно слушаю.       — Мы вынуждены переехать, — эти три слова прозвучали как приговор. Зачем нам переезжать? Почему именно в этот день?       — К пятнице ты должен разложить свои вещи по коробкам, — твёрдо сказал он.       — Хорошо, отец, — сдерживая слёзы, сказал я и быстро побежал в свою комнату.       Преодолев лестницу, я забежал в комнату и захлопнул дверь. Рухнув на кровать, я вжался лицом в подушку и начал плакать, как сучка. «Зачем? Я не понимаю, я не хочу», — вертелось у меня в голове.       Так я пролежал ещё очень долго, практически до ночи. Успокоившись, я решил ложиться спать. Этот день был слишком ужасным, хотя в нём ничего яркого после переговоров о переезде не было, обычный вторник. Переодевшись в пижаму, я укрылся одеялом и начал постепенно засыпать.

***

      Она нежно обнимала меня гладя по спине, но вдруг я почувствовал на своей талии чьи-то руки, они сжимали меня всё сильнее и сильнее, я не обращал на это внимания и стоял, обнимая маму. Вдруг эти руки резко отдёрнули меня от матери, и я полетел в пропасть, крича от ужаса, боли и обиды. Я тянул руки вверх, к маме, но падал вниз. Эти руки заткнули мой рот и превратились в жидкость, которая затекла мне в рот, в глаза. Я упал на дно этой пропасти. Из меня течёт не кровь, а эта жидкость. Она была чёрной, и я лежал в луже чёрной жижи. Кашляя ею, плача ею, истекающий ею. В глазах становилось светлее и светлее. Этот свет был забавным, но сейчас он резал глазные яблоки. У меня выжжены глаза, ничего не вижу. Разбитый, слепой, беззащитный, мёртвый. Я понял, что умер.       Резко сев на кровать, я держался за голову. Что это, чёрт подери, было? Мне ужасно страшно, не понимаю, что произошло; помахал перед собой руками: я вижу, не слепой; потрогал свои глаза, они на месте. Я залез пальцем в рот и посмотрел на него. Ничего чёрного нет. Пошевелил ногами, руками, прогнулся в позвоночнике. Ничего не сломано. Всё хорошо. Это был сон. Я не умер. Я живой.       Я отрывисто выдохнул, но тут же почувствовал пустоту в животе. Нужно поесть.       Я вышел за пределы комнаты и спустился на кухню. За столом сидела Люси, Кларет, Николас и отец. Рядом с ним был свободный стул и порция яичницы. Я подошёл к столу.       — Доброе утро, пап, — пожелал я ему доброго утра.       — И тебе доброе, — ответил он с улыбкой посмотрев на меня, но эта улыбка сразу пропала.       — Тебе опять снился кошмар? — с беспокойством в голосе просил он.       — Да. А как ты узнал? — ответил я.       — У тебя вид замученный. Опять что-то с мамой? — уже в который раз за все пять лет он это спрашивает.       — Да, — коротко ответил я.       — Ничего, садись, — сказал он и пригласил меня за стол.       — Спасибо, — я ему действительно благодарен, что он меня не расспрашивает о моём сне.       Я стал поедать яичницу, которую приготовил папа. К слову, Люси говорила отстойно.       Съев свой завтрак и положив тарелку в раковину, я пошёл приводить себя в порядок. В зеркале я увидел «красавца» с растрёпанными рыжими волосами, неумытым лицом, синяками под глазами и веснушками на щеках.       Умывшись, я решил поиграть на кларнете. Играл на нём я очень хорошо и очень любил заниматься этим. У меня выходили прекрасные мелодии, которые получались благодаря нотам. Когда мне было 10 лет, папа предложил мне играть на каком-либо музыкальном инструменте. Я выбрал кларнет, мне очень нравился его звук. Было, конечно, сложно научится на нём играть, но потраченное время и нервы стоили того, чтобы наслаждаться музыкой.       Достав инструмент из футляра и выбрав нужные ноты, я начал играть. Эти звуки завораживали меня, я был в зелёной нирване от этих звуков. И осознание, что эти прекрасные звуки делаю я сам, заставляют меня гордиться собой.Закончив партию, я отложил кларнет. Хочу порисовать в своём альбоме.       Я открыл нужную страницу, на которой был незаконченный рисунок. На нём был изображён закат на заднем плане, на переднем же была невысокая трава. В этой невысокой траве были самые разные полевые цветы и колоски. Мне нравились такие пейзажи. Я рисовал не с натуры, придумав этот вид сам.       Я прорисовал весь день, и осознание того, что надо собирать вещи в коробки, улетучилось куда-то далеко далеко.       Потерев глаза, я упал на кровать. Это был скучный день. Зато я закончил картину в альбоме и теперь эта картина носит название «Новая Жизнь». Я так рад, что закончил её рисовать. А теперь, пора на боковую. Глаза уже слипаются. Я сам не заметил, как уснул.

***

      Я стою посреди своей картины «Новая Жизнь». Трава и цветы всё те же. Тот же самый закат, тот же самый вид. Я любовался им и улыбался, как дурак. Но потом трава и цветы начали вянуть. Солнце опустилось и наступила ночь. Трава и цветы растаяли и стали той чёрной жижей. Я стоял в ужасе и страхе, хотел бежать, изо всех сил старался пошевелится, но не мог: похоже, это невозможно. Эта жижа движется ко мне. Она ползёт по моим ногам, по моему животу, по моей груди, по моей шее, я чувствую, как эта жижа протыкает мои глаза и врывается в мой рот. Я разрываюсь от этой жижи. Я — сосуд для каши моих мыслей. Я не могу от них избавится. Я падаю на землю и прогибаюсь в спине, падаю на мягкую поверхность. Боль ушла. Я чувствую, как те же самые руки, которые утянули меня в этот ад, держат меня за бёдра. Эти острые ногти впиваются мне в бёдра. Я не чувствую боли. Я чувствую наслаждение. Я привык. Мне нравится эта боль. Я слышу шёпот.       — Ты не убежишь.       Я очнулся ото сна. Я весь мокрый и лежу на животе задницей кверху. Что, блять, произошло? От чего я не убегу? Я отбросил эти мысли и сел на кровать и посмотрел на экран телефона. Четверг. Нужно собирать вещи.       Я вышел из комнаты, и около моей двери лежала стопка сложенных коробок. Раскрыв все, я начал собирать вещи. Одни в ту коробку, другие в эту, третьи в пятую коробку.       Уложил всё я только под вечер. На улице было уже темно, но спать мне не хотелось. Решив сегодня лечь пораньше, я уткнулся в телефон. А смотреть картинки в интернете — это очень интересно. И всё-таки, я хочу спать. Я лёг на кровать, которая была в окружении пустой мебели и коробок. Пора возвращаться в этот ад. С этой мыслью закрываю глаза.

***

      Туман, я стою на поле, которое когда-то было новой жизнью. Всё умерло. Тут только земля и пустота. Я почувствовал рвотный позыв. Из моего рта вышла эта чёрная каша из мыслей. Она выстроилась в человека. Теперь передо мной стоял бледный парень с чёрными волосами, чёрными, как те же волосы, глазами, и я не видел, что у него был зрачок. Его нет. Он идёт на меня.       — Кто ты? — сказал я.       — Я — твой страх. Скоро мы встретимся, — сказал он и высунул язык.       — Зачем ты это делаешь со мной? — спросил я.       — Ты мне нравишься. Поэтому и делаю.        С этими словами он своей рукой наклонил мою голову назад, и я проснулся. Я уже не удивляюсь этим снам. Проснулся где-то в три часа ночи. Небо на улице становилось более светлым. Я оделся и пытался как можно тише выйти из дома. И мне бы это удалось, если бы не этот кретин, Николас, который пошёл в туалет. Я чуть не спалил всю контору, если бы вовремя не спрятался за углом. Наконец, я вышел за порог.       Зайдя за дом, я срезал все фиалки которые там были и побежал к кладбищу. Добежав до места, перешёл на шаг. Я прощался с каждой могилой, хоть они мне и не были известны. Дойдя до уже знакомой таблички с надписью «225», я тут же бросился к надгробию и стал его обнимать.       — Мама, мне так плохо, — плакал я над надгробием.       — Я не хочу отсюда уезжать, — дрожащим голосом говорил я.       — Я их ненавижу, мама, прости меня, мама, — омывал я надгробие горючими слезами. Положил фиалки к маминому надгробию в последний раз.       — Мама, я тебя очень люблю, мама, ответь пожалуйста, мама, — я бился в истерике.       Тогда я почувствовал такой знакомый запах, этот был запах у мамы. На коже появился холодок. Я заплакал ещё сильнее, снял свою кофту и повесил её на надгробие.       — Скоро будет зима. Не хочу, чтобы ты замёрзла, — со слезами слёз на щеках сказал я.       Я вышел за заборчик и посмотрел на могилу. Та же самая фотография. Её имя и дата смерти.       — Пока, мама, — сказал я и пошёл на выход с кладбища.       Когда я вернулся, все ещё спали. Это было мне только на руку. Я тихо прокрался к тебе в комнату. Посмотрев на стол, на котором лежали все нужные мне вещи в машине, я убедился, что всё на месте. Сев на кровать, я вцепился в гаджет. Солнце за окном стало потихоньку подниматься, и люди стали вставать с кроватей.       — ААААЛАЛАЛАЛЛАЛЛАЛАЛАЛАЛЛА, — в комнату ворвалась Кларет и начала дико орать.       — Не ори, — цокнул я.       — МЫ ПЕРЕЕЗЖАААЕЕЕМ!!!!! МОЯ КОМНАТА БУДЕТ БОЛЬШЕ ТВОЕЙ!!!       «Гори в аду» — подумал я.       — Выйди из моей комнаты.       — ОНА БОЛЬШЕ НЕ ТВОЯ!!!!!!!! — так же орала она.       — Так, хватит веселится, нужно собираться, — в комнату зашёл папа.       — О. Ты уже готов, вот и отлично, — сказал он и утащил Кларет.       Когда все приготовились, за нашей мебелью приехал грузовик. Рабочие перетаскивали мебель из дома в грузовик. Мы же с отцом и остальными уродами сели в машину со всеми нужными вещами. Мы тронулись с места и поехали прочь из города.       Все знакомые места проносились с быстрой скоростью. Я смотрел как всё моё детство пролетело перед глазами. Мы выехали из города и после выезда как минимум часа два ехали по прямой. Ничего интересного, кроме сосен, ещё сосен и немного сосен.       Мы приехали к дому. Дом выглядел немного пугающе. Выполнен был он в готическом стиле. Чёрная крыша, тяжёлые двери.       Мне не нравится это место.