Логово Дракона

      Заметки блудного автора: итак, тухло-яично-томатный сезон официально объявляется открытым! В программе — захватывающее выступление квартета волынщиков «Много букв, мало толка», магические фокусы и чудесные трансформации в шоу «Заоосим даже стул!», и, конечно же, гвоздь программы и любимец публики — «Сексодром-облом-трындец». Всех желающих пнуть бездыханное тело фикрайтера просим поскорее проследовать в комментарии, пока оно ещё не начало разлагаться и источать позитив.       Да, всё так плохо. Жаль только, что признание этого факта не избавляет от моральной ответственности за искалеченных героев Сорачи-сенсея. Жизнь боль.       Цукуё не из тех, кто вздохнёт с облегчением, переложив работу на чужие плечи. Есть в ней нечто такое, что отторгает безделье на физическом уровне, как если бы её организм вырабатывал антитела, противящиеся «вирусу» праздности. Вот и теперь недовольно поджатые губы и сходящиеся у переносицы брови выражают агрессивную борьбу против охватившего девушку недуга. Правая рука в который раз порывается нырнуть в широкий рукав кимоно, но Цукки останавливает себя, с досадой припоминая, что одежда-то не с её плеча, и искать средь складок ткани кисеру бессмысленно.       А курить хочется жутко. Почувствовать на языке горечь табака, выдохнуть серое облачко, а с ним — лишённые основания беспокойства, неясные и смутные, точно сама туманная дымка. Избавительная расслабленность, приходящая после затяжки, нужна до внутренней ломки. В какой-то момент Цукки с оторопью осознаёт, что уже которую минуту грызёт ногти. И как это понимать? Она и в детстве не страдала от этой вредной привычки, а тут вдруг — раз! — получи и распишись! Поспешно отстраняя ладонь от лица, девушка скрещивает руки на груди, впиваясь пальцами в предплечья.       Гинтоки объявил, что ему нужно время на подготовку. Само по себе заявление казалось разумным и как будто бы не страшным, однако вот в чём вопрос: почему она должна ждать снаружи? И сколько ей так стоять? Часов поблизости нет, и поэтому невозможно внести ясность даже в продолжительность её изгнания, но по внутреннему ощущению Цукуё уверена: не меньше ночного патруля по Ёшиваре уж точно!       И что он там делает? Затянувшееся коридорное бдение услужливо подсказывает два варианта: либо Гинтоки затеял глобальную перепланировку и ремонт, либо лёг на диван и уснул.       Девушка слабо качает головой. В воцарившееся по ту сторону двери сонное царство поверить легче, но мысль о его безмятежном сне даётся с большой неохотой. Значит ли это, что он совсем не волнуется о предстоящем их дружбе испытании? Ей бы вздохнуть с облегчением и порадоваться, но отчего-то в душе тяжёлым камнем оседает досада.       Чёрт возьми, почему Гинтоки не курит? Как человек, вобравший в себя столько недостатков, мог проигнорировать самую расхожую пагубную привычку? Снять стресс, попутно загубив здоровье, — да сигареты просто созданы пополнить строй его дурных наклонностей!       Поскрипывание двери нарушает негодование, вызванное недостачей у самурая табачной зависимости. Когда Цукуё поворачивает голову на звук, возмущение продолжает властвовать над её мыслями, явственно отражаясь в хмурых чертах лица.       — Всё готово… — Высунувшийся в коридор Гинтоки осекается, встреченный незаслуженно враждебным взглядом. — Камехамеха. Не знаю, за что ты пытаешься наслать на меня порчу, но прекрати немедленно.       — Почему так долго? — бурчит Цукки.       — Ты о чём? Прошло минут десять, самое большее — пятнадцать.       Всем своим видом девушка даёт понять, что не верит ни единому слову, и воздерживается от спора лишь из желания поскорее покончить с выпавшей на её долю повинностью. Проходя мимо, она не удостаивает мужчину взглядом, держа голову высоко поднятой, а кулаки крепко сжатыми. Последние пойдут в ход в том случае, если Цукуё не понравятся произошедшие с кабинетом перемены.       Недовольство рассеивается, стоит ей переступить порог. Исключая перестановку дивана, сидя на котором она брала интервью и прежде стоявшего параллельно столу, а теперь развёрнутого перпендикулярно, комната всё та же. Приглушённый свет рождает лёгкий полумрак, в котором правят глубокие иссиня-чёрные тени, принимающие предметы в своевольные объятия.       Эти незначительные преобразования, коснувшиеся пространства, едва ли занимают внимание Цукуё дольше нескольких секунд. Зато от вида, раскинувшегося по ту сторону окна, дыхание перехватывает.       Казалось бы, чем её, жительницу квартала вечной ночи, может удивить тёмное время суток? Биологические часы лидера Хьякка подчинены ритму, проигрываемому задом наперёд, точно у какого-нибудь вурдалака: засыпай на рассвете, пробуждайся на закате. Дневные смены — редкие исключение из правил, ведь ночью работы не в пример больше: с забрезжившими на горизонте солнечными лучами планомерно растёт ценник на услуги ёшиварских прелестниц. По этой причине к часу икс клиентура стремительно покидает давешнюю обитель утех, и лишь редкие праздные богатеи могут позволить себе задержаться в плену наслаждения для второго раунда.       День, кипучий и напряжённый в Эдо, для Ёшивары — время затишья перед бурей, приход которой возвещает первый зажёгшийся красный фонарик, висящий перед входом в чайный дом. И пусть небо над кварталом давно свободно от железного полога, а всё же Цукуё куда лучше знает не ту его сторону, что залита ярким светом, но ту, что обитает во мгле.       С падением власти Хосена любование луной — одно из немногих удовольствий, которому она не в силах противостоять. Цукки и сейчас достаточно закрыть глаза, чтобы увидеть сияние, разливающееся по скатам крыш серебристыми струйками, выхватывающее из темноты отдельные очертания и силуэты, лишь полунамёком обозначая укромные уголки неспящих улочек. Ночное небо и раскинувшийся под ним подлунный мир знакомы Цукуё в любом обличье: иногда густые облака заволакивают безбрежный океан звёзд, и тогда красные фонарики становятся единственным спасеньем от плотной пелены мрака; в другой раз небосвод проясняется, и миллионы подмигивающих в вышине огоньков пытаются переспорить обитающих на земле алых светлячков.       Но нет места красивее Ёшивары в полнолуние. В Цукуё совсем нет сентиментальной тяги к неумеренным восторгам и злоупотреблению возвышенными эпитетами, вроде «великолепный», «сказочный», «завораживающий». Однако стоит взойти полной луне, как в квартале появляются новые краски, и грань между реальным и эфемерным стирается единственным словом, подходящим для описания тонкой атмосферы, незаметно проникающей в окна домов, — волшебство.       Конечно, подобного рода наблюдения выходят далеко за рамки профессиональных обязательств, поэтому о них Цукуё ничего и никому не докладывает. Да что там, она и самой себе почти нехотя признаётся в существовании столь интимных и глубоко личных впечатлений. Но факт остаётся фактом, и ёшиварские ночи всегда занимают особое место в её сердце.       Цукуё не живёт мечтой о большом и неведомом мире, полном удивительных красот и загадок, ведь для счастья ей достаточно раскинувшегося под землёй дома. Поэтому она и не думала, что может найти где-то другое небо и другой город, от вида которых перехватывает дух, а сердце бьётся чаще. И уж тем более смешно ждать каких-то откровений от виртуального пространства с его искусственно созданными пейзажами, обязанными выглядеть пластмассовыми и неживыми.       То есть так оно должно быть. Но эта кажущаяся правильность работает только в том случае, если свято верить, что, единожды глянув на цветок, можно воротить нос от картин с его изображением, фотографий и описаний в художественной литературе, считая их нелепым искажением творения природы. И в какой-то мере это правда: искусству не под силу создать цветок таким, каким он растёт в естественной среде. Но ведь не в том его задача, чтобы заменить реальность. Искусство создано рукой человека, а человек во всём, что ни делает, ищет самого себя.       Многие земляне до сих пор ненавидят всех аманто без разбору, видя в них захватчиков и варваров, не имеющих ничего общего с людьми. Но если лежащий по ту сторону окна городской ландшафт принадлежит их воображению, выходит, не так уж они и различаются.       Вид, открывающийся за стеклом, совершенно неправдоподобен, и можно сразу сказать, почему. Палитра ночного неба куда сдержаннее, в ней нет такого отчётливого мерцания золота и контрастных ему градиентных переливов от насыщенного ультрамарина до нежной лазури. Луна никогда не подходит так близко, а её свет не тянется к земле сотней дорожек, по которым, кажется, можно забраться наверх.       Город находится в глубокой низине, чьи края окаймляют его подобно стенкам огромной чаши, в то время как здание офиса расположено на возвышенности, — возможно, на холме, — позволяя оценить всю красоту пропорций и линий архитектурного массива. Тянущиеся к звёздам небоскрёбы касаются их тонкими лучами лазерных прожекторов, бегающих в гости то к одному, то к другому далёкому светилу. Каждое здание — причудливая игра лёгких металлических конструкций и стекла, обтекаемых форм и изящных пространственных решений, исключающих всякую тяжесть и угловатость, замещая её ощущением пластичных и невесомых материй.       Подчёркнутая декоративность усиливается полосами света, свободно гуляющими по стенам строений. Они складываются в геометрические орнаменты, не повторяющиеся, но вторящие друг другу, создавая гармоничную картину, в которой каждая деталь не оспаривает значение остальных, но служит их единству.       Слишком красиво, чтобы быть правдой. Слишком искусно подобраны краски и линии, расположенные на одном полотне в тех пропорциях и сочетаниях, что напоминают своей безупречностью слаженное звучание оркестра. Такое совершенство почти чуждо взгляду, вплотную подходя к мистицизму, одновременно пугающему и зачаровывающему своего зрителя.       — Нравится? — спрашивает подошедший Гинтоки. Не услышав ответа, но без труда прочтя его в потрясённом выражении лица, мужчина монотонно посвящает её в тонкости совершённого им открытия: — На стене есть переключатель. Повернёшь его — и любуйся хоть солнцем и морем, хоть проливным дождём, хоть извержением вулкана, хоть нападением Кинг-Конга… Что, хочешь полюбоваться, как огромная горилла крушит город? — озадаченно переспрашивает Саката, заметив взгляд девушки прикованным к собственной персоне.       — Нет, не надо ничего менять. — Цукки качает головой, продолжая смотреть в упор и едва ли замечая недоумение, вызванное её пристальным вниманием. Девушке не до того: сосредоточенная, она словно выискивает в нём что-то, какую-нибудь крохотную зацепку, ухватившись за которую можно взять его лицо в ладони, притянуть ближе и поцеловать…       — Отлично. Тогда я на диван. — Для пущей убедительности Гинтоки указывает оттопыренным большим пальцем за спину, где и примостился указанный предмет мебели, после чего с чистой совестью отправляется воплощать великий замысел в жизнь.       Какое-то время Цукуё гипнотизирует опустевшее пространство подле себя, пока в голове свистит шальной ветер.       Можно клясться окружающим и свято верить самому, что хотел сходить на полнометражный фильм «Ван Пис», но сколько не оправдывайся и не увёртывайся от ответственности, сжатый в руках билет на «Кавайненькое Лекарство» говорит громче любых слов.       Паника и стыд берутся за дело сообща, веля Цукки бросить всё и бежать, срочно бежать подальше от него и от своих желаний, слишком легко выходящих из-под контроля. И куда только делось её самообладание? Надо сосредоточиться и как можно больше думать о Ёшиваре, а как можно меньше — о себе, о нём, о них…       Громкий зевок бесцеремонно обрывает оголтело несущиеся мысли, и Цукуё инстинктивно оборачивается к его источнику.       — Если ты собралась медитировать, то я спать, — вяло бубнит Саката, скрестив руки на груди и клоня голову к плечу. Не проходит и доли секунды, как Гинтоки начинает выводить забористую трель храпа, пока скопившаяся во рту слюна неторопливо скатывается по подбородку.       Зрелище это вмиг отрезвляет Цукки, прогоняя панику и рассеивая ореол таинственной притягательности, которым щедро окружило мужчину разыгравшееся девичье воображение.       — Гинтоки. — И ничего. — Гинтоки! — повторяет она требовательнее, но эффект всё тот же. Цукуё вздыхает и устало трёт виски, после чего нарочито спокойно произносит: — Считаю до трёх, а потом мы начинаем играть в BDSM по моим правилам. Раз, два, тр…       — ИИИИИИ!!! — истошно вопит самурай, вскакивая на ноги и отчаянно тряся головой. — Не успела! Ты только начала говорить, но не закончила, поэтому победил я, и ты не убьёшь меня сегодня!.. — Глянув на выражение её лица, которое Цукуё и не пытается смягчить в сравнении с растущим внутри раздражением, он обрывает речь, прикрываясь фальшивым приступом кашля.       — И каков твой план? — холодно осведомляется девушка, с облегчением удостоверяясь в окончательном возвращении власти над чувствами. Этот болван способен разрушить даже самую накалённую интимом обстановку, и Цукуё чертовски благодарна хозяину Ёродзуи за столь необходимый бесполезный навык.       — Да, точно, план! — Гинтоки с радостью переключатся на тот сценарий, в которой он устанавливает правила, чем избегает покушений на свою жизнь. — Сыграем в дрессировщика и собаку.       — Что? — По металлическому скрежету голоса Цукки можно догадаться, что празднование счастливого исхода из обители леденящей душу смерти преждевременно. Уловив недоброе, Саката спешит разогнать кружащую над ним стаю стервятников, чьё метафорическое присутствие почти ощутимо физически.       — Это самое безобидное, что есть в BDSM. Дело вот в чём: я придумываю тебе задание, но вслух его не произношу. Ты должна сама догадаться, ориентируясь на подсказки. Обычно ими выступают какие-нибудь звуковые сигналы, вроде свистка, но я как-то не рассчитывал, что он пригодится мне в Ёшиваре, так что буду руководить процессом с помощью хлопков. Всё просто: идёшь в нужном направлении или выполняешь правильное действие — хлопок, сбиваешься с курса или делаешь что-то не то — радуешься тишине.       — И это всё? — недоверчиво спрашивает Цукуё.       — Тебе мало?       — Нет, просто с трудом верится, что извращенец вроде тебя удовлетворится подобной ерундой.       — Ой, что это за намёки?! Ты сама просила придумать что-нибудь подходящее!       — Судя по всему, ты не долго ломал голову над ответом.       — В моём доме живёт собака, чёрт возьми! Гигантская прожорливая зверюга, гадящая везде, где прижмёт! Думаешь, я не пытался её воспитать? Думаешь, не заставлял Шинпачи читать книги по дрессировке, а Кагуру — убирать вонючие вавилоны за этим монстром? В мире, где есть Тоторо и Чии*, как можно было выбрать питомцем такое недоразумение?!       — Уверена, что каждый раз, глядя на тебя, Шинпачи, Кагура и Садахару проклинают свой выбор.       В немом бешенстве он с силой прикусывает губу, пока остро очерченные желваки едва ли не гудят от охватившего напряжения. Цукуё видит, как Гинтоки изо всех сил сдерживается, чтобы не сорваться и не высказать вслух весь тот поток нецензурщины, который и без вербального выражения красноречиво читается на его лице. Хочется улыбнуться, и девушка с трудом прячет неуместную весёлость за нарочито деловым тоном.       — Надеюсь, твой план нам что-то даст, а иначе это самая бесполезная трата времени в моей жизни… Начнём?       Саката кривится в страшном подобии улыбки, больше напоминающей оскал, и, не говоря не слова, плюхается на диван. Сочтя, что роль инструктора исполнена им безукоризненно и исчерпывающе, мужчина с вызовом смотрит на Цукки, как бы веля поторапливаться.       Набрав в лёгкие воздуха, она совершает два неуверенных шажка в его сторону. Ничего не выражающий взгляд следит за ней без малейшего интереса, а руки закинуты за спинку сиденья. Цукуё чувствует странную робость и лёгкое недоумение, связанное с отсутствием всякой реакции от мужчины. Она-то думала, что должна подойти ближе для выполнения задания. Выходит, ошиблась?       Когда она осторожно отходит назад на всё ту же пару шагов, то видит, как его ладони резко сходятся вместе, и в то же мгновение громкий хлопок рассекает тишину, отзываясь резким покалыванием по коже. Цукуё вздрагивает, едва ли понимая, почему звук, которому следовало быть предсказуемым и ожидаемым, вдруг оказывает непредвиденный эффект: точно кто-то пустил по мощному кабелю ток, и теперь вибрация сплетённых проводов насыщает электрическим гулом всю комнату.       Хочется знать, чувствует ли Гинтоки то же самое, но по его бесстрастному лицу ничего не понять, и девушка вынуждена отбросить попытки дознаться правды. Озираясь по сторонам, Цукки ищет ориентир для дальнейших передвижений и решает избрать за таковой письменный стол. Робкие шажки встречают одобрительный отклик, и остаток пути до намеченной цели девушка проходит уверенно.       Но едва она прерывает движение, как хлопки прекращаются. Озадаченная Цукуё, успевшая поверить в правильность избранного направления, шарит руками по столешнице, вороша бумаги, огибает кресло, проводя ладонью по изгибу его спинки, наугад выдвигает ящик. Бесполезно. В воздухе висит тишина, разоблачающая обманчивость возникшего предположения.       Понимая, что стояние на месте ничем ей не поможет, Цукки отходит от стола вправо, однако и теперь хлопки не торопятся прийти на помощь. Вспоминая, где слышала последний сигнал, она возвращается назад, справедливо рассудив, что стоит принять данную точку за исходную.       Итак, что она имеет? На данный момент можно смело отбросить два направления: вперёд, где сидит Гинтоки, и направо, где расположен стол. В нескольких шагах позади неё начинается панорамное окно, и Цукуё подступает к нему, дотрагиваясь ладонью до прохладного стекла. В отсутствии новых подсказок она разворачивается и делает несколько решительных шагов влево.       Наконец-то! В ритмичных хлопках, сопровождающих её поступь, слышится нечто торжественное и подгоняющее вперёд, но Цукуё не спешит поддаться радостному оживлению. Медленно продвигаясь по комнате, она ждёт почти неизбежной потери курса. Ещё немного и она упрётся носом в декоративную колонну в углу кабинета, подпирающую высокий потолок, а это вряд является целью её прогулки.       Предположение оказывается верным, и через несколько секунд звуки смолкают. Недолго думая, Цукки огибает колонну, после чего поворачивает направо и идёт вдоль стены. Некоторое время её действиям сопутствует успех, но потом история повторяется, оставляя её один на один с тишиной.       А это куда проще, чем она себе представляла, и даже по-своему увлекательно. Стоит отдать Гинтоки должное за то, что не попытался воспользоваться ситуацией и заставить её делать нечто невообразимое. Правда, их игра выглядит настолько невинной, что в Цукуё против воли просыпаются сомнения. Свободно перемещаясь по кабинету и уже не пытаясь найти иных указателей, кроме хлопков, девушка чувствует нарастающую растерянность.       Уж даже если она понимает, как далека их затея от страстей, хранимых в тёмном царстве BDSM, то как этого мог не учесть Саката? Разве не очевидно, что им требуются более радикальные меры, чем ходилки-бродилки из стороны в сторону? И кто страшил её чудовищными наказаниями за проявленную дерзость? Что-то во всей этой истории не сходится…       Хлоп!       Цукуё вздрагивает, едва не налетая на маленький столик на тонких изогнутых ножках. Чудом не свершившееся столкновение проясняет мысли, а заодно и взор девушки, вниманием которого теперь владеют сразу два доселе незамеченных предмета. Первый — цветочный горшок, покрытый шапкой из распустившейся красной герани. В тени его раскидистых листьев лежит второй предмет, вид которого вводит Цукки в ступор.       Бордовый кожаный ошейник.       Медленно, точно насаженная на древний проржавевший шарнир, её голова поворачивается в сторону самурая. Их разделяет приличное расстояние, однако девушка не сомневается, что найдёт способ добросить горшок, к которому так и тянется рука, до заветной мишени.       Очевидно, прочтя ход её мыслей по мрачному немигающему взгляду, Гинтоки инстинктивно съёживается, вжимая голову в плечи, пока лицевые мышцы сводит судорога, сопровождаемая странными звуками, напоминающими хрюканье. И хотя внутренний голос настойчиво призывает к заслуженной расправе, но его страдальческое выражение почему-то заставляет Цукуё отсрочить кару. Есть в нём что-то настораживающее и выводящее из себя ещё больше, чем безмолвное предложение надеть ошейник. Девушка всматривается в гримасу ужаса, в застывшее страдание обречённого великомученика, давно прозревшего острие нависшего над ним злого рока, и теперь стоически принимающего удар несправедливой судьбы.       Девушка переводит взгляд обратно на ошейник, затем — на горшок, пока в груди поднимается и клокочет негодование. Он издевается?! Цукуё начинает казаться, что Гинтоки с самого начала не воспринимал затею с BDSM всерьёз, а только искал повод уличить её в неспособности сдержать слово. Гляньте-ка, даже расщедрился оставить горшок на столике, хотя не мог не догадаться, что именно он первым пойдёт в бой! Какое невиданное благородство, какая жертвенность! Тьфу! Чёрт бы тебя побрал, Саката Гинтоки!       Задыхаясь от возмущения, Цукки стискивает кулаки, пиля свирепым взглядом ни в чём неповинный цветок. Значит, это белобрысое недоразумение сомневается, что она способна держать себя в руках и сыграть с ним на равных?! Отлично! Посмотрим, что он скажет, когда узнает о корректировках в запланированной им сюжетной линии.       За гневом мысленных упрёков, валом обрушиваемых на Гинтоки, Цукуё едва ли находит время взвесить свои действия и их возможные последствия. Бушующая ярость напрочь заглушает стыдливость, и девушка порывисто хватает со стола ошейник. Уже не заботясь, каких действий ожидает сидящий на диване мужчина, она начинает расстёгивать ремешок, чтобы примерить его, когда в голову приходит другой план.       У Цукки нет опыта общения с клиентами весёлых домов, но это не значит, будто бы все ёшиварские россказни и сплетни проходят мимо неё. Злость раскрепощает сознание не хуже алкоголя, и память услужливо предлагает девушке применить на практике такое, что, как она думала, давным-давно подверглось забвению за ненадобностью.       Повинуясь взыгравшему упрямству, она прикусывает краешек ошейника, встаёт на четвереньки и с вызовом смотрит на Гинтоки. Поистине, такого впечатляющего приёма не удостоится даже Садако из «Звонка», вздумай она материализоваться в кабинете. Вжавшись в спинку дивана, он ошалело таращится на неё и, кажется, вот-вот заголосит что-то вроде «изыди, нечисть!» Цукки победно ухмыляется и, не выпуская ошейника изо рта, начинает медленно подбираться к своей жертве.       Но ползти на четвереньках в длинном кимоно оказывается жутко неудобно. Приостановившись, девушка быстро скидывает сковывающий движения предмет одежды, после чего продолжает прерванный маршрут. В каждом её жесте нарочитая плавность и пластичность, вороватость, за которой не столько кокетство, сколько умышленное переигрывание. Умышленное и до странного неосознанное.       Цукуё не воспринимает свои действия всерьёз. Проснувшийся дух противоречия с азартом требует пощекотать нервы главному зрителю её импровизированного выступления, и, подбираясь ближе, она с шутовской манерностью копирует повадки драной кошки, вообразившей себя раскованной и дерзкой тигрицей, — дешёвый приём, частенько встречающийся в арсенале женских уловок. Реакция Гинтоки, за которой она безотрывно следит, поистине стоит разыгранного спектакля: белый как мел, он нервно смеётся, время от времени икая, а трясущиеся губы пытаются, но никак не могут облечь мольбы о пощаде, стоящие в глазах вместе с непролитыми слезами, в слова.       Тянет рассмеяться, но с зажатым в зубах ошейником удаётся только фыркнуть. Цукки останавливается перед диваном и выжидательно смотрит на мужчину. Тот успел забраться на сиденье с ногами, и теперь с ужасом смотрит вниз, будто бы он — незадачливый статист из «Челюстей», застрявший на хлипком плоту посреди кишащих акулами вод. Вид бесстрашного спасителя Ёшивары, насмерть запуганного соблазняющей его куртизанкой, до того глуп и нелеп, что Цукуё давится хохотом, насилу сдерживая прорывающиеся наружу смешки.       — Чего, чего ты от меня хочешь?! — срывается Гинтоки, выписывая руками замысловатые загогулины, словно пытаясь установить между ними магический барьер. — Решила придушить меня этой кожаной удавкой, да?! Цветочный горшок наносит недостаточно большой урон, а ты жаждешь разом сбить хит поинты до нуля, да?!       Цукуё молчит, но теперь занятый рот не столько причина, сколько отговорка. Веселье сменяет удивление, а после — досада и разочарование. Да что это такое? Она стоит на коленях с дурацким собачьим ошейником в зубах, а он спрашивает, чего от него хотят? Куда же ещё очевиднее?..       Девушка осекается. У неё есть тысяча поводов злиться на Гинтоки, среди которых девятьсот девяносто девять окажутся небезосновательными, но ругать его за непонимание… А она-то себя понимает? Сначала предлагает устроить BDSM-сессию, чтобы выбраться из игры, но только план приходит в исполнение, как тут же теряет равновесие. Новая попытка, на этот раз серьёзная и ответственная, в чём девушка искренне пытается себя заверить. Но что она делает, едва намёки на разврат заходят дальше кружений по комнате? Правильно, забывает всё на свете, потому что слишком занята раздумьями, как бы размозжить горшок о его голову.       Минуту назад она пыталась доказать, что может изобразить и распущенность, и развязность, и ещё чёрт знает что, только бы поставить его на место. В жизни Цукуё не имеет ничего общего с образом коварной искусительницы, и тем проще спрятаться за этой маской, зная, что теперь она может делать что угодно, и Гинтоки всё равно не воспримет её всерьёз. Совсем как во время инцидента с айзен-ко: нельзя верить речам человека, чей разум помутнён наркотиком, равно как нельзя смешивать актёрское исполнение и личность актёра. Ведь что такое BDSM, если не игра по ролям? Игра, чьи правила она сама же и навязала, а теперь вот сама же и нарушает.       Слишком много спутанных мыслей, чтобы дышать ровно, чтобы не дрожать и не уходить всё дальше от верных выводов. Цукуё вдруг становится страшно, будто она делает что-то непоправимое и ужасное, в чём позже хоть всю жизнь раскаивайся, да только без толку.       Чего она от него хочет? Хороший вопрос. У неё есть чувства к Гинтоки, о которых ему знать не стоит, и о которых Цукуё, сама того не сознавая, пытается сказать самыми непостижимыми способами: противоречивыми знаками, смазанными намёками, притворством. Так проще, ведь если он чего-то не поймёт, всегда можно сделать вид, будто бы ничего и не произошло. А если поймёт и откажет, то в утешенье останется мысль, что всё это понарошку, и в действительности никто не планировал выяснять отношения…       Колючий холод пробирается внутрь, сдавливая и пронизывая грудную клетку острыми уколами. А вдруг он уже всё понял? Может, Гинтоки только потому столько отказывался и увиливал от идеи с BDSM, что не хочет впутываться в отношения с ней? Может, это она не смогла расшифровать его сигналы, и теперь каждое её неловкое действие лишь усложняет ситуацию?       Конечно, всё так и есть, и она слепая идиотка, раз не смогла увидеть очевидное. Разве мужчина, в котором есть хоть капля влечения к женщине, будет паниковать и взбираться повыше, точно кот, прячущийся на дереве от собаки, пока эта самая женщина ползает перед ним на четвереньках? А если вспомнить, что мужчина никто иной, как Саката Гинтоки, мало похожий на скромницу, хранящую девственность во славу неземной любви, то какие ещё нужны доказательства?       Кто-то осторожно забирает у неё ошейник, который она всё это время продолжала держать, и отшвыривает в сторону. Большая тёплая ладонь неумело хлопает её по плечу, после чего несильно тормошит.       — О-ой, Цукки… — Гинтоки, незнамо когда сползший с дивана, теперь сидит на полу, сконфуженно смотрит на неё и, кажется, не знает, что сказать. — С тобой всё в порядке?       — Да, — выпаливает девушка и тут же чувствует, как левую щёку обжигает скатившаяся слеза.       — Ах, ну если да, то я, пожалуй, пойду по своим делам… Какое, к чёрту, «да», когда ты плачешь?! — Теперь уже обе руки крепко сжимают плечи, а лицо мужчины, рассерженного и взволнованного одновременно, оказывается в подозрительной близости от её собственного. — Слушай, если не хочешь продолжать, давай остановимся. Я пройду игру заново и вытрясу из дракона всю правду, никаких проблем!       — Ты вымотан.       — Чепуха. Я отлично отдохнул, проводя время с тобой. Ну там, знаешь, дружеское общение, весёлые игры, целебное кровопускание и всё такое… Нет, не то?! — Сдерживать слёзы нет сил, и Гинтоки, замечая перемены к худшему, стискивает предплечья до боли крепко. — Что мне сказать, чтобы ты успокоилась?!       — Ты не хочешь делать это из-за меня?       — Что?       — Тебе легче начать сначала, чем устроить BDSM-сессию со мной?       Несколько секунд он просто смотрит на неё не моргая и, кажется, даже не дыша. Что касается её, то она не дышит без всяких там «кажется» и «наверно», а совершенно точно. Тяжело выносить взгляд в упор, но отвести глаза и пропустить момент, когда в нём вперёд слов промелькнёт ответ, невозможно.       Он коротко потряхивает головой, вздыхает и припечатывает:       — Да.       Слёзы тут же пересыхают, возможно, уже навсегда. Цукуё почти уверена, что в минуту, когда её сердце совершит последний удар и тело навсегда покинет жизнь, она испытает то же самое.       Как пусто. Если сейчас встать и закричать во всю мощь лёгких, акустика будет не хуже, чем в оперном театре, по сцене которого бегают голосящие люди, заполняя звуком весь зал.       — Ясно, — сухо кидает девушка, порываясь встать, но его руки держат её ещё крепче. Она хмурится, переводя взгляд на Гинтоки. — Я смирилась с синяками, которые останутся после твоей мёртвой хватки, но, может, выпустишь меня наконец?       — Не раньше, чем мы во всём разберёмся. — Замечание Саката игнорирует, зато выражение лица имеет такое, словно только что перепутал стакан воды со стаканом уксуса. — Да, мне никогда не нравилась идея с BDSM, да, ещё меньше желания устраивать сессию с тобой. И знаешь, почему? Потому что друзья не приходят друг к другу с просьбой привязать к стулу, надеть зажимы для сосков и высечь плёткой, пока из задницы торчит виб… Ааааа, я не это хочу сказать! — Гинтоки на минуту смолкает, после чего медленно продолжает говорить, сосредоточенно подбирая слова: — Смысл в том, что этим даже любовники редко занимаются, а мы с тобой пока не… то есть, без «пока», мы просто не…       — А если бы мы ими были… — Цукки сглатывает, — …ты бы согласился?       — Ммм, думаю, да. — Он неопределённо пожимает плечами и трясёт головой. — Но так как мы не…       — Гинтоки.       — А?       И почему это так чертовски сложно? Хорошо, что вместо прямого пути всегда можно пойти в обход.       — Давай сыграем в игру?       — Что?       — Игра называется «Дрессировщик и собака». Правила очень простые: я загадываю действие, которое ты должен отгадать. Если слышишь хлопок, значит ты на правильном пути, если хлопка нет — ты ошибся.       Вслух он, может, и не говорит, но за его ошеломлённым взглядом Цукуё угадывает вереницы слов и предложений, тонущих в оглушительном шуме внутренней бури чувств. Или она просто видит в нём то, что испытывает сама? Откуда только вылезло это дурацкое желание проецировать собственные переживания на другого человека?       Но когда его пальцы ещё сильнее впиваются в кожу, она понимает, что разыгравшаяся фантазия тут ни при чём. Цукки вскрикивает то ли от боли, то ли из страха, что вот сейчас он с силой оттолкнёт её назад, разбив и без того пошедшие трещинами надежды и мечты…       Какая глупость.       Однако ничего не происходит. Гинтоки не спешит делать хоть что-нибудь, только смотрит так пристально и испытующе, что, будь он полицейским, а она — злостным преступником, то добился бы чистосердечного признания во всех убийствах, кражах, авариях и переходах улиц на красный свет. Вот только Гинтоки не полицейский, а Цукуё не преступница, а влюблённая девушка, и уже только поэтому признание так просто не выдаст.       Он тяжело вздыхает, в сомнении отводит взгляд, будто бы мысленно спорит с самим собой. Сердце в груди стучит как бешеное, а ожидание вводит в исступление, но Цукки не позволяет себе шелохнуться, смиренно сложив ладони на коленях. Наконец, он поворачивается и медленно, точно боясь спугнуть, подаётся вперёд.       В ушах шумит, поэтому она совсем не уверена, что от соприкосновения дрожащих ладоней родился хоть какой-то звук. Однако судя по его потрясённо расширившимся глазам, Гинтоки что-то да услышал. Голова идёт кругом, и Цукки, едва ли способная дальше выносить пытку томлением, закрывает глаза, чувствуя, как по пылающим щекам сбегают горячие слёзы.       Он впивается в её губы ничуть не мягче, чем его пальцы, почти до онемения сдавливающие предплечья, кусает и терзает, словно голодный волк — добычу. Цукуё слабо стонет, и когда рот приоткрывается, Гинтоки проталкивает язык внутрь, и, не давая привыкнуть, с сумасшедшим напором требует от неё отдачи.       А у Цукуё почва уходит из-под ног, и душа, кажется, покидает тело, чтобы полетать где-нибудь меж далёких-далёких планет. Поэтому то, что там происходит с её материальной оболочкой, дух не сильно беспокоит, и все попытки ответить получаются какими-то слабыми и безвольными.       Слёзы снова текут в три ручья, на этот раз — от стыда за то, что совершенно не умеет целоваться, и Гинтоки наверняка сейчас мысленно смеётся над её неопытностью.       Мужчина тихо стонет и с трудом отстраняется от её лица. Лихорадочный блеск глаз пробивается сквозь мутную пелену, и вид у него закадычного пьяницы, не отлипающего от бутылки третьи сутки подряд.       — Ками-сама, я не слышал второго хлопка, но скажи, что ты плачешь не из-за этого. Дерьмовая игра. Надо было в карты на раздевание.       — Не в этом дело, — сквозь рыдания всхлипывает Цукки, пока Гинтоки целует подбородок, спускаясь к шее. — Это глупо…       — Раз так, то мы вместе над этим посмеёмся, — бубнит он, прокладывая путь к её ключицам.       — И стыдно…       — Тогда я тем более обязан знать! — Саката так оживлён, что забывает про намеченный маршрут, и поднимает голову наверх, с восторгом заглядывая ей в глаза. — Папочка должен быть в курсе всех грязных мыслей, которые сводят с ума его девочку…       Звучная затрещина, благородно допущенная к исполнению, ничуть не охлаждает его пыла. Пунцовая Цукуё пытается сердиться, но получается плохо, и она сдаётся, еле слышно произнося:       — Я росла в Ёшиваре и много о чём знаю, но… лишь в теории…       — Ара?       — У-у меня нет опыта в том, что мы только что делали… и в том, что происходит дальше, — шепчет девушка, зажмурившись.       Минуту он не издаёт ни звука, и Цукки начинает подозревать, что Гинтоки и вовсе ничего не услышал, но обречённое подвывание заставляет приоткрыть глаза, чтобы с опаской глянуть на мужчину.       — Больше ни слова, — требует Саката, строго сдвинув брови, — иначе твой первый опыт продлится секунд пятнадцать, не дольше.       Цукуё в замешательстве хлопает ресницами, пока Гинтоки самозабвенно мурлычет:       — В плаванье нам компас будет лишь мешать. Ждут авантюры нас, куда плыть нам решать. Хоть сокровище найти, что сокрыто в глубине-е-е, перестанет быть легендой метка клада на холсте*.       — Смотрю, перемены легко тебе даются.       — Это ещё что! — На лице Гинтоки сияет радужная улыбка. — Знала бы ты, как мне даются застёжки на лифчиках и мокрые женские трусики.       — А ты знаешь, чем покорить женское сердце. Расскажи мне больше!       — Серьёзно?       — Нет! — рявкает Цукки, едва сдерживаясь, чтобы не пройтись кулаком по вызывающе довольной физиономии. — Как же я продешевила, назначая цену в два миллиона…       — Ой, меня не предупреждали, что надо платить!       — А меня не предупреждали, что надо залить уши воском!       Он застывает, будто услышав нечто необычайно важное, а в следующее мгновение его благодушный вид клинического идиота сменяет зловещая маниакальная ухмылка, от которой Цукуё пробирает озноб.       — BDSM-игры ещё в силе? Мне в голову только что пришла пара интересных идей…       В мире, где есть Тоторо и Чии — не сомневаюсь, что с идентификацией Тоторо у читателей проблем не возникнет, а Чии из «Chi's Sweet Home» выглядит так — http://img15.nnm.me/9/3/b/b/7/93bb7ba6ffad8b6dc1a45973a5403a45_full.jpg       ...перестанет быть легендой метка клада на холсте — слова взяты из дублированной версии первого опенинга «One Piece».