Куклы

Скучно. Отчаянно скучно. Они умирают, один за другим, и становится всё скучнее. Первые доставляли радость, это было так потрясающе — смотреть, как они корчатся, слушать их хрипы, жадно ловить последний судорожный вздох. Они умирали, и справедливость восстанавливалась... Ей так казалось. Она ошиблась. Прошлое нельзя изменить. Вообще никак. Ни исправить, ни усугубить. Если несправедливость произошла, это навсегда. Никакая месть, никакая расплата ничего не изменят. Они кричали — а она невольно слышала, как кричат Фрэнк с Алисой. Они падали, обливаясь кровью — а она вспоминала раны на теле Невилла. Она пыталась исправить, но всё получалось неправильно, словно бы это Фрэнк с Алисой кричали больше, и у Невилла появлялось всё больше ран. Как будто она убивала их, своих детей, своего внука, а те, кто мучил их или равнодушно смотрел, как они мучаются, оставались неуязвимы. Это было невыносимо. Она пыталась убедить себя, что делает всё правильно, но ничего не получилось. У неё ничего не получилось. Пора это признать и перестать мучить себя и других. Невилл страдает. Она не поможет ему так. Августа сняла с полки куклу, одетую в тяжёлое зелёное платье и шляпу с грифом. Кажется, она шила ей морщинистое лицо, но кукла выглядела молодой, совсем девочка. Тебе тоже больно, да, малышка? Вы все чувствуете то же, что и те, кого вы изображаете, значит, твоё нарисованное сердце так же страдает, как моё. Мы с тобой прожили бесполезную жизнь, крошка. Две бесполезные жизни. Фрэнк больше никогда не улыбнётся нам и не скажет: «Мама». Невилл вырос хорошим, хотя и не таким, каким мы надеялись его видеть, но он тоже страдает из-за родителей. И она ничего не смогла сделать, ничего, совсем ничего. Бесполезная старая дура. Она села в своё глубокое кресло, то самое, в котором дошивала кукол, взяла в руки длинную иглу из стоявшей рядом корзинки с рукоделием. Они всё равно скоро узнают. Невиллу будет больно. Не надо. Это всё лишнее. Не нужно. Она сама. Пойдём, малышка. Нам пора. Глубоко вздохнув напоследок, она твёрдой рукой вогнала иглу кукле в грудь — туда, где под тканью было нарисовано сердце. Сначала не произошло ничего. Она даже хотела сердито отбросить не сработавшую куклу, но поняла вдруг, что руки не слушаются её. А потом открылась дверь. На пороге стоял Фрэнк и улыбался. *** — Ба, о Мерлин, Ба! — Невилл без сил опустился в кресло у камина. Его плечи тряслись. — Ну ничего себе, — тихо сказал Долиш. — Вы посмотрите, что здесь творится. В спальне Августы Лонгботтом был открыт нараспашку шкаф, полки которого были заполнены куклами. Все разные, куклы, однако, совершенно точно изображали одних и тех же людей. Фрэнк и Алиса сидели, стояли, валялись на игрушечной траве вместе, рядом, взявшись за руки, обнявшись или просто прислонившись друг к другу. Они улыбались, всегда открыто, жизнерадостно улыбались. Здесь были Фрэнк и Алиса в аврорских мантиях, стоявшие спина к спине с палочками наперевес, Фрэнк и Алиса, склонившиеся над колыбелькой, Фрэнк и Алиса, украшающие рождественскую ёлку... На полу под шкафом, словно принесённая в жертву, лежала кукла, голова которой была залита красным. Точно такая, какая была у дочери Клотильды Ванспун. Долиш присел на корточки, разглядывая её. — Кукла Клотильды, я так понимаю, — сказал он. — Первая попытка. Потом она нашла более простой способ... — Знаешь, Невилл, — сказал Рон, рассматривая всё это, — а я не удивлён, что ты не заметил, когда она сошла с ума. По-моему, с ней это давно. Очень давно. — Наверное, — Невилл сглотнул, оторвав наконец взгляд от мёртвого лица бабушки и посмотрев на самодельный алтарь поклонения родителям. — Но если раньше все были виноваты в том, что случилось с папой и мамой, то недавно она переключилась на меня. И вот тогда, кажется, совсем потеряла рассудок. — Да, я понял; Малфой обижал тебя в школе, Макгонагалл не пресекла это и вообще помогла тебе загубить жизнь, затащив преподавать... Как Спраут до сих пор жива, я не понимаю. — Гарри всё-таки заставил себя посмотреть в лицо Августы. Она улыбалась — как и кукла в её руках. — Жаль, что мы так никогда и не узнаем, что это за чары, — вздохнул Долиш. — Сильная ведьма была, что и говорить. Я так понимаю, в каждой игрушке, сделанной под её руководством, заключены особые чары, и Августа могла через игрушку, как через волшебную палочку, колдовать. — Я понял! — вмешался Невилл. — Вот почему они шили эти игрушки не обычными нитками, а волосами единорога! Ба говорила, они помогут передавать детям светлую магию, но ведь не только светлую. — Скорее всего, вы правы, профессор. Удивительной силы волшебство: игрушка становится и наблюдателем, передающим своей хозяйке всё, что происходит в доме, где она находится, и волшебной палочкой, точнее, даже не палочкой... Как это назвать-то... — Пальцы, душившие Риту, скорее всего выросли прямо на кролике, да? — спросил Гарри. — Конечно. А в руках рыжего мальчишки возник наколдованный молоток или что-то подобное. Какая потрясающе сильная ведьма! — Ну хорошо, я могу понять, за что Хорька и его родителей, а Астория-то в чём провинилась? — Рон всё пытался связать воедино все ниточки. — Да у неё была бредовая идея поженить нас. Мы отказались оба, но она отчего-то вбила в голову, что именно Астория не захотела... Рон, не ищи логику, Ба была безумна. Когда к ней в кружок пришла Рита и начала, как я понимаю, приводить людей, с которыми хотела потеснее пообщаться в неформальной обстановке, Ба просто вспоминала их и тут же встраивала в свою систему виноватых. Как ту же Ванспун, например. — Погоди, погоди, — Рон наморщил лоб, — то есть чарогрёзы — это было расследование Риты? — Я не знаю точно, но мне кажется, да. Она подбирала себе круг общения, болтала то с одной дамой, то с другой, и постепенно накапливала информацию. Мне кажется, она хотела написать сенсационную изобличающую статью, которая бы раскрыла общественности сразу всю сеть. О Мерлин, я не могу поверить, я просто не могу поверить, что Ба могла... А потом взяла и просто убила себя, как же так? Как такое может происходить? Долиш присел рядом с Невиллом. — Знаете, что я вам скажу, профессор? Скорбите. Честно, от всей души. Сейчас вам кажется чудовищным, что вы жалеете её, хотите, чтобы она осталась жива, что вам больнее от её смерти, чем от всех других, я прав? Вы настоящий гриффиндорец, так что, скорее всего, прав. Не надо так. Она была вам родным человеком, она любила вас, вы — её, и то, что она совершила, столь же ужасно, сколь горько. Она обезумела от горя, разве справедливо обвинить её в этом? Она совершила страшные вещи, и это самоубийство — одна из них. Убивать себя так же плохо, как других. Она, наверное, думала, что это хороший выход — да не выход это вовсе. Её смерть — тоже трагедия, как и любая смерть, и она, конечно, причиняет вам боль. — Моя бабушка — чудовище, — негромко сказал Невилл. — Это намного больнее, чем то, что она умерла. Хотя вы правы, конечно. Я тоже виноват, я не уследил за ней. — Так, Невилл, только не начинай и ты искать виноватых! — встрял Гарри. — Только не хватало передать эту напасть по наследству. В убийствах виноват убийца. Нет других виноватых, потому что для того, чтобы убить, надо решиться убить, а на это не каждый способен. Бывает, конечно, самооборона и всё такое, но всё равно это всегда решение убийцы, а не кого-то ещё. Ты слышишь меня? — Слышу, Гарри. Прости, я понимаю, я не должен раскисать. Я соберусь. Всё будет в порядке. Я побуду немного... с ней, хорошо? Долиш кивнул, и они вышли. В коридоре Гарри тихо сказал: — Он сильный, всё будет нормально. — Ты уверен? — Долиш тоже говорил почти шёпотом. — Августа Лонгботтом тоже была, знаешь ли, со стальной сердцевиной. — Мы уверены, — отозвался Рон. — Он справится. Это же Невилл. Долиш с сомнением покачал головой, но спорить не стал. За окном начал накрапывать дождь. Трое авроров, не сговариваясь, вышли из дома и какое-то время стояли под усиливающимся дождём. Капли стучали по листьям, барабанили по крыше, и от их мерного стука становилось немного легче. — Давайте «Ночной рыцарь» вызовем, — сказал Рон. — Что-то я не готов сейчас аппарировать, ещё расщепит. — Давайте, — Долиш кивнул и взмахнул палочкой. Сотрудники министерства знали, каким образом призвать автобус, не оказываясь для этого в беде. Тормоза завизжали прямо рядом с ними. — А, это вы, — сказал Стэн Шанпайк, открывая дверь. — Опять тяжёлый день, да? Залезайте, я вам какао налью. — Какао, — мечтательно произнёс Рон. — И пусть в мире ничего не случается, пока я его не допью! — Принято, — рассмеялся Стэн. — Сделаем, старик! — Да уж сделайте, пожалуйста, — негромко сказал Гарри. Автобус тронулся с места — какой-то спящий волшебник чуть не свалился на пол. В аврорате их ждали протоколы, отчёты, в перспективе — журналисты. Но пока они сидели и грели руки о горячие стаканчики, и от души надеялись, что мир замер и ничего плохого не случится, пока они пьют какао. Гарри заглянул в свой стаканчик. Оставалась ещё половина.