"Hidden Ways to Valhalla"

"I know it hurts sometimes but You'll get over it You'll find another life to live I know you'll get over it I know you're sad and tired You've got nothing left to give But you'll find another life to live I know you'll get over it So when you're caught in a landslide I'll be there for you, I'll be there for you And in the rain, give you sunshine I'll be there for you, I'll be there for you And every time that you're lonely Every time that you're feeling low, you should know I'll be there for you, I'll be there for you I'll be there for you, you know" "Я знаю, это ранит иногда, но ты обойдёшь это. Ты найдешь другую жизнь. Я знаю, что ты обойдешь все препятствия. Я знаю, что ты грустный и уставший, что тебе нечего терять. Но ты найдешь другую жизнь. Я знаю, что ты обойдёшь все препятствия. Поэтому, когда ты попадешь в обвал. Я буду там для тебя, буду для тебя. И во время дождя подарю солнечный свет. Я буду там для тебя, буду для тебя. И все то время, что ты был одинок. И все то время, что ты чувствовал себя неудачником. Ты должен был знать. Что я буду там с тобой, буду для тебя. Я буду с тобой, знай это" Oh Wonder — "Landslide"

      Мир полон тайн, о которых молчат веками. Они переходят в роду из поколения в поколение или вовсе умирают со своими хранителями. Эти тайные знания опасны и волнующи, обладать ими так же сложно, как и постигнуть их. Но с такими секретами открываются власть и сила, которая поможет достичь любых целей ошеломительно быстро. За эти тайны можно поплатиться головой, а можно озолотиться — если сделать правильный своевременный ход. Они делают нас особенными. Это бремя и богатство одновременно, и нужен особый дар, чтобы суметь применить себе на руку даже самый пустяковый секрет.       Жизнь Сида Гифальди была соткана из тайн, и это чертовски злило. Он никогда не гнался за загадочными образами, его не впечатляли эффектные мистификации и невероятные байки. Сам он всегда был тем еще плутом, а потому чужой дым и зеркала не могли его одурачить. Однако, жизнь сталкивала его лицом с загадками, ответов на которые элементарно не находилось.       Первой тайной в жизни юного Гифальди было местоположение его матери, от которой в доме осталось лишь несколько цветастых платьев да шкатулка с украшениями из натуральных камней. Эта женщина решила, что семейный быт для нее невыносим, одним дождливым весенним утром собрала свои пожитки и умчалась в неизвестном направлении, оставив набросанную в спешке записку «Не держите на меня зла». Сиду тогда едва исполнилось несколько месяцев, а потому он не слишком-то скучал по непутевой мамаше, решившейся на отчаянное бегство.       Рей в последствие быстро обзавелся новой женой, которая не побоялась ребенка от другой женщины и пыталась воспитать его как родного. Лана, с ее добрым сердцем и ангельским терпением, мечтала когда-нибудь родить четверых, но бесплодие помешало этим планам. Она годами лечилась и надеялась на чудо, часами молилась в церкви и не смела мечтать ни о чем другом. Два выкидыша и пессимистичные прогнозы врачей заставили женщину отречься от идеи материнства. Рей утешал ее, говоря, что всегда готов разделить с ней заботы о своем придурковатом сыне, на что она каждый раз хихикала и благодарно накрывала ладонь мужа своей.       Спустя много лет Сиду удалось узнать, что он обязан своему появлению на свет магии Вудстока и чарующим рифам Red Hot Chili Peppers, под которые старина-Рей смог склеить разбитную цыпочку в кричаще-ярком сарафане. Она была рыжая, как лисица, и такая же хитрая. А еще она презирала бюстгальтеры и правила, которые запрещали секс до третьего свидания. В общем, у Рея не было ни единого шанса устоять перед этой сумасбродной дамочкой, бесстыдно задравшей подол сарафана в танце и кружившейся до тех пор, пока она не падала со звонким смехом на свежую траву.       Удивительным образом, отец Сида прожил с его матерью целый год. Они никогда особо не заморачивались бытовыми мелочами, вроде глажки рубашек или совместного планирования бюджета, но им определенно было друг с другом не скучно: это было видно на тех нескольких фотографиях, которые удалось откопать в чулане. На снимках молодой Рей и рыжая девица улыбались широко и искренне, дурачились за столом со своими кусками пиццы и даже разрисовывали похожий на барабан беременный живот цветами. Самым последним фото оказалось то, где мать Сида с ним — новорожденным лежала в больничной палате и дремала, держа спящего ребенка у самого сердца. При взгляде на него не верилось, что эта женщина смогла бросить свою семью, едва закончив кормить грудью, но это было правдой, от которой было некуда бежать.       Иногда Сид засматривался на собственное отражение в зеркало, пытаясь найти хоть что-то в своей внешности, что ему досталось от матери, и приходил к выводу, что он — копия отца, генофонд которого запросто поборол рыжину, бледность кожи и хрупкое телосложение. Конечно, черты лица Рея были грубее, чем у сына, но это могло быть лишь одним из проявлений старения, которое все же было неминуемо, как бы Рей не хорохорился.       Вторая загадка в жизни Сида была связана с местами, где он искал для себя убежище от насмешек сверстников и крика разъяренного отца. Еще будучи ребенком, он любил сбегать из дому и проводить часы у грязной дремучей запруды, походившей местами на сказочное болото. Что-то манящее было в глади зацветшей душной воды и тени от кроны плакучих ив, за ветвями которой можно было спрятаться от всего мира, казавшегося враждебным и злым. Сид мог коротать часы, дремля на берегу или бросая камешки так, чтобы они несколько раз отскочили от воды, прежде чем утонуть. Он не боялся, что его одиночество кто-то нарушит, потому что среди детворы ходили байки о том, что в этом пруду утонул мальчишка. И только Сид знал наверняка, что это было чистой правдой.       Стивен появился впервые, когда Сиду было не больше восьми лет. Он неспешно парил над самой кромкой воды и даже не обратил внимания на нежданного гостя, которого парализовало от ужаса. Но заметив, что мальчишка в зеленой кепке на берегу не отводит от него взгляд, приблизился, с интересом разглядывая бледное испуганное лицо.       — Ты видишь? — спросил Стивен в тот раз, и получив отрывистый кивок, улыбнулся тем, что осталось от рта.       Как оказалось, Стивен утонул несколько лет назад, а тело так и не погребли, потому что илистое дно водоема и водоросли скрыли его так хорошо, что никто не смог отыскать. Сид смотрел на Стивена затаив дыхание — дух представлял из себя то, чем стало его физическая оболочка после долгого пребывания в пруду. Тошнота подступала горячим комом снова и снова, но маленький Гифальди не убежал сломя голову, а стойко терпел и оставался на месте.       — Ты пришел проводить меня? — спросил Стивен, присаживаясь на камень у берега, поросший склизким мхом.       — К-куда проводить? — в недоумении промямлил Гифальди. Его руки дрожали от страха, но судя по всему, это существо не собиралось причинить ему вреда.       — Ну, ты же видишь меня. Только проводники могут видеть нас. Проводи меня в другое место, жить в пруду очень неудобно, — ворчливо сказал утопленник, подпирая голову рукой.       Так Сид познакомился со Стивеном, который ждал своего часа, чтобы уйти из Мира живых, и обитал на дне грязной запруды. Гифальди узнал от него много интересных вещей, которые потрясали сознание. Например, что за упокой усопших в каждом уголке Земли отвечают разные создания, считавшиеся в современном мире лишь героями преданий и сказок. Проводники могли обладать разными свойствами, в зависимости от того, к какому роду они принадлежали или какое учение проповедовали, но их всех объединял дар видеть мертвецов, которые не обрели вечный покой.       Гифальди сначала думал рассказать обо всем Рею. Но эта идея отошла на второй план сама собой: отец Ланы умер от сердечного приступа как раз тогда, когда мальчик решил открыть свой секрет. На похоронах Сид стоял у могилы своего названного деда и слушал, как дух его ворчал на семью, убивающуюся горем. Из-за этого мальчика не покидало ощущение, что все происходящее — не более, чем фарс, за которым наблюдают другие неупокоенные, отпуская язвительные шпильки касательно церемонии. Рей и бровью не повел, когда дух деда назвал его тупоголовым ослом, и это окончательно убедило Сида, что никто, кроме него самого, не видит то, что видит он. И это могло означать лишь две вещи: либо Сидни сошел с ума, либо его мать была не просто странной девицей в цветастом сарафане.       Какое-то время маленький Гифальди пытался игнорировать то, что свалилось на него, точно снег на голову. Сид стал замкнутым и пугливым, но люди вокруг списывали это на психологическую травму, которая якобы осталась у него после ухода из семьи беспечной матери. Они не желали вдаваться в подробности и предпочитали закрывать глаза на то, что мальчик больше не спал и не ел, бормоча себе что-то под нос. Лана беспокоилась и просила Рея позволить ей отвести ребенка к врачу, но тот лишь отмахивался, убеждая жену, что это все чепуха. Однако, когда Сид упал в обморок на лестнице, отрицать наличие проблем стало бессмысленно.       Это был обморок, вызванный несколькими днями бессонницы и недоедания. Сид упал крайне неудачно, и рассек себе одной из ступенек лоб и висок так, что пришлось наложить шесть швов. Из-за сотрясения его на несколько дней оставили в больнице, в течение которых мальчик был вынужден постоянно отводить взгляд, чтобы не привлекать внимание неупокоенных пациентов. Однако, они все равно что-то чувствовали и обступили кровать Сида со всех сторон, постоянно моля, чтобы он их сопровождал. Большинство этих духов выглядели значительно лучше Стивена, поскольку умерли совсем недавно и от болезней, которые внешне не так-то просто распознать, но кроме них была супружеская пара, разбившаяся в автокатастрофе, умершая от ожогов девушка и онкологические больные, похожие на пришельцев из-за худобы и отсутствия волос.       Думая, что сходит с ума, Сид все больше хотел умереть. Голоса не стихали, а души не покидали его, глухие к просьбам оставить ребенка в покое. Его удивлению не было предела, когда в комнате воцарилась тишина, а все звуки в одночасье смолкли. Эта тишина оглушала, похожая на взрывную волну от разорвавшейся бомбы, и Сид, как рыба, жадно глотал воздух, не веря своим ушам. Тихие шаги и скрип стула напротив звучали музыкой и успокаивали воспаленный разум. Это было долгожданным облегчением.       — Привет, Сидни, — мягко сказала девочка, положив букетик полевых цветов на покрывало рядом со смуглой ладонью мальчика, — Как ты себя чувствуешь?       Лайла Сойер в своем любимом зеленом платьице выглядела так ярко на фоне стерильно-белых стен больницы, что от этого глазам было больно. Ее рыжие волосы, заплетенные в тугие косы, золотились в свете уходящего солнца. Веснушки на бледном носу и щеках, рассыпанные точно корица на молочной пене, двигались, стоило ей ласково улыбнуться. На какой-то миг Сиду почудилось, что тишина, принесенная ею, была его предсмертной фантазией больного мозга, который пульсировал успевшей стать привычной болью.       — Бывало и лучше, — попытался улыбнуться Гифальди, заглядывая Лайле за плечо. Мертвые все еще их окружали, но не подходили близко и не говорили ни слова. Они внимательно смотрели на Лайлу исподлобья, точно провинившиеся дети, и будто бы ждали, — Ты не представляешь, как я рад, что ты пришла.       От этих слов Сойер зарделась и улыбнулась Гифальди, глядя в глаза. Она медленно подняла руку и протянула ее к тому месту, где был приклеен хирургический пластырь, но коснулась головы мальчика чуть левее, чтобы не задеть швы. Он послушно повернул голову, чтобы она могла рассмотреть все получше. Сид был согласен на что угодно, лишь бы Лайла не уходила, оставляя его беззащитным перед толпой неупокоенных, которые донимали его сутками напролет.       — Ох и досталось же тебе, — сочувственно сказала Сойер, убирая руку. Она могла видеть, как ее одноклассник измучен, и потому искренне ему сочувствовала. Сид всегда казался Лайле брошенным и одиноким. Маленький худой мальчишка, прячущийся за нелепой кепкой, кожанкой с чужого плеча и старыми сапогами, которые были нелепо большими. Он всегда ошивался рядом с компаниями ребят, в которые не мог вписаться до конца; гадкий утенок, не сумевший найти себе место в большом пруду. Пусть Стинки Петерсон и был к нему добр, они никогда не понимали друг друга до конца, будучи слишком разными. Глядя на Сидни было заметно, что он не привык ждать помощи семьи, и тот факт, что его родители почти никогда не приходили в школу, даже когда их сына наказывали и оставляли после уроков, был тому ярчайшим доказательством. Он будто бы жил на этом свете предоставленный сам себе, а потому воспринимал визит Лайлы с ожидаемой и вполне объяснимой опаской.       Девочка взяла полевые цветы, которых Сид никогда раньше не видел, и поставила их в стакан с водой, оставшийся после прихода медсестры. Желтые и лиловые бутончики, от которых доносился сладкий аромат, немного пожухли по дороге, но все еще радовали глаз:        — Выглядишь очень уставшим.       Услышав это, Сид глухо рассмеялся. Сойер даже не представляла, насколько он устал от бесконечной пытки, в которую превратились минуты в больнице. Если дома его пугали только заходящие в гости духи пожилой пары из соседней квартиры, в целом достаточно милые, то в госпитале желающих уйти с Гифальди в Иной мир оказалось значительно больше, и такими учтивыми, как старички Гриффитс, они не были.       — Что ты тут забыла, Лайла? — устало спросил Сид, ероша черные грязные волосы, от прикосновения к которым ему самому было противно, — Мы ведь даже не друзья. Какое тебе есть до меня дело?       Сойер смущенно отвела взгляд, не выдержав прямоты вопроса. Гифальди даже казалось, что он был с ней слишком груб, однако, он имел право на честный ответ. К нему не зашел никто из школьных приятелей кроме Стинки, который был его лучшим другом уже очень давно. Ни святоша-Арнольд, ни правильная Фиби, ни олух-Юджин — даже этим ребятам, славящимся своими добрыми сердцами, полными сострадания, не было дела до одноклассника, который сходя с ума неудачно упал с лестницы. И тут, словно сон, к нему явилась Лайла, принесшая с собой букетик цветов и тишину. Сид не понимал, что происходит, и хотел разобраться хотя бы немного в том, что вводило его в ступор.       — Я не могла не прийти, — запинаясь, сказала Сойер, комкая в руках подол своего зеленого платьица, — Решила, что тебя нужно немного приободрить. К тому же мы можем стать друзьями, если ты захочешь.       — Такими же, как ты с Шотменом? — язвительно поинтересовался Сид, припоминая, как Лайла мастерски отшила этого придурка. Он, как и все в школе, был без памяти влюблен в Сойер, когда она только переехала к ним в город, вот только Гифальди не разделял этого помешательства и лишь насмешливо фыркал. И хотя с момента появления Лайлы в Хиллвуде прошло уже почти два года, страсти в их классе не унимались.       На это Сойер ничего не ответила, уязвленная подколкой. Прежде чем уйти, она положила на кровать Гифальди небольшой браслет, сделанный из толстых нитей и каких-то гладких камней.       — Если ты хочешь, то можешь носить его. Сама сделала. И если решишь, что мы с тобой можем быть друзьями, просто скажи, — пробубнила Лайла напоследок. И ушла так же быстро, как и появилась.       Больше всего Сида удивило то, что, оставшись в палате в одиночестве, он все еще находился в блаженной тишине. Никто из усопших не тревожил его мольбами, они молча стояли у стен, не приближаясь к постели. И смерив взглядом присутствующих, Гифальди победно улыбнулся.       Как оказалось, это работало только в комнате. Стоило Сиду выйти в уборную, все духи пошли за ним следом, и перейдя один им видимый рубеж, снова окружили его с просьбами и стенаниями. Закончив свои дела, мальчик как можно скорее вернулся в постель и закутался в одеяло, словно в кокон, отгораживаясь от непрошеных гостей.       Что-то больно упиралось в костлявый бок маленького Гифальди и мешало провалиться в долгожданный спокойный сон. Нашарив под одеялом рукой предмет, причинявший столько беспокойства, Сид взял его в руки и рассмотрел поближе. Как оказалось, это был тот дурацкий браслет дружбы, который притащила Сойер. Гладкие камни, вплетенные в браслет, выглядели очень необычно — черные с рубиновыми вкраплениями, Сид никогда не видел ничего подобного. С пренебрежением осмотрев подарок, мальчик решил, что эта поделка не выглядит по-девчачьи, а потому надел его и, поворочавшись немного, задремал без сновидений.       Впервые за очень долгое время, никто не потревожил сон маленького Гифальди, и он спал так долго, что по пробуждении чувствовал себя разбитым. С трудом разлепив глаза, Сид зарылся лицом в подушку и страдальчески замычал от тяжести во всем теле. Но осознав, что в комнате по-прежнему тихо, мальчик улыбнулся в наволочку и аккуратно потянулся, стараясь не провоцировать никаких реакций организма, естественных с сотрясением мозга.       Запах цветов, принесенных Лайлой, заполнил почти пустую палату. Этот сладкий шлейф помогал отвлечься от мыслей о успевшей осточертеть больницы с ее жесткими кроватями, хрустящим от дешевого порошка постельным бельем и неонового освещения, от которого глазам было больно.