"Hidden Ways to Valhalla"

You know how the time flies, Only yesterday was the time of our lives, We were born and raised in a summer haze, Bound by the surprise of our glory days Ты знаешь, как летит время: Только вчера были самые счастливые моменты нашей жизни... Мы родились и выросли в летнем тумане, Связанные нашей неожиданно наступившей славной порой Adele — "Someone like you"

      Говорят, что хранить секрет можно лишь в одиночестве. Если больше одного человека посвящено в тайну, она перестает ею быть. Однако, это не всегда плохо. Две головы лучше, чем одна, когда необходимо найти решение. Один в поле не воин, а с компаньоном уже можно что-то придумать.       Позже, собравшись с мыслями, Сид подумал, что был слишком груб к Сойер. Он долго размышлял о причинах ее великодушия, но не смог понять, почему рыжая девчонка была к нему добра. Да, она ни с кем не ссорилась и не враждовала, но и держалась от остальных несколько обособленно. Возможно, она так и не привыкла к новой жизни в Хиллвуде — Сид не знал. Но в больнице у него было достаточно времени, чтобы осознать, что его одноклассница могла быть чем-то на него похожа.       Когда Гифальди восстановился и вернулся в школу, он подкараулил Лайлу после занятий, чтобы попросить прощения за свои резкие слова в больнице. Сойер не виновата, что попала под горячую руку, она лишь пыталась быть дружелюбной. После многочисленных насмешек со стороны Ронды и ее подружек, поговорить с девчонкой, которая не пыталась унизить или оскорбить, было не так уж плохо. И потому Сид переступил собственную гордость, и, говоря честно, страх, хотя каждую секунду ожидания Лайлы он думал о том, что еще не поздно сбежать.       Сойер очень удивилась, когда в пустом коридоре ее схватили за руку и уже собиралась закричать от испуга, но увидев перед собой одноклассника, сдержалась, ограничившись лишь взволнованным вздохом.       — Я не хотел, прости, — поняв, что снова оплошал, протараторил Сид, отпуская тонкое запястье.       Лайла отвела руку за спину, с опаской поглядывая на Гифальди. Он застал ее врасплох, и, хотя бояться было нечего, девочка была еще немного взвинчена. Сойер молча ждала, когда ей кто-нибудь объяснит, в чем дело. И Сид продолжил, немного запинаясь:       — Ты была права, тогда, в больнице. Мы можем стать друзьями. Я был сам не свой, и ты тут не при чем. Извини за это.       Внимательно выслушав, Лайла перевела взгляд на руку Сида, заметив на ней свой подарок. Это заставило ее искренне улыбнуться. Она думала, что после того, как резок был Гифальди в больнице, он не станет носить браслет из принципа. Она ошиблась в Сиде, но была этому рада.       Девочка посмотрела Гифальди прямо в глаза и спросила с подозрительной вкрадчивостью:       — Теперь же тебя ничто не беспокоит по ночам?       Этот вопрос оказался для Сида большой неожиданностью. Он удивленно вскинул брови и медленно кивнул, вспоминая, что ничьи голоса уже не мешали ему спокойно жить в последние несколько недель. Усопшие по-прежнему были рядом, но они словно перестали признавать в Гифальди проводника, лишь изредка засматривались на него в мимолетном подозрении.       — Ты знала? — спросил Сид, начиная осознавать. Он чувствовал себя последним дураком, который не смог сложить два и два. Конечно же, знала, и, очевидно, намного больше, чем сам Гифальди.       — Не в тебе одном течет кровь фейри. Мне только любопытно, почему родители не принесли тебе амулеты в больницу? Без них можно сойти с ума, слушая бесконечные стенания, — Лайла говорила об этом как о чем-то обыденном, и это удивляло бедного Гифальди до глубины души. С таким же видом она могла рассуждать о меню в школьной столовой или о погоде на выходных.       — Амулеты? Фейри? Ты серьезно? — звучало это все как откровенный бред, и не видь мальчишка духов собственными глазами, он бы точно посчитал Лайлу сумасшедшей.       Сойер в недоумении посмотрела на Сида, пребывавшего в легком ступоре.       — Конечно. Разве миссис Гифальди не объяснила тебе, что к чему?       — Все, что мне объясняла Лана, сводится к уборке комнаты и завязыванию галстука. И она с отцом думает, что у меня не все дома, — говоря это, мальчик подумал, что подобная реакция на заявления о неупокоенных душах, бродящих по округе, не могла быть воспринята иначе.       Это откровенное признание Лайла никак не прокомментировала. Ее задумчивое лицо и сдвинутые к переносице брови не вносили ясности, но Сид, говоря честно, в этом и не нуждался. Он просто был рад знать, что не один видит больше, чем остальные, и его не беспокоило, почему и как. Это знание приносило долгожданное облегчение в ситуации, которая еще пару недель назад казалась Гифальди безвыходной.       — Тогда могу объяснить я, — спокойно сказала Лайла, делая шаг в сторону выхода из школы. Расценив это как приглашение последовать за ней, Сид подхватил рюкзак и пошел вместе с одноклассницей. За разговорами о духах мальчик незаметно для себя проводил Сойер до дома, и на прощанье она набросала ему на бумажке свой домашний номер телефона.       Лайла рассказала о том, что ее мама, как и все женщины их рода, была пикси. В их семье детей с малых лет учили пустяковой домашней магии, упрощающей быт, но с развитием технологий подобное колдовство практически во всем потеряло свои преимущества. Мама Лайлы объясняла дочке, что в мире фейри существует определенная иерархия, и пикси находятся в ней далеко не на самой высокой ступени, а потому спокойно могут вести жизнь простых смертных и вступать в брак с людьми, поскольку мужчин-пикси попросту не существовало в природе.       Род Лайлы был безобидным и слабым, поскольку они уезжали все дальше и дальше от Ирландии, куда тянулись их корни. Сойер говорила, что когда ей было пять, они всей семьей приезжали в Корк на неделю, и там она чувствовала, как магия струится по кончикам пальцев, стоило лишь коснуться луговых трав или провести ладонью по мху на камням. Мама показала маленькой Лайле, что в месте силы, они способны на большее, чем где-либо еще, и в качестве доказательства, вытянула руку в толстом шерстяном свитере, на которую, спустя несколько мгновений приземлилась дикая пустельга.       Возможно, будь миссис Сойер жива, она смогла бы многому научить дочь, но у нее остался лишь смертный отец, несведующий в магии, так что Лайле пришлось самой постигать тайные знания. У нее все еще выходило неважно, но со временем намечался прогресс, которому девочка тихо радовалась в одиночестве до недавних пор.       Когда у Сида возник вопрос, как Сойер поняла, что он видит мертвецов, она запнулась и пожала плечами. Это было единственным, что Лайла предпочла умолчать, но с огромным количеством новых знаний Гифальди достаточно быстро выбросил это из головы.       После этого разговора между детьми медленно, но верно начала завязываться дружба, которая лишь крепла с годами. Сначала Сид стеснялся подходить к Лайле, сидящей в одиночестве за последней партой с огромной стопкой учебников и тетрадей, потому что не хотел, чтобы все считали его поклонником Сойер, но чем старше они становились, тем меньше Гифальди придавал значения таким глупым мелочам. Даже подколки Стинки он пропускал мимо ушей, и все эти бесконечные шуточки про «воркующих голубков» и «сладкую парочку» стали постоянными, но безответными.       Сиду было комфортно в компании Сойер, потому что они находили друг в друге поддержку.       Лайла была застенчива и искренне хотела влиться в компанию сверстников, которые ходили на вечеринки, веселились и вместе зависали где-то после, а иногда и вместо занятий. Но поскольку она была ответственной дочерью, которая всеми силами пыталась помочь отцу, она не могла себе позволить прогулы занятий и неблагоразумное поведение. Вместо этого Сойер работала в кофейне и вносила скромный вклад в семейный бюджет. Лишь благодаря Сиду, она могла хоть изредка проводить свободное время на вечеринках его друзей, не чувствуя себя лишней. Они приходили туда вместе, веселились, выпивали — он достаточно много, а она совсем чуть-чуть, — и в конце Гифальди провожал Лайлу до дому, пока ее отец работал на заводе в ночную смену. Чаще всего после таких мероприятий Сид возвращался к друзьям и объявлялся в «Джонс кафе» под утро, с огромными синяками под глазами, весь потрепанный и пахнущий отнюдь не розами, но там его неизменно ждала чашка крепчайшего американо и сочувственная улыбка подруги-баристы, тоже не выспавшейся, но аккуратно повязавшей передник идеальным бантом.       Лайла же учила Гифальди тому, что узнала от матери, пока та не скончалась. Среди вещей миссис Сойер были старинные книги, записи в потрепанных тетрадях на пружинках, мешочки с камнями и венки засушенных трав, которые все еще хранили терпкий запах. Тетради и книги были сплошь исписаны рунами, схемами и узорами, которые Лайла показывала Сиду и объясняла, что они означают.       — Мама умела делать почти все, что тут есть, — гордо рассказала однажды Сойер, перелистывая страницы старой тетрадки, в которой красивым женским почерком был описан рецепт лекарства от кори для детей, — многое открыла сама, методом проб и ошибок. Она была травницей, потому что ее дар был очень слаб, и оставила много рецептов, а не формул.       То, с какой теплотой Лайла вспоминала о матери, заставляло Сида чувствовать себя странно. В каждом поглаживании старых истрепанных корешков и аккуратной вязи чернил в тетради был благоговейный трепет, полный уважения и тоски. Гифальди и Сойер росли без матерей, и с одной стороны это их объединяло, но с другой — их отрочество и детство значительно разнились. И потому Сид не мог до конца понять меланхолии, которая всегда появлялась, стоило Лайле вспомнить свои детские годы до переезда в Хиллвуд.       Воспитанию мальчика больше всех внимания уделяла Лана. Мачеха могла озлобиться и не принять как родного ребенка, рожденного другой женщиной, и Сид не стал бы ее винить. Однако, теплоты и заботы от нее он получал значительно больше, чем от родного отца, который видел в Сиде живое напоминание о прошлом. Рей никогда не говорил этого вслух, но он подсознательно считал сына виноватым во всех проблемах, что на него свалились, когда он оказался брошенным с младенцем на руках. С годами Сид начал стремительно отдаляться от семьи, где он чувствовал себя лишь главным напоминанием о неудачах, и, возможно, именно поэтому, он нашел успокоение в ненавязчивом обществе Лайлы.       Сойер лишилась матери в возрасте семи лет. Женщина угасла от болезни за считанные месяцы, и это не могло пройти бесследно для ее близких. Отец Лайлы не мог жить в том доме, где все напоминало о жене, и потому, собрав все деньги, что остались после дорогого и бесполезного курса лечения, переехал с маленькой дочкой в Хиллвуд, где на заводе нашлась подходящая вакансия механика. Всю любовь и заботу, что Лайла получала от матери, отец пытался восполнить своими силами, но из-за нехватки денег и хронической усталости, у него получалось неважно. Дочь с благодарностью принимала его нехитрые подарки, вроде конфет из кондитерской или новых лент для волос, и не порицала за то, что папы почти нет дома. Лайле пришлось рано повзрослеть, и Сид долго не мог привыкнуть к тому, что, когда он наведывался в гости, Сойер кормила его простой и сытной едой, иногда бросая взгляды, полные бесконечного понимания.       Гифальди видел подругу грустной лишь мельком — она тщательно прятала свои тревоги за беззлобной улыбкой и смущенными смешками. Лайла никогда не жаловалась Сиду на жизнь, и на редкие вопросы о том, все ли у нее в порядке, она заверяла, что все замечательно, а затем резко меняла тему, то предлагая заняться домашними заданиями, то уходя ставить чайник. Не зная, как себя вести в подобных случаях, он предпочитал поступать как его отец — кивать и считать, что все в порядке.       Однажды Сид стал свидетелем того, как Лайла, стоя с маминой книгой в руках, что-то выводила ножом на корке домашнего хлеба. Подойдя ближе, он смог разглядеть, что это была коротенькая линия рун, часть из которых была ему уже знакома. Когда Сойер закончила, хлеб на мгновение окутало бледно-зеленое свечение, которое тут же исчезло вместе с рунами на корке.       — Ты облучила хлеб ураном? — с усмешкой спросил Гифальди, на что получил полный укора взгляд.       — Это была формула сытости. Я черчу ее каждый раз, чтобы еды всегда было впрок. Ты никогда не замечал, что после моей стряпни ты сыт, даже если до этого был очень голоден? — спросила Лайла, отломив немного хрустящей корочки и протянув ее другу. Съев всего кусочек хлеба, Сид почувствовал себя объевшимся донельзя.       — Покажи-ка мне эти свои приемчики, — сказал он, в предвкушении потирая руки, — Это же работает не только с едой, да?       Формулы оказались для Гифальди самым привлекательным, что хранилось в книгах семьи Сойер. После того, как Лайла показала ему действие парочки самых простых, заставляющих увядшие цветы расцвести вновь, он увлекся ими не на шутку. В течение нескольких лет он копался в книгах, в Интернете и в записях миссис Сойер, чтобы понять принцип работы этого удивительного магического инструмента.       Формулы представляли из себя фигуры из рун и символов, которые, написанные вместе, имели особую силу. У каждой формулы был свой эффект, и иногда он оказывался весьма неожиданным. Если хоть одна руна была написана не в том месте или случайно заменена на похожую, то это могло обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. Например, однажды Сид вычитал в книге формулу, которая кратковременно улучшала память, но что-то напутал и в результате неделю не выходил из дома, потому что его лицо, шея и руки покрылись сизой жабьей кожей. Только травяной отвар, который приготовила Лайла, вернул ему прежний вид, но и он дал нужный эффект далеко не с первой попытки.        Методом проб и ошибок, Сид все больше и больше увлекался ворожбой, которая каждый раз открывалась для него с новой стороны. Это был интерес первооткрывателя, юношеская жажда нового и неизведанного, увлеченность и азарт. Гифальди впервые за много лет чувствовал в себе тягу к знаниям, запоями штудируя книги и окунаясь с головой в бесконечные эксперименты с формулами. И все усилия, что он прилагал, не уходили впустую. Его будоражили мысли о том, какое могущество может ему открыться при должных стараниях, и это не давало ему спокойно спать по ночам. Сидни лежа в постели неустанно думал о том, что станет ему доступно, когда он набьет в этом руку, и эти мысли роем вились в голове, постепенно становясь одержимостью.       И лишь сидя в гостях у Сойер, когда ее отец был на работе, а самой Лайле оставалось еще пара часов до начала смены в кафе, он наблюдал за девушкой, неизменно хлопочущей на кухне, и мог отпустить себя. Перед Сидом ставили тарелку или чашку, от которых исходил приятный аромат, и он ненадолго забывал обо всем, что его беспокоило. Лайла садилась за стол рядом и пила душистый чай, и эти минуты спокойствия были похожи на оазис в пустыне.        Сид не знал, что такого хорошего нашла в нем подруга, раз спустя столько лет еще не послала его к черту. И надеялся лишь на то, что не напортачит настолько, что Лайла сочтет его поступок за последнюю каплю в чаше ее терпения. Он сроднился с мыслью, что она всегда будет рядом, и находил в этом нечто успокаивающее, хоть и отчаянно не желал признаваться в этом даже самому себе.       Потому что нести бремя тайны легче вдвоем. А с таким верным другом это вовсе не было бременем.