Свет мой, усни, Накрылся тяжелой чашей Злого заката Трепещущий пламень-путь. Все, что мы зрили — Нынче уже не наше, Словно мы в долг у жизни Берем чуть-чуть. Спи, ты теперь моя, — Когда ты не смотришь. Мир на уже не детском Твоем челе. Ветер в ветвях вздохнет. Ты тихонько вторишь… Тише, дитя, чтоб ветер Не осмелел. Тише, вдали туман, И тоскуют волки, Пролитый воск луны — Сквозь рванину туч Снов твоих морщит гладь И саднит без толку Там, где дыру в груди Твой пробил мне луч. Если из нас кому-то Придется выжить, День за тобой. Уступаю и не виню. Путь мой сквозь чащу Все человечье выжег. Тем и дышу, что от ветра Твой свет храню…
Когда он зашел в номер, обнаружилось, что Пташка уже встала, привела себя в порядок — и теперь недовольно бродила по комнате в поисках своих листочков. — Привет! Встала уже? — А ты где был? — Гулял. — Так дождь же. Сандор провел рукой по мокрым волосам. И вправду. — Ну, дождь. Я все же не из сахара, авось не растаю. — Растаешь ты вряд ли. Хотя, кто знает. Но вот заново простудиться — можешь. Помнишь, в прошлый раз ты тоже ходил под дождем? Хоть зонт бери, если тебе так приспичило. — Пташка, я не понял, ты что — ворчишь, что ли? Ушам своим не верю! Если трехчасовые развлечения в постели так на тебя действуют, я к тебе близко не подойду больше. Она удивленно подняла на него взгляд. Пташка сидела на кровати и пыталась пригладить ей же самой скомканные страницы, что он давеча поднял и бросил на подоконник. — Я не ворчу. Я беспокоюсь о твоем здоровье. Таскать тебя на плечах из машины было тяжеловато, знаешь ли. Не хотелось бы повторять. Я, конечно, знаю, что ты бесчувственный чурбан, но невозможно все время совершать ту же ошибку. В следующий раз я просто оставлю все, как есть. Ты будешь сгорать от лихорадки — я и пальцем не пошевелю. Нет, лучше разденусь догола и пойду плясать под проливным ливнем! Боги, да она опять почти плачет. Беда… Сандор подошел к Пташке, у которой уже начали дрожать плечи, присел перед ней, поднял ее упрямый подбородок. — Если ты проделаешь такое, никакая лихорадка не помешает мне восстать, чтобы насладиться зрелищем… Прекрати. Я знаю, что ты для меня сделала, и не буду больше шляться под ливнем, коли это тебя раздражает. Хорошо? — Можешь шляться, сколько угодно. Мне-то что за дело? Не забудь потом еще, когда снег пойдет, попрыгать снаружи. Я думаю, ждать уже недолго… — Этого никто не знает. Но ты права. — Про что, про танцы под снегом? — Нет. Нам надо ехать. Надо добраться до загребучего убежища Баратеонов до того, как начнется даже самый мало-мальский снегопад. Несмотря на то, что у нас теперь есть машина, горные перевалы под снегом — не лучший вариант. — Я вообще не хочу туда ехать. Это обязательно? — А что такое? — У меня дурные предчувствия. И вообще, это дом Джоффри. — Это не дом Джоффри, это избушка Роберта. Ты что-то и против него имеешь? — Нет, не имею, даже напротив — из всего семейства Баратеонов он мне наиболее симпатичен. Но все же его жена — Серсея — мало ли что с этим домом. — Да что там может быть? Ну, грязь, наверное. Мыши. Скорее всего, масса пустых бутылок от вина… Это не самое страшное в мире, поверь мне. — Мыши? МЫШИ??? — Боги, Пташка, ты еще и мышей боишься? — Естественно. Они отвратительные. Когда я была маленькая и мы поехали зимой на дачу, мышь ночью залезла ко мне в постель и запуталась в моих волосах. Я чуть не умерла от ужаса… Сандор захохотал, представив себе сцену. Бедная мышка… — Прекрати ржать! Это совсем не смешно. Мыши переносят всякие болезни… — Ты меня уморишь! За нами гоняются самые большие мерзавцы этой треклятой страны, а ты беспокоишься о мышах! Нет, с тобой не соскучишься, правда. — Не хочу с тобой говорить. И не поеду в эту мышиную дыру. — Пташка, если ты боишься мышей, я самолично буду всю ночь тебя стеречь и гонять злых грызунов от твоих прекрасных черных кудрей. Они, правда, столь коротки, что навряд ли мышки покусятся на их неприкосновенность и захотят использовать их как спальню. И вообще — теперь это моя собственность. Мыши боятся Псов, знаешь ли. — Лучше заведем кошку. — Да, и корову заодно уж. И картошку посадим, как и собирались… И тебе придется научиться готовить — после целого дня работы на поле я не потерплю неумелую хозяйку в доме. Кто-то должен готовить жратву. Или мне придется дрессировать мышей на сей предмет? Запеканка из сыра на свечном сале… — Бе. Мерзость какая. Но я готова попробовать. Не запеканку из свечей, а готовить. Если ты не боишься отравиться… — Нет, я боюсь, конечно. Но кто-то должен лечь грудью на амбразуру. Лечить меня ведь тоже придется тебе… — Вот ты гадюка, все-таки. — Ага. А тебе придется бегать с тазиками. — Я больше не желаю про это слушать. Хочешь ехать, давай собираться. А где еще мои рисунки? Я лучше их заберу… — Какая-то часть в ванной. Ты же их сама выбросила в корзину. Кстати, все очень хороши. Особенно тот, где ты себя в море нарисовала. Я хотел тебя спросить — как тебе удалось? Так оно и было, но ты-то себя со стороны не видела… — Для этого есть знание анатомии и воображение. Потом, я все же знаю, как выгляжу. Ну, хотя бы могу представить… — Ты себя малость истощила на этом рисунке. Ты слегка покруглее. — Ты хочешь сказать, что я толстая, Сандор Клиган? — О, боги, нет, только не этот извечный женский вопрос! Ты не толстая. Ты худая. Но не НАСТОЛЬКО худая. — Не выкручивайся. Я уже в майки не влезаю. Я толстею. Ужас какой. Сандор притворно схватился за голову: — Пташка, ты совсем дурочка, или прикидываешься? Ты не толстеешь, ты растешь, седьмое пекло! И что там тебе полагается, тоже растет. Ты уже почти взрослая женщина — если забыть твои разговоры о мышах и закрыть глаза на неумение готовить. — А это тут при чем? Мышей все женщины боятся… — Ну, не все. Небось, твоя сеструха не боится… — Арья? Что ты! На даче она тогда пыталась их приручить… Фе… — Ну вот видишь. Ты бы тоже могла попробовать. Ты отлично приручаешь всяких бестий. Я, Мизинец… Это он, кажется, зря сказал. Пташка встала с каменным лицом, просочилась между ним и кроватью, умудрившись не задеть его коленей своими. Бросила на него укоризненный взгляд и молча ушла в ванную. Сандор понадеялся, что не запястья пилить. Он начал собирать барахло в сумку. Что тут: всякие тряпки, Пташкины джинсы, что он стащил с нее этим утром — в сумку их. Из кармана выпала коробка, раскрылась. Кольцо? Так, очень интересно, откуда у нее такие вещи… — Пташка! Поди сюда на минутку. Тут один вопрос возник. — Опять про Бейлиша? Не хочу об этом говорить. — Может, и так. Подойди, пожалуйста. Она высунула голову из ванной. Сандор осторожно взял кольцо двумя пальцами. Судя по виду, дорогая безделушка. — Откуда у тебя вот это, можешь объяснить? — Ты шаришь по моим вещам? — Я не шарю по твоим вещам. Я всего лишь поднял твои штаны, что валялись на полу, а из них выпало это. Пожалуйста, скажи, откуда ты взяла сегодня такую занятную вещицу? Утреннее свидание с поклонником? Или с кем-то еще? — Я взяла ее из рюкзака. Это подарок Джоффри. На день рожденья. Я видела по дороге ювелирку, хотела сходить и продать. Мне не нужны его подарки. Но там было закрыто… Я не понимаю, в чем ты меня подозреваешь? Что я украла его? Я не страдаю клептоманией, и мне не нужны побрякушки. Я подумала, что деньги нам скорее пригодятся… А ты нападаешь на меня с какими-то нелепыми обвинениями… — Прости. Мне просто показалось странным его присутствие в твоём кармане. У Джоффри — вернее, у Серсеи — хороший вкус. Хотя в здешней ювелирке его вряд ли оценят. Прибереги его до крупного города. Там продашь и сможешь купить себе новый телефон. Позвонишь, скажешь Серсее спасибо за подарок. И за ключ от домика. — Ну уж нет. Кстати, я, кажется, додумалась, как найти телефон Арьи. Ты сказал, в домике есть интернет? — Да. — Ну, тогда проблем быть не должно. Оттуда и позвоню. — Прекрасно. — Я пошла платить за номер. Дашь мне денег? — Отличный вопрос. Если только ты не пойдешь покупать новую краску для волос. Я как-то устал от превращений. — Зачем это? Потом, тут нет парикмахерской. — Это обнадеживает. Он протянул ей свой конверт с деньгами. Пташка, не глядя, сунула его в карман и вышла в ту дверь, что вела в холл. Сандор положил блестящее колечко обратно в коробку, закрыл ее. Она реагировала так спокойно, что трудно было заподозрить ее во вранье. Беда была в одном — Сандор знал, что именно Серсея собиралась дарить Пташке на день рожденья. Он сам видел пресловутый фамильный медальон, который Серсея потащилась упаковывать в город. Сам возил ее туда. Или Джоффри решил выпендриться и приготовил свой собственный сюрприз, втайне от матери, или же Пташка сейчас ему солгала, причем хладнокровно и, главное, с непонятными мотивами. Он еще раз открыл коробку, посмотрел на кольцо. На задней его части была гравировка, что-то на какой-то тарабарщине. Латынь? Сандор не замечал в Джоффри любви к античности. Но зато знал другого товарища, что этим грешил. Он бросил мерзкую вещицу обратно в коробочку, запихнул ее подальше в сумку, словно это помогло ему выкинуть все это из головы. Он дособрал остальные шмотки, проверил ванную. Кажется, Пташка забрала все свои листочки. Вон как аккуратно сложила их все. Его портрет лежал сверху. Сандору вдруг стало тошно. Что за игру она ведет? Почему вокруг одни лжецы? И она тоже… Такая искренняя, такая чистая в своей наивности… Какой он все же идиот… Пташка — или Алейна? — вошла в комнату. Тихо прикрыла за собой дверь. — Все, готово. Возьми свой конверт. Ты уже все собрал? Тогда можем ехать. Только в сортир забегу. — Хорошо. Никаких проблем? — Нет, никаких. А сколько ехать в этот домик? — За пару суток доберемся. — Тогда нам придется еще раз остановится где-то. Опять на день — или на ночь? — Какая разница? Решим по пути. — Мне, честно говоря, больше нравится традиционное время для сна. И вообще. Правда, днем спать приятнее — особенно вместе. Все видно. — Я не понимаю, к чему ты клонишь. Остановимся, когда остановимся. Сейчас тебе обязательно это надо знать? У тебя какие-то планы? — Какие планы? Что ты злишься? Я просто спросила. Чтобы знать, хоть примерно. Ну и вообще. — Я не злюсь. — Ладно. Поехали, а то уже совсем стемнело. Надо торопиться. Он взял сумку, вышел первым, не оглядываясь. Пташка медлила внутри. Опять ритуалы прощания. Как же ему все это надоело. Он раздраженно закурил. Хотелось надраться. Вусмерть. Ну ничего, вот доберутся до домика, там он сможет догнаться. Забыть про колечко. И про вранье. Возможное вранье. Сандор совсем запамятовал о том, что сам решил ей лгать напропалую по поводу их будущего. Теперь его волновало только то, что Пташка вела с ним двойную игру — его злило то, что это было до усрачки больно и обидно. Но выпытывать правду у нее ему не хотелось. Это было ниже даже его песьего достоинства. Сама решила врать. Посмотрим, к чему это приведет. Он зло затушил окурок в горшке с хризантемами, побрел к машине. Сел, завел двигатель. Им надо было заправиться, Машина почти на нуле. Пташка наверняка побоялась останавливаться с ним, больным. Да и наверняка она не умеет заправлять машину. Надо бы ее научить… Как же может быть такое — ее жертвенность, все ее трогательные жесты — и потом — ушатом холодной воды — эта ложь? Все бабы такие — взять хоть Серсею. Чем, собственно, Пташка лучше? Да ничем. Привыкла изворачиваться, вешать родным лапшу на уши. Так же, как делал Джоффри с матерью. А у Пташки теперь нет матери — только он. Вот ему и врет. Надо побыстрее сплавить ее к тетке. Пусть ищет свой номер, звонит сестре, и он ее доставит, куда следует. Когда они в следующий раз остановятся, он позвонит Роберту. Сандор уже раздумывал о том, как сказать об этом своем решении Пташке, но, ввиду последних событий, ничего он ей говорить не обязан. Пусть хранит свои секреты. А у него будут свои. Он глянул в окно. Вот она. Красивая до тошноты, до боли в висках. И походка стала как у женщины — довольной собой. Удовлетворённой. Еще бы. И повадка, увы, тоже. Его имеет, ему же и врет… Она села в машину. Улыбнулась ему. — Поехали? — Да, едем. Он тронул машину. Их путешествие продолжалось…Конец шестой части