Это было у моря

Now I've heard there was a secret chord That David played, and it pleased the Lord But you don't really care for music, do you? It goes like this The fourth, the fifth The minor fall, the major lift The baffled king composing Hallelujah Hallelujah Hallelujah Hallelujah Hallelujah Your faith was strong but you needed proof You saw her bathing on the roof Her beauty and the moonlight overthrew you She tied you to a kitchen chair She broke your throne, and she cut your hair And from your lips she drew the Hallelujah Hallelujah, Hallelujah Hallelujah, Hallelujah Maybe there's a God above But all I've ever learned from love Was how to shoot somebody who outdrew ya And it's not a cry that you hear at night It's not somebody who's seen the light It's a cold and it's a broken Hallelujah Baby I have been here before I know this room, I've walked this floor I used to live alone before I knew you. I've seen your flag on the marble arch Love is not a victory march It's a cold and it's a broken Hallelujah There was a time you let me know What's really going on below But now you never show it to me, do you? And remember when I moved in you The holy dove was moving too And every breath we drew was Hallelujah I did my best, it wasn't much I couldn't feel, so I tried to touch I've told the truth, I didn't come to fool you And even though it all went wrong I'll stand before the Lord of Song With nothing on my tongue but Hallelujah Leonard Cohen Hallelujah

Сандор 1.       Он гнал машину вперед, пока были силы. Пока было время, пока был свет. Потом свет исчез, и осталось только белое мерцание снега в свете редких фонарей вдоль трассы. Сил тоже не было — но навскидку выяснилось, что ресурсы еще имеются: где-то там, на грани безумия и тотального самоотречения. Пока он может — будет ехать. Если между ними ляжет полотно миль, возможно, идиотские мысли о том, как он на ближайшем съезде с трассы меняет направление и едет обратно скулить под ее дверь, наконец уберутся из его головы?       Сандор выкрутил радио погромче и закурил. Он уже высмолил целую пачку, затоварился уже своей маркой сигарет на бензоколонке и теперь поздравил себя с почином и с возвращением на круги своя. А что ему, собственно, не курить? В машине он один. Никому не мешает. Правда, машина была съемной, но при заполнении бумаг на вопрос о том, курит ли он, Сандор честно ответил «да», поэтому они там, как минимум, предупреждены.       Дворники мерзко скребли по стеклу, без толку размазывая сухой снег и черную копоть, налипшую за время пути на основание лобового стекла. Сандор с досадой нажал на слишком тугую кнопку подачи жидкости на переднее окно. Да и на заднее не помешает — тоже все в грязных брызгах и соляных разводах. Он затушил сигарету и, открыв окно, выбросил туда мятый бычок. Сандор всегда избегал скопления окурков в пепельнице: одно дело курить, другое — смотреть на кучку этих жадных червяков, таращащихся на него безглазыми своими обрубками белого фильтра, уже прожжённого и запятнанного процессом втягивания в легкие всего этого сигаретного дерьма. Сожалений с него и так хватает.       Окурок немедленно унесло ветром. В салон ворвался ледяной вихрь, сдул на грязный пол бумажки на аренду машины, валявшиеся на переднем сиденье, взлохматил ему волосы, мазнув по лицу запахом снежной свежести и бензина. Сандор досадливо сплюнул, пытаясь избавиться от пряди волос, попавшей в рот, и закрыл окно. В салоне тут же стало контрастно тихо, только радио продолжало что-то мурлыкать. Чтобы заглушить неприятные мысли и зловредные ассоциации (когда они ехали на мотоцикле, удирая от брата и Мизинца, Пташка убирала волосы от его лица — так нежно, едва касаясь, словно боялась причинить боль), он выкрутил радио еще погромче. От воспоминаний стало невыносимо горько и вместе с тем его, как всегда при мыслях о ней, захлестнула волна неконтролируемого желания, накрывая с головы до ног, пробуждая одеревеневшее тело, отдавая жаром в паху. Да седьмое же пекло! Есть какая-нибудь кнопка, отключающая память? Ему сейчас она бы очень пригодилась… Сандор попытался разобрать, о чем там бормочет певец из магнитолы. У того был хриплый низкий голос, словно его кто-то придушил в процессе пения… «Your faith was strong but you needed proof You saw her bathing on the roof Her beauty and the moonlight overthrew you She tied you to a kitchen chair She broke your throne, and she cut your hair And from your lips she drew the Hallelujah…»       Отлично, Неведомый бы побрал всех певцов! Только этого ему и не хватало для полноты ощущений. Сандор выключил хренову тренькалку и продолжил свой путь в тишине, слушая, как ревет послушный двигатель и как визжат вдалеке сирены скорой, спешащей на разборку очередной аварии. Он мельком глянул в окно на перевернутый, валяющийся, как дохлая рыба, кверху пузом автомобиль. Эти уже отмучились, похоже. Зато от мыслей наверняка избавились. Очень действенный способ…       Порой Сандору начинало казаться, что и это может рассматриваться как выход. Останавливала лишь мысль о ней. О Пташке. Если он втемяшится в первый попавшийся столб, это может ее огорчить. А ей и так хватает. Да и потом, такого рода акт будет как минимум непоследователен. Он же хотел жить — хотел свободы! «Ну на тебе свободу, идиот. Тебе нравится ее вкус? Ее запах? Тебе в кайф, как ветер новой жизни кидает эту долбаную свободу в твое уродливое лицо? Нет? А ты ведь так упорно этого добивался. Размазывая самого себя по стенке, почти прибив Пташку — пригвоздив ее, как бабочку, к бархату реальности неоспоримостью своих „взрослых“ аргументов. Она была нехороша для тебя? Ее было мало? Ну что ж, теперь нет и ее. Жизнь от этого, правда, не стала полнее. По совести сказать, и жизни-то самой не стало…»       Он доехал до ближайшей зоны отдыха и вышел на рвущий одежду и плоть, обжигающий ветер. Вслепую, прикрывая лицо от бьющих мелкими осколками льда снежинок, добрался до станции. Внутри было светло, чисто и пусто. Возле кофейного автомата сонно переминался с ноги на ногу грузный лысоватый мужик с красным от мороза носом. Он флегматично посмотрел на вошедшего Клигана, слегка проснулся, уронил мохнатую ушанку, и, поднимая ее, отвел глаза. Доброго утра и тебе, дружок! Сандор потащился в сортир — раз уж он тут, надо воспользоваться удобствами. Отлил, умылся — лицо было, как у одержимого — кем он, собственно говоря, и является. Рожа вся заросла — бритва осталась в хижине Баратеона. Может, бороду отрастить? Ну, чтобы пугать наверняка? Неплохая мысль. И новый образ, и заодно сэкономит время на бритье — даром что у него этого добра девать теперь некуда.       Когда он вышел в холл, там уже стояло целое семейство. К сонному папаше присоединилась целая толпа баб: толстая кудрявая румяная жена, держащая на руках девчушку лет трех в белом пальтишке и розовой шапке, довольно жующую несоразмерной длины шоколадку — и куда она у нее влезет? А возле окна, выходящего на парковку, стояли две барышни — по виду чуть помладше Пташки, обе одетые в одинаковые модные пестрые короткие куртки и шапки с меховыми помпонами на макушках. Они синхронно повернулись в его сторону — и Сандор вздрогнул. Они были близняшками с кудрявыми, как у матери, белокурыми волосами, светло-голубыми глазами и почти белыми бровями и ресницами. Обликом ничем не напоминали о той, оставленной позади. Но манера смотреть болезненно отозвалась в его голове морем, слащавым запахом кипарисов и забытых уже ощущений. Пташка поначалу тоже смотрела на него именно так — испуганно, но с интересом. Словно изучала какое-то новое для себя явление. Сандор дернулся — ну его в пень, этот кофе — тут вокруг только призраки. Он вышел в ночь, провожаемый любопытными взглядами двух светлых пар глаз.       Вернувшись в машину, он выкурил еще одну сигарету, которая неожиданно дала в голову, и его начало неумолимо затягивать в сон. Надо было сделать еще кое-что. Позвонить ей. Он обещал. Причем дважды. После ее посадки Сандору пришло на телефон сообщение от неизвестного адресата: «Самолет приземлился. Твоя Пташка уже выбралась наружу. Джон сказал, она похожа на призрак. Ты ее чего, только любовью кормил, Пес? Позвони ей потом, или я клянусь, что найду способ взорвать твою паршивую трубку в тот момент, когда ты меньше всего ожидаешь этого. Не будь говном! Жалея себя, не забудь вспомнить и о ней…»       Это, наверное, была чертова Пташкина сестренка. Он же оставил ей только мейл, но не припоминал, что давал телефонный номер. Экая проныра! Хакерша хренова! Он ответил ей: « Спасибо за информацию. Обещал — значит позвоню. Привет спецу по бомбам замедленного действия! Учись, студент!» На это ответа не последовало. Не было понятно, признак ли это того, что он задел маленькую сучку, или же она просто взяла таймаут. Как бы там ни было, позвонить было надо. Но не сейчас. Сейчас он вздремнет, даром что время еще детское — не было и девяти вечера. Покемарит, а дальше на свежую голову решит, что и как ей говорить… Может, она не будет на него зла и навестит во сне — еще одним призраком? Это все, на что он теперь мог надеяться…       Сон утянул его в тошнотворный омут — и приснилась ему вовсе не Пташка. Он был на какой-то площади. Вокруг топились знакомые и незнакомые ему люди. Джейме и Бриенна нарочито смотрят в другую сторону. Лукавый Мизинец теребит бородку — его силуэт словно рябит — то есть, то нет. Братец застыл на углу — голова свернута на бок, шея переломана — не может же он быть жив! Еще какие-то рожи, но кто — сил разобрать нет. В центре воет Серсея — над трупом сына. Возле нее сидит та давнишняя девочка — горничная Лея, с вырванным клоком волос над бровью — такой он ее видел там, в овраге у моря — и поглаживает бывшую хозяйку по плечу, меняя ей платки и складывая использованные в тазик. Серсея вдруг оборачивается к нему — лицо ее все перемазано чем-то красным — она плачет, но вместо слез по лицу стекает кровь.  — Ты! Ты же обещал позвонить… Посмотри, что теперь случилось! Это все твоя вина. Твоя! Если бы не ты — все были бы живы… Таким, как ты вообще не полагается существовать! Тебе даже умереть права не надо давать! Даже в пекле от тебя будет всем тошно… Что ты теперь тут делаешь — пришел полюбоваться на плоды своих трудов? Смотри же — она перерезала себе вены — а ты где был? Так захлебнулся своей свободой, тварь, что даже не смог набрать ее номер? Иди, пей ее вместо вина. Лакай ее вместо причастия! Кровь все равно с себя смыть не сможешь уже никогда… Он не хотел смотреть, кто там на самом деле лежит. Нет, не будет он смотреть. Это же сон — развернуться и уйти. Ему в спину летят смешки. Последним штрихом — девочки-близняшки со станции с любопытством смотрят на него. У одной волосы рыжие, у другой — черные… Бледные губы что-то шепчут: «Свет, сэр. Вы забыли о свете…»  — Сэр! У вас фары включены! Аккумулятор сядет!       Боги, где он? В окно кто-то долбит. Сандор разлепил словно склеившиеся веки, вытер ладонью холодный пот со лба. Отдохнул, седьмое пекло… Глянул за стекло — кто-то незнакомый… Дрожащей рукой открыл окно. В вихре снежинок стояла какая-то тетка. Нет, не тетка — женщина. Молодая, симпатичная, темноволосая. Вид у нее был озадаченно-озабоченный.  — У вас фары включены, а машина вроде не трогается с места. Я уж испугалась, не случилось ли чего. Тут и обратиться не к кому…       Он глянул на панель управления. И вправду, треклятые подфарники он выключить забыл. В машине было дико холодно. Сандор попытался завести двигатель — фу, работает. Только еще не хватало тут завязнуть…  — Спасибо, что предупредили. Я тут малость задремал…  — Я рада, что разбудила вас. Тут гадко встать вот посреди такой погоды.  — Да уж.  — Я-то знаю, о чем речь. У меня машина на нуле. Бензин кончился. Может, у вас случайно есть канистра? Я заплачу. У меня ребенок в машине, а до заправки еще пятнадцать миль. Боюсь встать где-нибудь…  — Бензин? Да, есть. Сейчас.       Он заглушил двигатель, выключил идиотские подфарники, кое-как вылез из машины — ноги слушаться отказывались, но выбора, в сущности, им не предоставлялось. За байком, под попоной, стояла пятигаллонная канистра, что он купил на заправке перед путешествием. Он отдал ее барышне. Та, просияв, поспешила к своей жёлтой малолитражке, стоящей на другой стороне возле входа на станцию.  — Сами-то справитесь?  — Да, я уже это делала, спасибо огромное! Вы меня буквально спасли!  — Взаимно. Не за что.       Сандор закрыл машину и потащился обратно на станцию. Теперь он уж точно напьется кофе. Пока ничего другого нет. И спать больше не будет. Хватит с него приятных грез.       Входя в здание, он с опаской огляделся. Ему почти померещились два силуэта, стоящие возле окна. Тьфу на этих близняшек! Они, по сути, спугнули его. С другой стороны, не засни он в машине — не смог бы выручить эту горе-мамашу. Ну не он, так кто-нибудь еще бы ей помог. Окучить симпатичную женщину всегда охотники найдутся. Вот если бы он ходил по машинам и клянчил бензин — едва ли кто-то бы пришел в восторг…       Он умылся холодной водой, взял себе два стакана кофе — один на сейчас, другой на дорогу, хрен с ним, если остынет. Отхлебнув, поперхнулся — ну и пойло! Все равно нужно было допить — пусть даже этот кофе один из самых отвратительных, что ему приходилось пробовать. Лишь бы сделал свое дело. Кое-как закончив с напитком, Сандор с отвращением выбросил пустой стакан в помойку и вышел на улицу, немедленно закурив, чтобы отбить мерзкий привкус во рту. Дымить тут было мало возможно — ветер вырывал из рук все, до чего мог добраться, и тушил злополучную папиросу, не давая даже повторно прикурить: пламя зажигалки тут же гасло. Он отчаялся и пошел к машине. В пекло все — будет курить в салоне.       Его кто-то тронул за плечо. А, дамочка, похоже, уже закончила с заправкой. В руках у нее была пачка денег — ну, еще не хватало.  — Возьмите, сэр, вы меня так выручили, просто слов нет! Вас мне небеса послали. Не знаю, как бы я тут стояла все ночь — со спящей дочкой.  — Не выдумывайте. Ничего не нужно. Вы меня тоже выручили. Если бы я и дальше дрых со включенными фарами — неизвестно, как бы потом выбирался. На байке в такую погоду не очень-то покатаешься…  — Так вы мотоциклист? Как и мой бывший. Ее отец, — дамочка кивнула на машину — Ну, не хотите денег, давайте я вас хоть кофе угощу. А то прямо неудобно.  — Не стоит. Я уже. Этот кофе я вам не советую. А то точно не доедете. Это настоящая отрава.  — Ну ладно. Тогда я пойду. А то дочка проснётся еще. Спасибо еще раз… Она неуверенно покосилась на Сандора, словно хотела еще что-то добавить, но не стала, и, развернувшись, пошла в сторону своей машины.  — Не за что. Был рад помочь.       Слова его унесло ветром — услышала ли она?       Он, с омерзением глядя по сторонам — ну что за светопреставление на его голову — дошел до Шевви, плюхнулся на сиденье, захлопнул дверь, отсекая оголтелый ветер. Все. Теперь надо было звонить. Он глянул на часы — ага, половина одиннадцатого. Его внутренний таймер опять давал сбой — по ощущениям было уже где-то за полночь.       Где этот проклятый телефон? А, вот он — молчит на него гремучей змеей. Или нет — анакондой, что готовится к прыжку. Ненавистная машинка! И кто их вообще придумал?       Он выудил из кармана давнишний чек, глянул на цифры, нацарапанные Пташкиным мелким почерком. Бросил бумажку на панель управления, взялся за сигареты. Нужно было хоть одну выкурить спокойно. Без ветра, без телефонов, без снов, без женских вопросительных взглядов…       Он даже не стал открывать окно — в салоне тут же стало синё от сигаретного едкого дыма. Ну и в пень. Если он и так запихивает эту дрянь себе в легкие — может и потерпеть.       От сигареты стало спокойнее — и безнадёжнее. Привычные запахи, привычные вкусы — привычное одиночество. Нафиг ему теперь еще и звонить? Это только все испортит — хотя куда уж там дальше портить? О сне думать не хотелось. Да и не верит он в пророческие сны. Это просто продукт его больной головы и сжигающего изнутри чувства вины. Ничего уже не изменишь. У нее там вокруг толпа родственников — авось как-нибудь сами разберутся.       Нет, не будет он звонить. Сейчас докурит и поедет дальше. Потом. Завтра. Когда доберется до столицы, купит себе виски и уберет всю эту животрепещущую истерию из ничего не соображающей башки. Хватит уже. Решение принято — переигрывать было поздно. Она уже там. Уже смирилась, наверное. Пусть привыкает — или отвыкает наоборот. Если он будет ей все время надоедать — то как же ей избавиться от этой подделки? Это же чистой воды издевательство — для обоих…       Мимо проехала желтая машинка, просигналив ему фарами. Сандор уныло помахал в ответ рукой. Вряд ли она увидела, конечно. Может, надо было принять ее приглашение на кофе? Симпатичная тетка, и не малолетка какая-нибудь. С ребенком, опытная — особенно после жизни с мотоциклистом… Сандор усмехнулся. И не шарахалась от него, как от прокаженного — тоже редкий случай…       Беда была в том, что тетка была подходящая — но он-то не был. Он него самого, почитай, ничего не осталось. Все взлетело куда-то в серые тучи, разметалось ветром от самолётного разбега. Он мог сколько угодно себя утешать тем, что ему так будет проще, ей так будет легче — но на самом деле он в это не верил. Теперь Сандор начинал ощущать, что все, что с ним произошло, на самом деле в какой-то степени было предопределено. И встреча с Пташкой и все, что потом случилось. Да, заплатили они за эту историю и вправду немало. Но что же теперь — выбросить это все в пропасть? Перечеркнуть — словно и не было? Нет, так было неправильно. Есть у них шансы — или нет — время покажет. А пока стоило делать то, что можется. Без нагнетания, без истерии. Надо позвонить — и он позвонит. Она будет ходить в свою школу — а он доедет до столицы и встретится там с Тарли. А дальше — посмотрим, что надует ветер…       Сандор, как всегда, попадая не туда в экране треклятого телефона, набрал номер с бумажки. Может, она ошиблась и что-то пропустила из цифр? Так часто бывает, особенно когда люди нервничают. Может, лучше сразу позвонить по номеру, что высветился в сообщении от ее сестры? Поговорит, передаст Пташке привет — и ладно. Ну вот, не подходит. Длинные гудки… Еще чуть-чуть, и можно отключаться… — Алло?       Она все же подошла. Голос звенел таким нетерпением, что, казалось обретал материальность.  — Пташка? Здравствуй. Как ты?  — Почему ты так поздно звонишь? Я уже вся извелась… Сандор? Ну что же ты? Не молчи! «Ну, а что тут скажешь? Все хорошо? Все зашибись? Я задремал, чтобы увидать тебя во сне? Я почти раздумывал о том, чтобы тебе изменить? Каждая минута без тебя — как пытка, каждый шаг в другую сторону — как по ножам?»  — Я и не молчу. Я нормально. А ты-то как? Он не говорит правды — неужели же он всерьез надеется, что она ее скажет? Ну разве что надежда на то, что Пташка не умеет лгать?  — Тоже. Я долетела. Рада, что ты спросил…       «Ой-ей. Это уже сарказм. Неужели она хочет еще и поскандалить по телефону? Может, и вправду стоило позвонить завтра?» Нет, она думает, что ему насрать на ее безопасность, блин. С нее станется. Она, видимо, не в курсе, что ее младшая сестра всюду сует свой нос и за ее спиной ведет переписку с… А кто он Пташке? Бывший любовник, что ее бросил? Как он теперь называется?  — Я, вообще-то, знаю. Эта твоя сестра отписала мне, как только ты вышла из самолета. А ей родственники сказали, видимо. У них там круговая связь… — Жаль, что я в ней не состою. Ты в более выигрышном положении, я чувствую. Ты все знаешь, а я — ничего. Ну вот, голос уже начинает дрожать. С очевидностью, мерзкая девчонка ей не сказала. Поганке нравятся тайны.  — Да уж. Прости. Как там родственники? Не съели еще?  — Нет. Пока. Но местами пытаются. Пока накормили меня. Комнату выделили. Вопросы задают, но не слишком много. А ты сам где?       Спасибо, что хоть кормят. Сандор вспомнил, что написала Арья в своем послании — насчет худобы Пташки — и ему тотчас же стало стыдно. Ну правда же. Она отощала, как голодная кошка, которую под осень нерадивые хозяева выкинули за дверь. «Что? Что она спросила? Кажется, где он находится…»       Сандор так концентрировался на том, чтобы представить, как она там — на другом конце вселенной — держит свой дурацкий телефон возле уха (а над этим самым правым ухом у нее родинка — та, что похожа на крошечное зерно, прилипшее к виску), что уже не понимал смысла слов.  — Да нигде. Просто встал в зоне отдыха посреди загребучего снегопада и вот, звоню тебе. «Ага, звоню тебе после того, как почти силком заставил себя набрать твой номер. Если бы не идиотские сны и посторонние авансы чужих баб — и не позвонил бы…»  — На ночь останавливаться не будешь?  — Нет. Спать я не хочу. Лучше ехать. Я-то дрых все ночь. В отличие от тебя…       Да уж, хватит с него грез. Чем больше он будет желать увидеть ее во сне — тем меньше вероятность того, что Пташка ему привидится. Стоит ее отпустить — и из снов, и так. Иногда выпустишь птицу с ладони — а она сама вернется… Свобода — это всегда выбор. Если только ее не навязывать…  — Да, меня срубает. Сейчас буду ложиться… Сандор? «Ну кто еще может так произносить его имя? Как будто это первое и последнее слово на этой земле…» И это именно она виновна в чудесном превращении Пса Джоффри в Сандора Клигана. Был ли он ей за это благодарен? На этот вопрос у него не было однозначного ответа. И да — и нет. Быть Псом было проще. Быть Сандором — ярче. И больнее. Все, что он считал отмершим, вдруг ожило: уже не зудом фантомных болей, но новыми ощущениями — страстью, желанием счастья, неподвластной его контролю любовью, самыми идиотскими и самими жуткими страхами — не за себя, а за нее…  — Да?  — Спасибо за подарок. Он пришелся как раз. Буду носить…       Про что она? Ах да, про это несчастное колечко, что он приобрел ей на тот жуткий день рожденья, сбежав от Серсеи в ближайший ювелирный магазин. Сандор тогда долго сомневался. Денег у него хватало — он уже получил интимные премиальные от хозяйки и мог себе позволить купить и что-нибудь получше. Ювелир выложил перед ним все, что было того размера, который ему был нужен. Сандор как-то, пока Пташка была в ванной в один из их чудесных дней в люксе, померил одно из брошенных ей на тумбочке колечек на себя. То, что годилось ей на безымянный — с трудом налезало ему на мизинец, застревая на второй фаланге.       Ну а в магазине он растерялся. Дарить ей золото? В основном она носила серебро — он не знал, по выбору это, или по причине того, что другого ей никто не предлагал. Серебра в молодёжном стиле у нее и так хватало. Ну не обручальное же ей кольцо покупать? Хотя, конечно, ей такое бы понравилось… Продавец выложил перед ним последние — с витрины. Одно из них почему-то заинтересовало Сандора — хотя ничего особенного в нем не было. Просто что-то вроде серебра с камушком. Разве что летящая птица над неправильной формы кристаллом. Он молча ткнул продавцу в это кольцо. Цена неприятно его удивила. Ювелир пояснил, что да, это именно так, потому что это не серебро, а платина, и аквамарин (какое удачное название для подарка для Пташки) натуральный, а не синтетический. Сандор не стал торговаться и просто заплатил. Даже позволил довольному продавцу накрутить цену за подарочную упаковку. А потом все завертелось, и он напрочь забыл про подарок — и тот так и остался валяться у него в кармане куртки, куда он обычно не лазил и куда перед очередной поездкой сунул новые купленные по пути перчатки. А тут опять — волею судеб, ища треклятые перчатки, нащупал эту несчастную коробчонку. Похоже, кстати, пришлась…  — Хорошо. Не за что. Надо было его тебе раньше отдать…       Горло почему-то запершило. Сандор хотел откашляться, но подумал, что она еще заподозрит, что он растрогался, и не стал. Не стоит выдавать своих слабостей — она и так себя накручивает без надобности. «Ага. Вот оно…» — Мне так плохо без тебя. Просто невыносимо. Когда вокруг люди — вроде незаметно, но как остаюсь одна — накатывает, хоть вой… «Не смей комментировать. Вот просто не смей. Не утешай ее — иначе это кончится тем, что она будет утешать тебя. Была бы она рядом — и слов бы не пришлось говорить. Насколько проще отдавать все на откуп телу — оно само знает, как и что нужно делать. А голос — это только нить. Одна глупая струна, что своим неверным звоном режет слух. На которую нанизываются лживые слова, которые душат и сбивают с толку. Струна, способная перерезать тебе горло — если ее лживое дрожание подберется к тебе слишком близко…»  — Понятно.  — Что?       Пусть лучше так. Она почти плачет. Но Пташка всегда плачет. Она потом успокоится. «Ну да — ага — теперь успокаивать ее некому. Будет учиться сама. Чему только не приходится учиться с такими бесчувственными скотами, как ты…»  — Пташка, не начинай. Ну кому от этого станет легче, а? Ты хочешь от меня услышать то же? Да, невыносимо. Да, тошно. Но мы же про это уже говорили. Так было нужно… «Ври лучше…»  — Я вот думаю и все не могу понять — кому? «Вот, даже она не верит… Да и как можно повестись на эту хрень?» Он и сам себе не верил…  — Тебе, прежде всего. Да и мне…  — Ну, тогда я рада, что тебе угодила… Потому что мне от этого пока не лучше. Он меня почти ничего не осталось. Все улетело в прошлое. Туда, где мы вместе. «Да, моя радость. Там мы и встретимся… Возможно… Если для нас остались еще какие-то шансы… Кончай ныть, безмозглый болван — ты только хуже делаешь, как всегда…»  — Пташка, мне пора ехать. Прости.  — Ты позвонишь завтра?       Незачем. Нельзя этого допускать. Она будет сидеть у телефона — и смысла в этом раздрае не будет никакого. А он будет весь день таращиться на эту гремучую змею — и отдергивать руки от соблазна набрать этот загребучий номер…  — А надо?  — Сандор, пожалуйста! Ну хоть этого меня не лишай! Пожалуйста… «Не надо. Ну не надо. Может, не так резко. Щади ее — не себя…»  — Хорошо, я позвоню в это же время. Наверное, я уже буду возле столицы, если буду ехать в том же темпе… «В этом — и даже быстрее. Это все, что я могу тебе теперь дать — убраться от тебя подальше…»  — Я буду ждать…  — Лучше не надо. Живи, Пташка! Не надо сидеть у телефона. Иначе во всем этом нашем расставании не будет ни капли смысла…       Весь важный смысл, что он нашел, чтобы от нее уйти, теперь таял между пальцами — как хренов снег за окном. Оставались только его слабость — и ее одиночество.  — Его и так нет. Ни капли. Море боли, океан одиночества — и никакого смысла…  — Плыви вперед. Авось найдется… «Что еще умного ты придумал, чтобы себя оправдать, а? Пытайся лучше…»  — Хорошо. Я попробую… но ты звони. Это мой островок надежды…  — Я же сказал. Позвоню. Спокойной ночи, Пташка… «Спи уже. Выключи эту хренову трубку. Зачем тебе говорить с самым дерьмовым лжецом на свете? С придурком, что собственноручно выволок тебя из теплой постели и отнёс на долбаную плаху? Зачем тебе эта подделка, Пташка? Я того не стою…»  — Я люблю тебя… «Молчи. Молчи и не отвечай. Вот тут — совсем нельзя. Твоя любовь все равно ничего не стоит. А для нее стоила даже слишком дорого. Хватит ей уже платить…»  — Пока! Он бросил ненавистный телефон и уставился в темноту. «Любишь ее — молчи. Терпи.» Но седьмое пекло, как же тяжело! Гнусно и невыносимо. «Она уже не твоя. Ты сам отдал ее. Ты сам прогнал ее. Оторвал от себя с мясом, несмотря ни на что — потешил волю. Теперь рвись на флаг свободы, воин. Ни на что другое ты уже не годишься. Рвись на тряпки, чтобы самому себе подтирать сопли. Лети в ночь — ты уже не нужен. Никому, даже себе. Ты перестал быть псом. Ты не захотел быть Сандором. Есть ли у тебя имя? Слабость, глупость — или привычный мазохизм? Обложись всем этим — авось что-нибудь и отыщется… Там, во тьме…» 2.       К четырем часам следующего дня он доехал до указателя, гласящего, что до столицы осталось пятнадцать миль. Глаза уже не глядели, руки не ощущались как свои. От спины попросту ничего не осталось и хрен знает, как бы он справился, не будь в Шевви круизера. Но дело было сделано — неважно какой ценой. Он таки добрался. Теперь надо было найти какой-нибудь завалящий мотель. Все равно какой. Лишь бы там была кровать. Сандор уже был согласен и на тараканов, и на крыс, копошащихся в углах. Все же компания…       Странным образом, гостиница с замурзанной вывеской непонятного содержания оказалась вполне приличной. За стойкой его обслуживал парнишка лет двадцати с ярко-рыжими волосами, весь покрытый веснушками, как кукушкино яйцо. Он уставился на Сандора с самым дружелюбным выражением, спрашивая, чем он может помочь. «Больной какой-то, — подумал Клиган. — Блаженный».       Но все оказалось проще. Парень просто ни хрена не видел. Когда он взялся вводить какие-то данные в компьютер — то для этого напялил очки с линзами такой толщины, что его глаза казались таинственными рыбами, глядящими из пары круглых аквариумов. В какой-то момент клерк взглянул на Сандора, видимо, чтобы сверить его рожу с фотографией — тут было все по правилам, и у него даже взяли паспорт — и физиономия его малость перекосилась. На фотографии тоже, конечно, был виден ожог, но все же не так отчетливо.       Он тут же отвел глаза и покраснел — совсем так, как краснела Пташка, пока жизнь ее от этого не отучила. Даже уши стали, как помидоры. Глупый парнишка. Глупый, но вежливый. Теперь вот не знает, куда себя деть. Парень, меж тем, нервно откашлялся, протянул Клигану его паспорт и углубился обратно в компьютер, параллельно делая громче радио, что играло из небольшого круглого магнитофончика на углу стойки. Сандор вслушался — и едва не застонал. Опять эта хренова песня! Она его просто преследует…  — Вам нравится эта песня, сэр?  — Мгм. Да, наверное. Я не специалист…  — Я просто от нее тащусь. Это так… жизненно…  — Да? Это что-то про религию? Я в этом ничего не смыслю…  — Да нет, что вы — это не про религию. Это про любовь. Я так думаю. Абсолютную любовь к женщине. Мы все верим в разных богов, но когда доходит до такого — мы все равны перед небом, кто бы там ни прятался… Парень пригорюнился.  — У меня еще не было такого… Я еще не испытал таких эмоций…  — Да ты, по-моему, еще не слишком-то и стар, нет?  — Наверное. Но не всем везет, знаете ли… Такое, вообще-то, случается раз в жизни. И не у всех. У вас такое было? Если не хотите, можете не отвечать, сэр. Я не собирался быть неучтивым… Сандор задумался. Было ли? Есть ли?  — Да, у меня такое было. Когда-то…  — Тогда вы счастливец, сэр. Я вам завидую…  — Не стоит. Высоко летишь — больнее падаешь…  — Лучше упасть — тогда точно знаешь, что летел…  — Как скажешь. А как насчет ключа? Извини, друг, устал с дороги…        Парень опять покраснел и, засуетившись, протянул ему очередную пластиковую карточку. Эти хрени срабатывают один раз из трех. И чем им не нравились обычные ключи, хотелось бы ему знать?  — Приятного вечера, сэр. И простите меня за назойливость.  — Да все в порядке. Просто я ничего не смыслю в музыке. «Ничего не смыслю в музыке, ничего не смыслю в любви. И падать мне уже надоело. Но пока не разучился — пора рухнуть в долбаную кровать.»        Кровать для того, чтобы спать. Без снов, желательно. И поставить будильник. На вечер у него назначено. Еще один полет без крыльев. Еще одна попытка оправдаться…