Это было у моря

3.

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь,  — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада». Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа. Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры. Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть». И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим. Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале. Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее». И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая. Вера Полозкова Вечерняя

1. В доме было темно, и под низким потолком коридора висел застарелый запах табака — Санса буквально ощущала на своем лице волны скопившегося наверху дыма, пока шла за Клиганом вперед, туда, где впереди размытым контуром мягкого дневного света виднелись очертания прямоугольника широкой распахнутой двери. Санса прищурилась: все же глаза не слишком хорошо фокусировались на деталях — может, она и в правду перебрала. Нет, детали в пень — важно помнить о главном. Зачем она тут. В какой дыре живет ее экс — не имело никакого отношения к делу. Дом, впрочем, был очень приятный — если не считать слишком низких потолков. После ее любимого улья Сансе любое помещение казалось слишком тесным и душащим. А тут, объективно, было все словно сплющено сверху: вон Сандор, если вытянет руку, то наверняка коснется ею потолка. Санса споткнулась о порожек комнаты, куда они заходили и, нехорошо выругавшись, ткнулась носом Клигану точно между лопаток. Час от часу не легче! Она с трудом вернула себя в исходное положение и сквозь зубы извинилась. Сандор уже отступил на шаг и теперь взирал на нее со странной смесью беспокойства и издевки.  — Ну хорошо, что хоть я шел рядом. А то еще бы нос себе расквасила. Нет, тебе однозначно не надо пить, Пташка.  — Я тебе сказала, не зови меня так. Пташки давно нет.  — А кто есть?  — Я, — Санса икнула — (боги, только не это!), — Принеси мне воды, пожалуйста.  — И это только подтверждает вышесказанное о том, что тебе нельзя пить, барышня «не зови меня так». Сейчас. А ты сядь, что ли, пока не разнесла мне всю гостиную.  — Не хочу. Если я сижу, меня мутит.  — Ванная вон там. Не стесняйся. Если лезет наружу — лучше отдаться порывам.  — Иди в баню. Ничему я не буду отдаваться. Много ты в этом смыслишь! Лучше воды дай. Холодной. Он ответил ей из кухни, примыкающей к гостиной: их разделяла только занавеска из грубой ткани типа джута. Санса подошла к проему двери и пощупала бежевую штору. Она иногда использовала такую материю для своих работ. Писать на ней было хорошо: портреты получались особенно фактурными, а вот грунтовки и льняного масла уходило немерено — ткань здорово забирала воду и потом вставала колом.  — В алкоголе, как ты помнишь, я смыслю как раз прилично. И по стажу, и по роду деятельности. В остальных отдачах — чуть меньше, тут ты права. Но это не имеет отношения к теме разговора. Ты, небось, пила и не закусывала. Или закусывала шоколадками? Или еще хуже — закуривала?  — Ничего подобного. С чего ты взял?  — Потому что все бабы так пьют. Особенно юные девы. Это же не эль тебе — лакать кружками. Что, у тебя в доме еды не было? Ну, на худой конец, разбавила бы водой — тоже вариант. Так нет — креплёное вино выхлебала, как сидр какой-то. Ужас!  — Ты же мне его подарил — ну тебе-то что? Как хочу, так и хлеблю. Хлебаю, то есть. И вообще — я не хлебаю, а пью. Она подошла к стене, завешанной разными фотографиями — едва ли их делал Сандор. Скорее всего, это наследие старика-винодела. Тут были снимки со всей страны. Дороги, трассы, странные виды. На парочке черно-белых: группа бородатых брутальных патлатых байкеров. Среди них обнаружился и ее старый знакомый — тогда он был худой, поджарый, как гончая, с цепким взглядом очень светлых глаз — единственный из группы стриженый почти под ноль. Интересно. Она пошла дальше. На одном из цветных снимков опять заметила молодого еще винодела — уже с женщиной, явно старше его, с длинными черными по тогдашней моде разделенными прямым пробором волосами. Он смотрел на нее — она в объектив — и словно одновременно в никуда. Очень глубоко посаженные синие глаза и всезнающая улыбка: то ли святая, то ли ведьма. Неудивительно, что юный байкер ради такой бросил трассы и изменил малютке-Харлею.  — Да что ты там возишься? Как звали старика винодела?  — Чай тебе завариваю. От воды тебя точно вывернет, специалист ты наш по выпивке. Его звали Венделл. Венделл Корвен.  — Ага. А кликуха байкерская была?  — Он мне не сказал. Я потом сам нашел — среди старых писем. Резак его звали. За что уж — не знаю. То ли за стрижку, то ли за взгляд.  — За умение говорить правду. То, чего тебе так не хватает. Клиган выглянул из- за занавески.  — Это еще что за наезд? Или ты уже начала обличать? Знаешь что, дай-ка я тебе и вправду налью холодной воды — пусть мозг прочистится. Когда это я тебе врал?  — Если я начну перечислять, мы до утра не закончим. Погоди, а это что? Со стены на нее глядела ее собственная фотография времен школы. Она была сделана еще до смерти отца. Явно отретушированная и увеличенная, загнанная под стекло в серебряную рамку. Это та самая, про которую говорила тогда Арья? Но прошло столько лет — какого хрена она тут делает? Клиган, наконец, вышел из кухни и, не глядя, сунул ей здоровенную тёплую кружку с чаем.  — Ничего.  — Вот оно и вранье — а ты еще посмел что-то там вякать! Зачем я тут вишу?  — Забыл снять. Но это никогда не поздно сделать, — он снял рамку со стены и бросил на темно-коричневый кожаный диван, — Забери это с собой, когда будешь уезжать. Мне без надобности. И это тоже. Санса бросила взгляд на вторую картинку, висевшую рядом с ее сорванным портретом. Ее старая зарисовка — девочка на море. Тоже под стеклом, в деревянной на этот раз рамке.  — Это я не хочу. Мне не нужно. Я же тебе ее подарила. А ту ты украл.  — Мне не нужны твои подарки. Можешь присовокупить ее к следующей своей выставке — под названием «Бесплодные мечты юности». И ничего я не крал. Просто взял из архива. Ее бы выбросили — за ненадобностью. А это — часть моей истории.  — Никакая я не часть истории. Тем более твоей, — По лицу Клигана было видно, что это заявление его задело — он даже дернулся — как в былые времена. Но потом быстро взял себя в руки — лицо вновь стало бесстрастной маской, взгляд не выражал ничего, кроме скуки. — Хорошо. Я тебя вырежу. Скальпелем. Забирай свои картинки, выкладывай, что ты там хотела, и проваливай. Легко сказать — выкладывай. А в голове пусто, и только зависает вопрос про картинки — зачем, зачем? Санса решила для себя, что, видимо, из ностальгии. Хлебнула чаю — тот был горячий и крепкий — до такой степени, что наворачивались слезы. Сандор ушел к окну и глядел оттуда на расстилающиеся кругом поля. Санса огляделась еще раз, словно в комнате могла найтись какая-то вещь, что ее воодушевит на дальнейшие разборки. Таковой, естественно, не обнаружилось, и Санса, сев на краешек дивана, все смотрела, смотрела на то, как по стене ползет блик от стекла — боги знают, сколько времени прошло. День клонился к закату, Сандор так и стоял у окна, не оборачиваясь, а она цедила чай и по кусочкам собирала свои обвинения в трезвеющей голове. — Знаешь что, дорогая, ты либо начинай сейчас свои обвинения-разговоры, либо давай я свезу тебя домой. Все это пока лишено для меня смысла. — Хорошо. Объясни мне про то письмо. — И вот охота тебе копаться в таком старье? — Клиган раздраженно дернул плечом. — Сделано, так сделано. — Но зачем? — Да ни зачем. Иногда люди делают для того, чтобы просто сделать. Потому что они такие. Глупые, слабые, трусливые. Подставь себе, что хочешь. Я мог бы обвинить твоего дядюшку Таргариена, будь он неладен… — Он умер. — Умер? Не могу сказать, что расстроен. Скорее, твою тетку жаль. Она так и растит твоих братьев? — Только Рикон там живет. Остальные уже выросли. Как я. Разбежались по свету. — Понятно. Ну вот, тем более. Мог бы и обвинить его, даром что он покойник. Да, он сбил меня с толку. Что бы я сделал, не попадись он мне тогда на пути? Может, доехал бы до тебя, а может, повернул бы назад сам. Я не знаю. Беда была не в том, что я не мог без тебя жить, а в том, что ты мне была нужна, чтобы прятаться от себя самого. Такое спасение от отражения собственного уродства. А ты отражала меня криво, и я начинал верить, что весь такой, каким ты хотела меня видеть: чуть ли не рыцарь на коне. Но это была неправда. И я и хотел, чтобы ты продолжала меня спасать, и вместе с тем устал от этого. В какие-то моменты мне просто было необходимо, чтобы ты принимала меня таким, как есть: уставшим от жизни бессмысленным циничным алкашом. Но потом понимал, что это невозможно, и продолжал прятаться от всего. Мне было проще отказаться от тебя, чем настаивать на своем. — Но я и принимала тебя таким, какой ты был! — это было так несправедливо, что Сансе захотелось его просто прибить. — Неправда. Ты придумала себе образ и уцепилась за него. Временами, когда становилось по-настоящему жарко, ты вроде как могла разглядеть и истинное мое лицо, но потом опять бралась за свои баллады, картинки и прочее. Как ты могла меня принимать, какой я есть, если ты толком меня и не знала? Да что там, седьмое пекло, я и сам, по сути, себя не знал! — Иногда не надо знать, — горько бросила Санса. — Иногда достаточно чувствовать. — Не стану спорить. Мы смотрим на это по-разному. Как и на многое другое. Да, с чувствительностью у меня всегда были проблемы, но на этом уровне я шарю. Что бы я ни чувствовал, что бы ни чувствовала ты, это бы со временем разрушилось — а это было слишком невыносимо. Поэтому я предпочел обрезать хвост. Твой дядя только указал мне дорогу, а уж потопал я по ней сам. — А кстати, что там произошло, с Рейегаром? Мне ведь так и не сказали… А из очевидцев теперь остался только ты. — Что произошло? — Сандор открыл окно и закурил, присев на низкий подоконник.— Да ничего. Я приперся к твоему дому — к их дому. Тарт дала мне адрес и вывела по карте туда. Хотел посмотреть, как ты живешь — мне было важно иметь в голове хоть какой-то конкретный образ. А там он — весь такой в белом сиянии, эффектный, с развевающимися волосами — аки посланник небес явился. Умел произвести впечатление этот твой дядюшка. Санса усмехнулась: — Да, пожалуй. Никто из его детей это не унаследовал. Говорят, его племянник, сын Дени, его напоминает. Его и назвали в честь Рейегара. Сандор взглянул на нее без особого интереса — А остальные на что похожи? — На Старков. Не внешне, конечно. По сути. Еще непонятно, что из себя представляет малютка Висенья — но что она упертая, как пень, это я заметила. — Тогда точно в Старков. И ты, и твоя сестра — это что-то феерическое по части упрямства. — Ты еще Рикона не видел, — засмеялась Санса. — Ну, да ладно. Так что дядя? — Он мягко намекнул, что мне с тобой рядом не место, и что я порчу тебе жизнь. Я сам так думал и согласился. Он попросил — потребовал, по сути, чтобы я тебя не дергал — что ты только успокоилась, а тут опять. Разрешил мне на тебя посмотреть. Сказал, что время наше еще не пришло. — И ты обещал ему… — Да, да. То самое треклятое обещание, про которое было так много споров. Потом я поехал к твоей школе. Это было как испытание на прочность. Ну, и вот. Там была ты. Я почти сорвался — ни обещания, ни доводы похмельной головы уже не удерживали, но появился этот мальчик — как там, зяблик, что ли? — и это меня охладило. — Зяблик? Чем он тебя так напугал? — Не напугал, а вернул на землю. Он подходил тебе больше. — Тебе не кажется, что это должна была решать я, а не ты, не Рейегар, не звезды небесные и так далее? Это была моя жизнь — а почему-то все, кому ни лень, моделировали ее, как хотели… — Санса раздражённо вскочила, расплескав остатки чая на штаны, и зашагала вдоль дивана, как встревоженная кошка. — И что это за манера у мужиков прятаться от возможных конкурентов? Да я бы ни в жизнь… — Что бы ты стала — выцарапывать сопернице глаза? — Да хоть бы и так! Ну, все какая-то реакция. Так нет — прячетесь за стеной, подглядываете, как мыши из норы, потом делаете неправильные выводы и садитесь сами себя жалеть. Моя преподша как-то сказала, что мужчина не дуб, а плакучая ива — дай только повод. А он из без повода себя пожалеет — на всякий случай… И как она была права! Зяблик был болен — у него был диабет и еще сто разных болячек. Он в итоге и умер от них. Я просто его жалела. — Ты всех жалела. Типичное бабье — найти что-нибудь отвратное и приголубить. Материнский, блин, инстинкт играет! — Тебя я не жалела. Тебя я любила. Но тебе больше нравилось думать иначе. Да и любви, по сути, не было с твоей стороны. Это ты меня жалел, если на то пошло. Если нет — то как ты мог после всей это нервотрёпки, после разлук, смотреть на меня из-за угла и не пойти навстречу? Как, скажи ты мне? Я не понимаю. — А я и сам не понимаю. Меня держал страх. Возможно, я боялся ответственности, которую повлек бы за собой мой шаг. И дело совсем не в слове, и даже не в Зяблике. Хотя нет. Зяблик все же сильно подгадил. — Идиот! Какие же вы все кретины с этой вашей ревностью и с комплексами! И ведь ты не один такой — это вообще ваше, мужское. Из-за этого же самого я рассталась со своим последним парнем. Из-за тебя. — Что? — Да то, — Санса поставила кружку на плетеный журнальный столик и начала вытаскивать из тесного кармана брюк собственные сигареты и зажигалку. Прикурила, села на диван и продолжила, хмурясь и размышляя, стоило ли вообще об этом говорить: — Я где-то год встречалась с братом Маргери Тирелл, Уилласом. Он был всем хорош: умница, интеллигент, симпатяга. Он к тому времени уже закончил университет и занимался какими-то своими историческими исследованиями на дому. Он хромой — в юности получил травму, упав с коня. Это нам ничем не мешало — а вот твой образ якобы в моей голове — да. Он ревновал меня к прошлому, как безумный. — Угу. Так и повод был. Зачем ты устроила этот бред с выставкой? — Затем, что это мое — мое искусство. Твой образ терзал меня — и я отображала то, что меня терзает. А Уиллас думал, что я занимаюсь сравнениями его и тебя и нарочно ему леплю твое лицо на каждой своей картине. А это было просто выше меня. В искусстве темы порой не выбирают, они сами ложатся на бумагу. Это как отражение в зеркале. В тот период я была полна тобой — и, соответственно, отображала это. Мне это было необходимо. А он устраивал мне гаденькие сцены ревности и требовал, чтобы я уничтожила свои работы. А после выставки — и подавно пошло вразнос. И я ушла, и не жалею. Я имела право на то, чтобы не отказываться от своего прошлого. И отстояла это — хоть бы и ценой выгодного брака. — И стоило оно того? — Оно всегда того стоит — если оно настоящее — помнишь? Где у тебя пепельница? — На кухне. Я здесь редко сижу. Стряхивай в окно. Я отойду. Они поменялись местами: Сандор сел в кресло в углу, а Санса, задрав колени, устроилась на подоконнике. Они обходили друг друга по широкой траектории — словно боялись оказаться рядом. Санса отметила про себя, что это странно, но происходило, похоже, совершенно бессознательно для обоих. Впрочем, может, Сандор делал это нарочно. Этого она не знала. — Знаешь, смешно то, что из-за этой твоей выставки я тоже остался без партнера. Я должен был посмотреть — когда узнал. Сорвался, поехал, а когда вернулся — ее не было. — Вполне заслуженно, полагаю. Ни там, ни тут. Ты, конечно, не предупредил свою партнёршу, да? Все исподтишка. Втайне приехал, втайне смотрел. А твое присутствие на выставке как раз и спровоцировало скандал с Уилласом. Он решил, что это я тебя пригласила. — Ты знала, что я там был? Санса от души рассмеялась. — Боги, Сандор, я же не мешком пыльным по голове треснутая и не слепая! Тебя не заметить — это надо очень стараться. Впрочем, первой тебя заметила Арья. — Вот же заноза в заднице, воистину! И как ты ее терпишь? — Так же, как она меня. С трудом. Но у меня нет выбора — она же мне сестра! — Если ты меня видела, то почему не подошла? Ты же ко всем там подходила… Санса вскинула на него глаза. — А то разве не очевидно? Не подошла, потому что это была твоя очередь. Ты ни разу не сделал шаг мне навстречу. Ни разу за всю нашу историю. А я все время ждала его. И даже тогда. Но ты его и там не сделал, как и до этого, у школы. Ты готов был проехать половину страны — и отступить в последний момент. От этого я не могла нас спасти. Тогда я решила для себя, что спасать я больше никого не буду — это слишком бьет по нервам и не окупается. Кто хочет спастись, будет работать над этим сам. Несмотря на предысторию, на шрамы, на ожоги и все прочее. Это в руках каждого из нас. Я сделала себя заново — после того, как потеряла все. Значит, и у других есть на это силы. — Это не факт. С силами у каждого по-разному. Не надо всех судить по себе. У тебя всегда был стержень внутри — а у других может его и не быть. Ты рассуждаешь, как девчонка с приступами максимализма. — Когда ты попадаешь в жерло вулкана, стержень, поверь мне, уже не важен. А дальше — вперед, ваяй себя, как хочешь. Если хочешь, конечно. — И ты наваяла? Стальная ястребица с алмазным клювом? — Где-то так. Вышло не так плохо, я считаю. — По твоей манере вождения я бы этого не сказал. Вон и тебя приходится спасать, к вопросу о — хочешь ты или не хочешь. — Включил рыцаря, которым ты не являешься, по собственному же твоему признанию? Ага. Ну-ну. Спасать, когда другой упирается — удовольствие так себе… — Очень смешно. Каждому свое, Пташка. Спасать — одно удовольствие, а не спасать — другое. Санса выбросила сигарету в окно и, не отрывая взгляда, смотрела, как оранжевый огонек медленно умирает на уже высохшей после вчерашнего дождя почве. — Оба они так себе, — она взглянула на Клигана — его почти уже не было видно в наползающем сумраке ночи. Просто силуэт в кресле — незнакомец. Лишь лицо периодически подсвечивалось слабым светом от сигареты, когда он затягивался. Куда же он стряхивает пепел — на пол, что ли? — Каждый выбирает для себя. В меру испорченности. А что касается ревности — ну, это тоже, по-моему, индивидуально. Ты, между прочим, тоже не стала за меня бороться, когда получила мое треклятое письмо. Санса аж подскочила на месте. Предполагалось, что она должна была еще и бороться? Да он просто издевается! — Ты что, совсем? Ты написал мне, что сам — сам решил меня бросить. Что уже сделал выбор в пользу другой. Что же я должна была делать — ползти на брюхе, умолять взять меня обратно? Это же не было мое предположение, основанное на моих фобиях — это был факт, о котором ты сам меня известил. Я стояла перед тобой безо всякого щита, без всего — какая есть, а ты со всей дури вдарил мне по лицу! И ждал, что я буду тебе после этого целовать руки? Пытаться тебя спасать? Это что-то феерическое! — Ты должна была понимать, что никого не могло быть, кроме тебя. После всего, что было говорено, что было прожито — из-за одной идиотской писульки ты забыла все, что шло до. — Проблема была в том, что я тебе верила — до того момента. Если ты сказал мне, что я тебе больше не нужна, и что мое место заняла другая — я это приняла, как бы больно мне ни было. А мне было — уж поверь. А когда я узнала, что ты все это придумал — вроде того, поглумился — я не могла не отомстить. И я отомстила. И не жалею. — Ну вот. Наконец мы пришли к последнему акту этой истории, — Клиган встал. — Ты думаешь, что я не въехал, что это была месть? Это было слишком очевидно. Но в тот момент — нет. Не для меня. Та встреча была как ответ на все мои молитвы. Я здорово изменился к тому времени — так я думал. И подумал, что твое появление — это как откровение, как подарок судьбы за мои старания. А оказалось — это была месть, продуманная. Отлично сыгранный спектакль — ты прекрасная актриса, Пташка. Ты меня просто размазала по стенке. Это было слишком жестоко. И момент был исключительно удачный. Я понимаю, почему ты это сделала. Понимаю, что я это заслужил. Но увы, ни забыть, ни простить я не могу. После этой ночи все, что было во мне хорошего, что ты смогла вытянуть из прошлого — умерло. А что возродилось — не твоя заслуга. Поэтому и разговор этот не имеет смысла. Как есть, так и есть. Все перегорело, ушло в землю и там истлело. Поэтому мне не нужны ни твои фотографии, ни твои подарки. Каждый из нас идет по своему пути, и пути эти не пересекаются. Мне хочется верить, что у тебя как-то где-то все получится. Но ко мне это уже не имеет никакого отношения… — Совершенно согласна. Надо было замкнуть круг. Теперь я знаю. Спасибо за правду. Отвезешь меня домой? А то что-то уже поздно. — Знаешь что, подожди часок. Что-то давление, похоже, шалит — у меня иногда бывает. Боюсь сейчас садиться за руль. Хочешь — там есть комп и даже телевизор. Я его, правда, сто лет как не включал. — Нет, я лучше бы полежала. Можно использовать для этой цели диван? — Там есть еще одна комната, гостевая, типа. Вообще, если хочешь — можешь остаться на ночь, по старой памяти. Белье, кажется, есть в шкафу. У меня редко бывают гости. Я думаю, мне тоже лучше принять горизонтальное положение, прости. Голова дурная. Я покажу тебе спальню. Санса встала с подоконника и прикрыв окно, потащилась вслед за Клиганом в коридор. Тот открыл одну из дверей и, не заходя в эту комнату, прошел дальше. Санса поняла, что это, видимо, и была гостевая. Зашла туда, не зажигая свет. Услышала, как в отдалении хлопнула дверь. Щелчок замка прозвучал, как пощечина. Она притворила свою, села на застеленную пестрым одеялом кровать и закрыла лицо руками. Вот тебе и разговор. Иногда лучше не трогать былое — иначе оно может тебя и утопить. Эта волна была слишком тяжела. Такую не перепрыгнешь — даже собравшись с силами. Санса подумала, что для всего этого даже у нее сил было недостаточно. Как всегда, она себя переоценила. 2. Санса сидела на кровати, поджав под себя одну ногу, огорошенная, в полнейшей растерянности по поводу того, что теперь предпринять. Сумерки почти залили тесное помещение, в котором была только кровать и небольшой шкаф в углу. Возле незанавешенного окна странным призраком горбатился торшер. Санса перекатилась через матрас и попыталась найти выключатель на гладкой, отполированной поверхности деревянной спиральной «ноги» лампы. Она не любила темноту. Как и окна без штор. Наконец ей удалось нащупать заветную кнопочку — на шнуре на полу: для этого она почти сползла с края кровати. Слезать на пол ей не хотелось — постель казалась единственной надежной опорой в этом незнакомом месте, — остальное тонуло во мгле и было слишком зыбко. Комнату залил желтый свет, тени скакнули в углы и затаились, серая мгла за окном превратилась в слепую черноту. Санса сидела и таращилась в стекло, что отражало ее бледную физиономию с растрепанными волосами. Надо было собрать их в пучок, прежде чем пускаться во все тяжкие. Обычно она собирала космы в хвост или заплетала в косу — так было удобнее работать и не было риска вымазать вечно свисающие куда не надо пряди в какой-нибудь светло зеленый или бордовый. Но сегодня ей хотелось хотелось выглядеть красивой — чтобы этому придурку стало еще досадней. Санса помнила, как сто лет назад Сандор как-то спросил, какой длины были ее волосы до радикальной стрижки. Тогда ей показалось, что и у него в глазах промелькнуло сожаление на тему обкромсанных кос. Мужики вечно расстраиваются на тему коротких стрижек у женщин, словно выбор стиля каким-то образом меняет природу собственной партнерши, уводя ее прочь от исходной половой принадлежности. Она не раз обсуждала это со Змейками. Ним тогда ехидно бросила, что для мужчин короткая стрижка — признак агрессивности женщины, ее стремлению к роли «самца», хотя на самом деле это не так, и самые страшные мерзавки как раз маскируются под женственными локонами и сложными прическами — явно намекая на сестру Тиену. Обара заржала, как ненормальная, а Сарелла, трогая свои каштановые густые волосы, стриженные «под горшок», заявила, что в следующий раз побреется налысо — пусть, дескать, ее боятся. У Сансы к тому времени ее рыжая копна уже доходила до плеч, но стричься она не собиралась. Ее волосы — хватит на них отыгрываться. Когда надо — она их распускала, когда нет — всегда можно было воспользоваться нехитрыми приемами изменения внешности — заплести, завязать, спрятать. Ее рюкзак со всеми соответствующими предметами вроде резинки, накрученной на ручку дорожной щетки для волос, спокойно лежал в усадьбе. Оставалось причесываться пятерней, или вообще плюнуть на это дело. Ей было, в общем, все равно, а Сандору, как выяснилось, не было никакого дела ни до ее волос, ни до чего бы то ни было, с ней связанного. Все это бред, и ей просто надо найти белье и лечь спать. Голова начинала побаливать, во рту был пренеприятнейший вкус, но на кухню идти не хотелось — в коридоре было темно, а где зажигался свет, Сансе было неизвестно. Еще разобьет чего-нибудь — лишний повод для издевки со стороны этого дурня. Была охота! И так потерпит. А вот белье, назло ему, таки постелит — пусть потом стирает! Ага, а красотка Джейла все выгладит и ленточкой перевяжет. Или собственной подвязкой… Мерзость какая! Санса с досадой отвернулась от собственного отражения и слезла с матраса в сторону гардероба. Места было так мало, что выдвинутый ящик упирался ручкой в изножье кровати. Санса заметила, что мебель, как и лампа, была выполнена в одном стиле и, похоже, была самодельной. Во втором ящике сверху обнаружилась пачка чистого белья с вышивкой. Санса, обстоятельно все вытряхнув, застелила кровать. Даже все три наволочки надела — пусть потом хозяин помучается, снимаючи. Сбросила брюки, залезла под холодную жесткую простыню, до самого носа укрывшись тяжелым шерстяным полосатым слегка отсыревшим одеялом. Спать не хотелось совершенно, однако Санса годами боролась с бессонницей и почти ее победила. У нее были свои методы. Надо было выспаться — особенно после этой глупой попойки. Если надо, значит, она заснет — и точка. Санса погасила свет, не обращая больше внимание ни на черное окно, ни на пересохший, жаждущий воды рот, закрыла глаза, вытянулась в струну и заставила себе расслабиться и перестать дрожать. Никаких мыслей, никаких сожалений. Она летела в никуда, мимо времени и вселенной. Звезды, птицы, тучи. Никакого моря, никакого шторма. Одной спать приятнее — вся кровать только для тебя. Никто не храпит, не утягивает одеяло. Не лезет с ненужными ласками, с нелепыми поцелуями, впрягаясь в которые, надо размышлять, хорошо ли ты почистила зубы перед сном и что ты ела на обед. Никто тебя не трогает. Не обнимает. Ты никому не нужна. Никто не нужен тебе. Это честно. Это просто. Как в могиле… Она проснулась, не понимая, сколько времени прошло — в чернильной мгле, что скрыла из глаз любой намек на завершенность пространства. Окно слабо освещалось снаружи далеким светом фонаря, качающегося на ветру. По потолку прыгал бледный блик. Сансе стало жутко, но она все лежала в той же позе, как и заснула — на спине, вытянувшись, руки вдоль тела. Внезапно она поняла, что именно ее разбудило — ей безумно хотелось в туалет. Ну да, вино, потом еще большая кружка чаю, что ей всучил Клиган. Лучше не зажигать свет и подождать, пока сонные глаза привыкнут к темноте. Тогда авось она доберется до ванной, не разбив себе лоб и не расколотив половину рамок на стенах. Санса, сжав зубы, потерпела еще пять минут, считая в обратную сторону, пока не дошла до нуля. Потом медленно, чтобы не сбивать с медитации бунтующий организм, сползла с кровати в сторону предполагаемой двери, тихо прошлепала вперед, держа руки перед собой, и через два шага наткнулась на металлическую ручку. То, что она и искала. Теперь в коридор, кажется, первая дверь направо. Санса скользнула рукой по нижней части картинок, висящих в ряд, потом нащупала край дверного проема. Ну, вот. Свет включался справа — это была ванная. Уф! Справив свои дела — как только она выдержала, Иные знают — Санса тихо, как могла, спустила воду и глянула на себя в узкое зеркало, висящее над раковиной. Волосы сзади сбились в колтун, лицо бледное, под глазами мешки. Прелесть. Вот нафиг было пить? Удовольствие так себе — а последствия еще хуже. Но хоть голова после тяжелого сна прошла. Она осмотрелась. За занавеской скрывалась душевая, над раковиной, на маленькой полке — зубная паста, одеколон, бритва. Одна щетка. Очки — боги, неужели он уже начал слепнуть? Сколько ему вообще лет? Санса села на крышку унитаза и принялась считать. Никак не больше тридцати трех — что-то рановато. Вероятно, наследственность. Или излишества. Вот и давление тоже скачет по этой же причине. Кому вообще нужна такая развалина? Ей — точно нет. Однако, стоило привести себя в порядок. Она умылась, освежила рот обнаруженным в стенном шкафчике полосканием с мятой, потом залпом выпила стакан воды — благо, емкость была, занятая зубной щеткой Сандора, которую она выкинула на полку. Что было делать с волосами, было неясно. Потом ее осенило: она помоется. А вытереться можно и простыней. До этого, впрочем не дошло, — в глубине второго стенного шкафа обнаружилась стопка чистых по виду полотенец. Взяв одно, Санса сбросила одежду и залезла под душ. Вылила на себя половину Сандорова шампуня, пахнущего — ах ты, цаца — яблоком и корицей. И кто ему выбирает косметику, Джейла? Тщательно промыла спутанные лохмы, раздирая их пальцами. В глаза попало мыло, и Санса долго стояла, подставив лицо под струю горячей воды. Она почти потеряла счет времени. Когда обнаружилось, что поток стал менять температуру — видимо, она слила весь накопительный бак — Санса закрыла кран и вылезла наружу. Все вокруг запотело, как в бане, а на полу образовалась приличных размеров лужа — она не полностью убрала занавеску внутрь душевой подставки. Лужу она вытирать не стала — сама к утру высохнет. Отжала влажные волосы, протерла ладонью плачущее зеркало: оттуда на нее глянуло посвежевшее, с пылающими от горячей воды щеками лицо. Так-то лучше. Завернувшись во влажное полотенце, Санса подхватила в кучку одежду и зашлепала обратно к себе. Дверь она оставила открытой — это была единственная открытая дверь в коридоре. Промахнуться было сложно. 3. И все же, она умудрилась это сделать. Комната, в которой оказалась Санса, была больше. На окнах висели плотные шторы, а в одну из розеток в углу был воткнут маленький фонарик-ночник: из тех, что сами включаются, когда в помещении становится темно. Это была спальня Сандора, и сам он, по своей старой привычке — она вспомнила только сейчас — спал на спине, подложив под голову руку. Она почти забыла, как он выглядит обнаженным. Картинки приходили к ней только когда она писала — и уходили, как только кисть или карандаш покидали ее пальцы. Санса стояла в дверях и смотрела. Это, конечно, был не Уиллас. Тот исходно вообще вызвал у нее неприятие, граничащее с отвращением, и Санса поблагодарила Семерых, что в свое время не приняла предложение Зяблика. Уиллас был неплохо сложен, но он безобразно сутулился, даже спина казалась искривленной — за счет проблемы с ногой. У него были светло-каштановые волосы, почти песочные, а на груди рос странный прямой белесый пушок, что каждый раз вызывал у Сансы содрогания. И он брил себе подмышки. Это было настолько нелепо, что Санса просто не знала — плакать ей или смеяться, когда узрела весь процесс в ванной. Когда она спросила Уилласа, сдерживая ехидные фразы, что лезли ей в голову, зачем он это делает, тот, даже вроде как обидевшись, пробормотал, что так гигиеничнее, и что мама приучила их всех четверых делать так с подросткового возраста. Санса не выдержала тогда и спросила, а где еще он себя подбривает, после чего Уиллас не сказал ей ни слова в течение часа и даже в кровати отполз от нее на максимально доступное расстояние, оставшись почти без одеяла. Только исключительно непристойные ухищрения ее по части секса заставили его сменить гнев на милость. Больше эта тема никогда не поднималась, но, наблюдая Уилласа с одноразовым станком, прилежно разглядывающего собственную подмышку в зеркало, Санса каждый раз уписывалась со смеху, прикусив язык. Сандор такими проблемами явно не заморачивался, что, на взгляд Сансы, его совершенно не портило. С годами люди обычно грузнеют, а он, похоже, наоборот стал стройнее — что выходило из ее спутанных воспоминаний. Возможно, это было как-то связано с тем, что он бросил пить — но теперь тело его, наполовину прикрытое одеялом, казалось более поджарым и мускулистым. Санса подумала, что, пожалуй, ей стоит уйти, и что таращиться вот так на спящего мужчину — который ее знать не хочет — напомнила она себе — глупо, да и вообще, он мог проснуться. И что она тогда скажет? Тем не менее, она продолжала стоять и подпирать дверь. Одна ее половина тащила ее, как натянутая до предела резинка, привязанная к кровати в гостевой. Другая безнадежно рвалась вперед — под это небрежно свешивающееся на пол одеяло. В объятья этого спящего мужчины. Ее первого. Единственного, которого она реально хотела. Уиллас был потребностью ее интеллекта. Зяблик — птенцом, которым она заполняла нишу своего материнского инстинкта. Про Маргери и вспоминать не хотелось, хотя из трех имеющихся этот опыт был наиболее провокационным и заставил Сансу задуматься — а вообще, стоила ли игра свеч? Но когда она сейчас стояла тут, то понимала не умом, а всей своей сущностью — да, тысячу раз стоила. Игра-то, может быть, и стоила, а вот унижаться перед ним она не могла. Он ясно дал ей понять, что все, что было в прошлом — перечеркнуто. Что она его больше не интересует. Сказал, что ни простить, ни забыть не может. И запер эту треклятую дверь — ей в лицо! Постойте, дверь он запер — так как же она тогда вошла? Ходил в сортир или мыться и забыл? По привычке просто захлопнул дверь — он же один живет… Нет, дверь была открыта. Значит, передумал? Что это — небрежность, пренебрежение к тому, что она тут, или же весьма недвусмысленный намек? Все это было так запутано, что Санса почти топнула ногой от злости. Нафиг все эти сложности! Она взрослая женщина. Перед ней мужчина, которого она хочет. Хочет — значит возьмет. И потом посмотрим, что он там скажет насчет забыть. Если он сам не может забыть — она его заставит. Ей уже не шестнадцать, и опыта в альковных делах у нее прибавилось. В колледже ее завкафедрой всем время твердила, что единственное реальное сравнение, что толкает человека вперед — сравнение с самим собой в прошлом. Если Сандор сравнит ее с тем, что она из себя представляла пять лет назад, она не сможет проиграть. И она не проиграет. Поэтому можно смело идти ва-банк. Санса бросила на пол грязные вещи и прикрыла дверь. От громкого щелчка Сандор проснулся и с недоумением уставился на нее. — Пташка? Что ты тут делаешь? Какого Иного? — Молчи. Ты позвал — я ответила. Похоже, нам предстоит небольшая работа по корректировке твоей памяти. — Что ты имеешь в виду? — То и имею. Не можешь забыть — я тебя заставлю. Она опустила руки, позволив полотенцу упасть. Тряхнула мокрыми волосами, чтобы они рассыпались по плечам. Сандор едва слышно выдохнул и продолжал, слегка нахмурившись, смотреть на нее. Взгляда, впрочем, он не отводил. Санса восприняла это как положительный ответ и шагнула вперед, к кровати. Стянула с него одеяло — что бы он там сейчас ни думал, а плоть брала свое. Он хотел ее так же, как она жаждала его. Еще секунда — до долгожданных мнущих ребра объятий. Какой к Иным Уиллас! Теперь она дома, вернулась к истокам — замкнула круг, откидывая голову на смятую подушку, принимая его в себя. Он запустил ей руку в спутанные волосы, еще сильнее отклоняя голову назад, и жадно, почти грубо поцеловал в шею. От этого прикосновения Санса тут же кончила, но продолжала вести его — долго, до собственного и его изнеможения, пока движения не стали почти механическими, а плоть не потеряла чувствительность. Наконец он тоже дошел до пика, вжимая ее всем весом в матрас, сжав зубы и царапая ей щеку отросшей щетиной. Она болталась на грани второго оргазма, когда он замер, резко откатился в сторону, подтянул к себе одеяло и отвернулся к стене. Все закончилось. Санса не знала, что означает это его поведение, но что-то ей подсказывало, что желаемого результата она не добилась. Возможно, стоило встать и уйти. Но это было бы слишком похоже на то — четыре года назад. Поэтому она лишь завладела вторым краем одеяла и, свернувшись калачиком, заснула. Санса проснулась на рассвете — и вспомнила, что и раньше они оба спонтанно и одновременно пробуждались, когда вставало солнце, и встречали его собственным гимном жизни. Она перекатилась на спину — Сандора рядом не было. Что, это значило, что на этот раз сбежал он? Тоже еще, ассиметричный ответ. Санса приподнялась на локте и глянула на часы, стоящие на его тумбочке. Половина седьмого. Можно было еще поспать — спешить ей некуда. Она услышала шаги и оглянулась в сторону двери. Куда он там ходил голый — отлить? Санса хмыкнула и поудобнее устроилась на подушке, наслаждаясь зрелищем. Все таки мужчина должен быть похож на мужчину, а не на макаронину с членом. Сандор бросил на нее беглый взгляд и отвел глаза. Обошел кровать и сел со своей стороны, запустив руки в растрепанные со сна волосы, словно о чем-то размышляя. Санса смотрела ему в спину и все думала — стоит ли вылезать из-под одеяла и приближаться к нему? Хотелось обнять его за плечи, прижаться щекой к шее, туда, где сейчас болтались темные подстриженные пряди. Заглянуть ему в лицо — тогда она поймет, о чем он думает. Но не будет ли это слишком нежно? Признаком слабости, откатом назад? Ну, нет. Не для того она вчера старалась. Санса едва слышно вздохнула и осталась на месте. А он так и продолжал сидеть добрых пять минут, не оглядываясь. Потом внезапно потянулся к ней: Санса и сообразить не успела, что происходит, как он развернул ее к себе спиной, откинул одеяло и взял ее сзади — резко, почти болезненно. У нее никогда раньше не было ощущения, что ее трахали — так вот, сейчас оно возникло. И это не было приятно, что бы там ни говорили Змейки. Это было унизительно и обидно — Санса ощутила себя почти вещью, неодушевленным предметом, дыркой. К счастью, все кончилось быстро. О ее удовольствии, конечно, не было и речи, да и партнер ее — или насильник — не похоже, что был сильно рад. Просто удовлетворение желания плоти. Ничего личного. Ничего лишнего. Он отпустил ее, встал, и судя по всему, стал одеваться. Санса лежала и кусала губу — лишь бы не расплакаться. А он оделся, пошел к двери и по пути бросил: — Теперь ты знаешь, что такое, когда тебя имеют против воли. Тебе это понравилось, а, Пташка? Грязная игра — за грязную игру. И ничего личного. Она кое-как встала через полчаса. Нашла в углу свои вещи, напялила их — внутри все саднило. Хорошо, что пешком идти было не надо. Тесные брюки врезались в промежность, а в мозгу было совершенно пусто. Забылась, блин. Она кое-как дотащилась до выхода и вышла на улицу, толкнув дверью в спину курящего на крыльце Сандора. Тот вскинул на нее глаза — сама беспристрастность. — Ты готова ехать? — Да. Отвези меня. Или нет, лучше я сама. — Не стоит. Я отвезу. У тебя, должно быть, не выветрилось еще. Приедешь домой, пей побольше. Жидкости, в смысле, не спиртного. — Дай прикурить? — А вот этого как раз не надо. И так доза говна перешла разумные границы. — Я с этим полностью согласна. Особенно сегодня утром. — А я как раз считаю, что это случилось ночью. Что ты себе думала, а? Если потрясти кудрями и разоблачиться, то я растаю и потеку ручьем страсти к твоим стройным ногам? Что я, баб голых не видел? Что ты хотела этим доказать? Или показать? Что ты училась не в художественном колледже, а в доме терпимости? Если мне надо такую вот щелку, я еду в город и снимаю проститутку — за пристойную цену. Есть там вполне ничего девочки. Не хуже тебя, а то и лучше — в этом искусстве. Так что — не поразила ничем. Разве что несоответствием. — Чему? — Самой себе. Если ты думаешь, что стала лучше в постели, ты себе даже минимально не представляешь, насколько ты заблуждаешься. Это не то чтобы небо и земля — это небо и пекло. На тебя плохо подействовала столица, девочка. И приоритеты явно не те. Меня ты, по крайней мере, этим не возьмешь. — Я тебя уже взяла. Как минимум, два раза. Ты же и потек, стоик хренов! И думай теперь, что тебе заблагорассудится. Я прекрасно провела время и отдохнула. Спасибо за услуги. Если надо, я буду знать, куда обращаться. А ты можешь и дальше бахвалиться своим клиентам-пропойцам, что спишь с северной наследницей — только на этот раз это будет правдой! Отдай мои ключи! — Ты вообще в своем ли уме? Какие клиенты? Какие твои ключи? От чего? А, от шевви? Лови! Он вытащил из кармана ее связку — со стрелой-брелоком на кольце — и небрежно бросил ей. Санса поймала ключи, не отвечая на его дурацкие вопросы — ишь, как навострился прикидываться шлангом — на ходу разблокировала машину и, скакнув на сиденье (родное, водительское) завела мотор и тронула послушную Импалу. Только доехав до конца выезда с полей, она сообразила, отчего ей так неудобно: она забыла подогнать под себя сиденье после Сандора. Он был настолько ее больше, что в этом положении Санса едва доставала кончиком кроссовки до педалей. Она повернула на дорогу, остановилась и поправила кресло. Открыла окно, закурила и поехала дальше, стряхивая пепел на убегающие назад футы дороги. Пошел он в пекло! Как хотела, так и вышло. Все равно последнее слово за ней. И не будет она плакать — слезы для слабых. Сильные не плачут. Даже когда проигрывают.