The ponies run, the girls are young The odds are there to beat You win a while and then itʼs done Your little winning streak And summoned now to deal With your invincible defeat You live your life as if itʼs real A thousand kisses deep Iʼm turning tricks, Iʼm getting fixed Iʼm back on boogie street You lose your grip and then you slip Into the masterpiece And maybe I had miles to drive And promises to keep You ditch it all to stay alive A thousand kisses deep And sometimes when the night is slow The wretched and the meek We gather up our hearts and go A thousand kisses deep Confined to sex we pressed against The limits of the sea I saw there were no oceans left For scavengers like me I made it to the forward deck I blessed our remnant fleet And then consented to be wrecked A thousand kisses deep Iʼm turning tricks Iʼm getting fixed Iʼm back on boogie street I guess they wonʼt exchange the gifts That you were meant to keep And quiet is the thought of you The file on you complete Except what we forgot to do A thousand kisses deep And sometimes when the night is slow The wretched and the meek We gather up our hearts and go A thousand kisses deep The ponies run, the girls are young The odds are there to beat You win a while and then itʼs done Your little winning streak And summoned now to deal With your invincible defeat You live your life as if itʼs real A thousand kisses deep
Leonard Cohen. A thousand kisses deep
Сандор II Он смотрел, как девчонка села в свою похожую на сигару машинку и укатила. Не то чтобы Сандор о ней очень беспокоился, но все же гнилые мыслишки продолжали шевелиться где-то глубоко внутри его усталой головы. Стоило ее все же отвезти — боги знают, сколько она вчера выпила — она же не сообщила. Какое же количество наперстков нужно одной пташке на грудь, чтобы налакаться до такой степени, что даже попытки залезть в постель к бывшему не будут казаться ничем иным, как детской игрой, Сандор не знал. Факт остается фактом: она напилась, он ее отшил, она из жажды реванша трахнула его, а он в отместку проделал то же с ней. Вот и вся история. То, к чему они теперь пришли. Сандор вытащил еще одну сигарету и закурил. День задался: еще не было и восьми, а он уже был на шестой своей никотиновой соске. Здорово, ничего не скажешь. В этом долбаном мире, впрочем, и от рака легких умереть не жалко. Мир, который превратил их хоть и запутанную, но все же чистую историю в это уродство, другого не заслуживал. Жизнь смяла им кости, переворошила, сплющила все чувства в чудовищной мясорубке, называемой социумом, а теперь — вот вам котлеты с пташками: не изволите ли откушать? Котлеты с пташками, песья отбивная под соленым и горьким соусом из морских водрослей. Как его семя на ее бедрах, как ее слезы после безобразной утренней сцены: непролитые, проглоченные данью ее новой женской гордости. Он затушил бычок о крыльцо, сплюнул и пошел в дом. Кое-как доплелся до спальни, рухнул на кровать. Постель все еще пахла ей: тем, сто лет назад забытым и потом вечно недостающим ему запахом — свежей травы, весенней земли и чего-то еще неуловимого, то ли осенних листьев, то ли морского ветра. Аромат, что дурил голову и останавливал время — даже в этой пародии на любовь, даже сегодня. Теперь ему только и оставалось, что валяться тут полутрупом и воображать, что он вернулся на пять лет назад, и всему еще предстояло случиться — и бездонной ее боли, и бескрайней их любви. А та оказалась не то чтобы ограниченной какими-то лимитами, но скованной своей же природой и формой, что на горизонте событий вдруг начала закручиваться, изгибаться сферой, замыкая их внутри и отражая истину только для тех, кто снаружи. Тех сраных богов, что жрут попкорн и замирают в ожидании самого романтического шоу мира — с встречами, расставаниями, соблазнениями и любовью через силу. И бессмысленными терзаниями немолодого уже человека, который, несмотря на этот факт, продолжал наступать на те же грабли и потом тратил время на идиотский анализ событий. Для чего это все? Завтра все равно не будет — ну, не для них, по крайней мере. Каждый шаг вел все в том же порочном направлении. Вчерашняя выясняловка и сегодняшняя ночь не принесла им ничего, кроме новых обид и сожалений. Они перестали друг друга понимать, перестали друг друга чувствовать. Тыкались, как оглушенные ежи, запертые в темном пространстве, и пугались, и кололи друг друга до крови. Абсурд. Это стоило прекратить. Сандор надеялся, что утреннее его поведение отшибет у Пташки желание переть напролом, не размышляя о методах и средствах. Он не то чтобы проделал это все сознательно, но этот ее взгляд утром… Боги! Довольная, даже гордящаяся собой, будто подвиг совершила! И смотрела так, словно так и надо, и ждала продолжения банкета. От Пташки там и правда не осталось ничего. В его постели притаилось какое-то новое перерождение Серсеи: молодая красивая хищница, берущая то, что ей надо, и готовая точно также его выбросить, когда надоест. Насколько он помнил, Пташка слишком много думала о других: это была отличительная ее черта. Эта рыжая сучка думала только о себе — что есть другие, она и не знала. Даже не подозревала. Зачем он оставил открытой дверь, он и сам не знал. Сандор исходно предполагал, что может выйти что-то подобное. После его заявлений она не могла не попытаться. И на каком-то уровне ему было любопытно, что же она сможет предъявить. Но ее аргументация не имела никакого отношения к делу: если это была не Пташка, то и обсуждать было нечего. А это была не она. Перед ним предстала столичная штучка, ничего не стесняющаяся, наглая и уверенная в том, что стоит только протянуть руку к желаемому — и оно станет твоим. И она взяла. У него не было женщины с конца зимы, когда он, случайно оказавшись в Гавани, решил, что стоит воспользоваться случаем и забрел в один из тех кварталов, где конкуренция была жестче, чем на любой из оживленных улиц города. Были там и молодые — те, что подороже и что редко выходили на работу без сутенера. Перекочевав из загона аутсайдеров в стан добропорядочных граждан, он действовал согласно их логике: исподтишка, украдкой — во мглу в поиске удовольствий. Впрочем, он не стеснялся. Шлюха — ну и что? Эта, что на улице, хоть не скрывает, кто она такая. Когда Сандор ехал с утра домой, то раздумывал: может, ему взять да и жениться на одной из этих ночных бабочек? Те хоть в постели проверены, да и на каком-то уровне будут ему благодарны. Может быть. Потом эти мысли показались ему кретинскими — да так оно и было. Много он был благодарен Пташке за то, что та делала из него рыцаря и пыталась когда-то тянуть к какому-то там свету? Ни фига — его это только раздражало. Пес останется Псом, равно как и шлюха — шлюхой. А Пташка будет и дальше скакать по разным веткам в поисках приключений и развлечений. Чем ближе к лету, тем больше он задумывался — а не бросить ли все это к хреням и не податься ли на восток. Там искали наемников — праведным патриотам страны было неохота участвовать в захватнической войне, а его все же в пансионе муштровали как солдата… Иногда ему казалось, что в условиях отрыва от осточертевшей рутины все будет проще, определеннее. Приказы — и никаких размышлений. В последнее время все начало надоедать, смысл жизни не проглядывался. Опять начались долбаные пробуждения в час волка. От нечего делать Сандор стрелял во дворе по банкам. Он на своей территории — что хочет, то и делает. Во всем нужна тренировка, а в меткости — особенно. В темноте и в неверном свете зари это было даже забавнее. Тяжелее прицелиться — приятнее попасть. Надо было собираться на работу. Вчера он закрылся раньше, значит, сегодня надо как-то компенсировать. И выкинуть из головы эту рыжую соблазнительницу с ее прелестями. Что сделано, то сделано. И как сделано — тоже уже не изменишь. Да, она была хороша. Пташка всегда была хороша, а теперь — и подавно. Как Сандор и предполагал когда-то, она выросла и окончательно сформировалась, превратившись из миловидного подростка в яркую и заметную молодую женщину. Рядом с теми бабами, что бывали у него за последние годы, она искрилась, как алмаз среди булыжников. Но что толку от этого алмаза? Об его острые грани разбиваешься в кровь. Да и стремно подходить слишком близко, зная, что он тебе не по карману. Он же не Уиллас их сиятельство табачный королек Тиррел. Мысль об очкарике вызывала глухое бешенство. Он был достоянием Сансы Старк, но та же Санса Старк рисовала его, Сандора, в общем, кладя с высокой башни и на тогдашнего жениха, и на то, что подумают окружающие. И вместе с тем, откровенно глумилась над ним сейчас, то строя из себя недотрогу, то накидываясь на него в ночи, как сучка в период течки. Сколько Сандор ни пытался, свести это все воедино он не мог. Слишком много фактов, поступков, параметров, жестов, противоречащих один другому. У этой девчонки было слишком много костюмов. И слишком прихотливо она их меняла. Где там настоящее, а где наносное — хрен ее знает. Лучше и не пытаться понять. В постели с ним была незнакомка — ничего не напоминало ту трогательную нежность, которой он был обезоружен пять лет назад. Эта знала, что делать с мужчиной, доставляя удовольствие и ему, но прежде всего себе. Она завела его неимоверно, — да и как было не завестись! Эта девица вышла из его предутренних снов — с лицом ангела, с темпераментом ведьмы. Отдалась ему безо всякого стыда, в открытую, не скрывая своей похоти. Но, как и с Серсеей в свое время, имея ее, Сандор испытывал отчетливое ощущение, что имеют его. Это так отрезвляло, что в какой-то момент он уже не смог продолжать. В его постели будет только один мужик — он сам. И использовать себя он никому не позволит. Даже этой рыжей стерве, что прикидывалась Пташкой. Так он оправдывал себя пока, смывшись от нее, спящей — на вид чистой воды ребенок, невинный и усталый, как много лет назад — ушел курить, в чем мать родила, в гостиную. Потом, успев замерзнуть и заскучать за десять минут, прошел обратно: проверить, а не приснилось ли ему все это? Сандор вполне допускал, что и такое возможно. Дурная голова и похоть что только не выдумают. Может, она спит себе в гостевой, куда он зашел глубоко за полночь — посмотреть на то, что осталось от Пташки. В комнате было так темно, что он был вынужден включить свет в коридоре и открыть настежь дверь. Она и не дрогнула. Спала, ровно лежа на спине, руки под одеялом — словно в гробу. Если бы не мерное движение груди в такт дыханию, можно подумать, что она и вправду только красивая кукла, восковая фигура, как те, давнишние в музее. Или что она мертва — уже много лет назад, а он, как дурак, все ходит вокруг и надеется услышать вздох, сорвавшийся с холодных губ. Все это были химеры, подумал он тогда и вернулся к себе. Запер дверь, но через несколько минут встал и приоткрыл ее. Порой призракам нужно приглашение — сами они слишком стеснительны. Пусть хоть химерой, покойницей, не теплом, холодом — но заглянет. Лишь бы это была она. Он забылся тяжелым сном, в котором искал в темной мутной воде ее тело, а находил только податливый воск, что плавился в руках и утекал меж пальцев обратно в море. А проснувшись, обнаружил перед собой ее во плоти: куда тут было устоять! Когда Сандор поутру все же решил вернуться в собственную спальню, рассудив, что, как бы ни пришлось действовать, лучше это делать все же в одетом виде и уповая на то, что она еще спит, то, конечно же, обнаружил, что девица проснулась и с видом любопытной кошечки теперь взирала на него со смятой подушки, вся встрепанная, но от этого не менее желанная. Как она смотрела! Никто так не смотрел на него, даже Серсея. Словно он был ее неоспоримой принадлежностью — от самых последних закоулков его запыленной души, до тут же пришедшего в боевую готовность члена. Словно она имела на это право. После своего очкарика. После этой пакости с выставкой — явным очередным поводом над ним посмеяться. После той ночи и следующего утра с колечками! Берет, что пожелает, не спрашиваясь, распоряжается им, как хочет. Ну что ж. Берешь ты — будь готова получить то же в ответ. Постель — это всегда игра на двоих. Теперь очередь была за ним. Унизить женщину не так трудно — достаточно обращаться с ней, как с самкой. Природа сотворила ее такой не для того, чтобы искать удовольствия, а чтобы продолжать род и давать самцу возможность спустить пар. Не брать, давать. И он взял, что хотел. Забыв обо всем остальном, выкинув из головы все мысли о том, что на каком-то уровне она еще, быть может, осталась прежней Пташкой. Задача двух тел решается просто, особенно если между ними кровать. Акт — назвать это чем-то другим не поворачивался язык — не принес ему никакой радости, кроме привычного ощущения опустошения, за которым не последовало ни успокоения, ни нежности — хуже, чем удовлетворять себя самому. Там хоть были мечты, картины перед глазами, а тут — жесткая реальность и больше ничего — места воображению не было. Не глядя на нее, он встал, оделся и вышел. В дверях бросил ей фразу, которую мусолил еще с ночи. Она подняла на него глаза, и Сандор с ужасом узнал этот взгляд — Пташкин. Так она глядела много лет назад на Джоффри и поначалу даже на него, до того, как все закрутилось. Она-таки добралась сюда, вернулась — а он в ответ сотворил с ней то, что ему и в страшном сне бы не приснилось. Она все смотрела, не моргая, а он, не помня себя, вылетел за дверь. Если до этого там что-то еще и жило — между ними, то теперь уж наверняка умерло. Останется только этот прощальный взгляд — и возможные последствия. Он так и не смог задать ей вопрос о том, были ли у нее проблемы после той весенней ночи. По совести сказать, он боялся. Эта новая Санса вполне могла выпятить подбородок и заявить, что да, были, но что ей какое-то легкое недоразумение: это всего лишь аборт, и все так делают. Такою правду он слышать не хотел, а другой явно не случилось. А теперь все те же грабли. У него было, чем предохраняться, но она не дала ему времени даже ящик открыть. Что ж, это был ее выбор. В итоге это всегда выбор женщины. Он прошел в гостиную, вытащил из буфета новую пачку сигарет — она явно ему понадобится. Захлопнул открытое с вечера окно — снаружи было солнечно, но ветрено: еще стекло, чего доброго, разобьется, пока он будет на работе. По дороге обратно бросил взгляд на диван: там все еще валялись снятые рамки — картинка и фотография. Фотография, конечно, оказалась сверху — оттуда на него взирала вечная, теперь уже навсегда, видимо, потерянная Пташка. Да и не было, наверное, никогда никакой Пташки, а просто была девочка Санса Старк, что выросла из старых игрушек и теперь ищет новых ощущений. Новых стимулов для творчества. Он взял обе рамки, одну лицом к другой и сунул их, не глядя, за дверь чулана. Пока туда, а потом выбросит. Или при случае отдаст ей. Хватит иллюзий — слишком жестокой правдой они оборачиваются для них обоих. Теперь он, по крайней мере, знает, как она выглядит с длинными волосами. Радости от этого знания не было никакого. Что за дебильная шутка судьбы: овладеть, чтобы потерять? Но такая была его жизнь. Такая судьба. Приходилось брать, что есть. Сандор вышел на крыльцо, навесил на дверь замок — давно надо сменить эту идиотскую систему на что-то более современное, а то как в каменном веке — и зашагал в сторону дороги. Машина вчера осталась у лавки, но миля прогулки его не пугала. Заодно и голова проветрится. Время вновь восстановило свой бег — значит, надо было двигаться дальше. Выбора ему никто не предоставлял.