Холодная война

POV Hizumi Когда я вышел из дома, дождь, поливающий город целый день, взял недолгую паузу и застал меня уже в дороге, а поскольку возвращаться из-за него и тратить на встречу, которую я загодя окрестил чертовой, лишние полчаса мне казалось дурной затеей, я лишь сильнее натянул капюшон и спрятал руки глубже в карманы. Не так уж и далеко. Свернув на перекрестке вглубь старых двориков, я недолго поблуждал ими, уворачиваясь от прохожих и перепрыгивая лужи, пока за пеленой ливня не замаячил район куда более современной застройки. Однако возле крепкой дубовой двери под узорчатым козырьком я все же замер, болезненно закусив губу: тут размещались мастерские с крохотными сувенирными магазинчиками, торгующими изделиями ручной работы. Эдакое пристанище муз. И почему ты не живешь в собственной студии за одной из таких дверей? Тебе бы понравилось. Вздохнув, я пошел дальше, туда, где карниза никогда не было и этаж взметался высоко над землей. Бетонная лестница в две ступени послужила мне преградой, в которую уперся мой путь, и, переводя сбившееся дыхание, какое-то время я мок под дождем. По спине полз предательский холод, сердце колотилось где-то в районе горла – место ярости, толкавшей меня прежде вперед, вдруг занял неизвестно откуда взявшийся страх... Как глупо. Как тяжело. Твой огромный дом, настолько же рослый среди остальных зданий, как ты среди прочих людей, смотрел на меня пустыми глазницами потемневших окон, где-то распахнутых, где-то приоткрытых, где-то запертых наглухо, и был в этом неживом взоре какой-то немой упрек. Меня больше не ждали здесь. Я нервно потеребил перстень на пальце, прощупав уголки квадрата печатки, дабы хоть чуть-чуть успокоиться. Я практически не рассчитывал на конструктивную беседу, но если меня хотя бы не выставят за дверь, это будет уже победа. По крайней мере, смогу утешить совесть тем, что пытался – кто ж виноват, что не удалось. Самое печальное, что на сей раз я даже не знал, в чем дело-то, верней, догадывался... правда, это слишком несправедливо. Ты обозлился на меня из-за той кривой песни? Допустим, однако пока еще в нашей группе я вокалист, что автоматом значит: играть лирического героя твоего творения придется мне. Я не против, я могу встать на место кого угодно, попытаться понять его чувства, мысленно пережить чужую судьбу. Но не сейчас. У каждого свои моральные принципы, уж прости, если они у нас с тобой так разительно разошлись. Я сказал тебе правду, зачем же ты врешь в ответ?! Мне тоже бывает больно, Карю. Представь себе. Больше всего на свете я ненавижу ложь и лицемерие, особенно – за спиной, терпеть не могу зависших конфликтов, недосказанных слов! Бесил сам факт, что вместо того чтобы сесть и решить вопрос ты закрылся и теперь игнорировал меня, упорно делая вид, будто меня не существует: мы почти не пересекались на репетициях, мои сообщения висели без внимания, а при редких встречах ты всегда находил, чем заняться, дабы даже не поздороваться... Почему ты объявил мне войну? За что? Я не чувствовал за собой вины. Хорош уже. Я устал, Карю, пора расставить точки над «i». Пересилив собственный страх, удушающе сдавливающий мне горло всякий раз, когда я представлял наш будущий разговор, замучившись ждать у моря погоды, я отыскал эту чертову песню – хоть какой повод заявиться к тебе. И вот я был здесь. Чтобы не смалодушничать в последнюю секунду, резко выдохнув, в два прыжка я преодолел ступени и нажал знакомую кнопку домофона. Давай. Ты ответил не сразу: наверное, колебался, пускать ли нежданного визитера или попросту притвориться мертвым (хотя последняя затея была бы идиотской: со двора я прекрасно видел свет твоих окон). С меня страшно лила вода, дождь сделал свое черное дело, превратив меня в потрепанное жуткое чудище... что ж, надеюсь, годы на рок-сцене закалили тебя. Совсем скоро я предстал пред тобой на полутемном пороге. Ты был какой-то заспанный, белесые пряди с отросшими темными корнями торчали во все стороны. Вяло почесав макушку, ты откинул их, открыв нездорово серое лицо (впрочем, может, так просто казалось в тусклом подъездном освещении). Перешагивая порог, я ощутил, как меня окатывает сухим горячим воздухом, и почти задохнулся, наскоро стаскивая куртку. - Пешком шел? – воткнулся в спину смешной вопрос. Издеваешься. Я разумно сымитировал глухоту. – Есть хочешь? – еще одно, не менее гнусное, наигранно-будничное, словно ничего не случилось, словно это я, а не ты, объявлял бойкот. Да как вообще можно думать о еде в такой нервной обстановке?! - Нет, – буркнул я, спеша прекратить этот утомительный фарс. – Вот. Это твое, – вытащив свой единственный козырь, протянул тебе, ожидая реакции – бурной не бурной, по крайней мере, заметной, но ты лишь улыбнулся краешком губ да, приняв подношение, поблагодарил с таким видом, будто эта мелочь давным-давно перестала иметь для тебя значение. Сбитый с толку, я окончательно растерялся: выходит, я зря готовился, холод с твоей стороны не связан с этой гребаной песней?.. Сначала в голове все запуталось, но потом неожиданно прояснилось, и я понял вдруг, что не нужен здесь. Обыденным вечером в совершенно чужой квартире мое появление было лишним, а сам я ошибся адресом, опоздал лет на двадцать, завалившись на ночь глядя с какими-то старыми заплесневелыми проблемами в дом, где меня даже не помнили. Мне стало душно, резко развернувшись, я рванул к выходу, услышав вслед: - Стой. Обсохни хотя бы. Я сделаю кофе. Простое человеческое внимание, дружеская беседа без выяснения отношений не значились в моих планах, так что я сдался, сам не зная, зачем. На улицу не тянуло, хотя и говорить с теперь чужим человеком мне было не о чем. Прищурившись, я окинул тяжелым взглядом долговязую неустойчивую фигуру, облаченную в нечто бесформенное, пепельно-черное, как будто пыльное, пытаясь угадать, кто передо мной: все тот же до боли родной Карю или уже кто-то посторонний. Так и не решив, пробормотал что-то нескладное, не помню, что именно, но пять минут спустя мы, благополучно перебравшись в гостиную, пили горячий обжигающий кофе из твоих кружек. У одной из них есть щербинка, совсем крохотная, едва заметная, но мне нравится, и я всегда выбираю ее. Ты вел себя странно: даже не заикался о нашем конфликте, проявлял ко мне должную заботу, предложив переодеться, правда, я отказался: моя одежда, свободная и удобная, не в пример новомодному убийственно узкому барахлу, которое кто только сейчас не носит, просохла быстро, к тому же я согрелся под работающим обогревателем. Никто ничего не говорил. Я не привык начинать беседу, а сейчас, не представляя даже, с какой стороны подступиться, терпеливо ждал твоей инициативы, однако ты, нервируя меня, хранил глухое молчание. Что оно значило, оставалось только догадываться, нужно было что-то сказать, но что? Ты закурил, почему-то не спросив у меня дозвола, но я решил не лезть с комментариями, просто повернув ручку на окне и впустив в комнату свежий вечерний воздух – ливень тут же оглушил меня, охладил легкие. Так. Ладно. Проехали. Ну ее, ту пошлую песню, если бы ты сейчас всего лишь признался, что соврал, отправляя к дьяволу мое последнее творение, я бы простил тебя и мы помирились бы, как много раз раньше. Но как выбить из тебя истину? Длительные размышления в сырости, с течением времени все сильней пропитывающейся вонючим дымом, коловшим нос, меня вконец утомили. Ты не хотел помогать мне, и я не выдержал, поднявшись на ноги с намерением уезжать. Заказав такси, еще раз прокрутил в голове неприятные воспоминания, лишь после этого заметив: целый вечер зря просидели! Зачем ты пригласил меня в дом? Из вежливости? Чтобы я скрылся от непогоды? А разве не чтоб объясниться?! Кажется, я себя окончательно накрутил, потому как вертевшийся в голове вопрос был все-таки произнесен вслух: - Тебе правда не понравился текст? К счастью, в этот момент на тебя я не смотрел и не видел твоей реакции – иначе точно бы сбился. Не поднимая глаз, принялся по памяти цитировать твой циничный текст: - Слишком запутанный, сложный, не поймут. Херню какую-то написал. И тема дурацкая, тебе не близка ни разу? – лишь закончив, решился встретиться с твоим взглядом. Дальше все шло как по нотам: я был предельно честен, ты же – предсказуемо капризен, как барышня. Мне аж подурнело, когда я услышал в ответ надутое: - А ты правда считаешь это похабщиной? Я разозлился. Тоже мне «конструктивный диалог»! Переливание из пустого в порожнее, какие-то детские обиды. Продолжая вилять, ты, зараза, так и не признался, что врал мне в отместку за мою честность, что не читал текст, что глазами пробежался наискосок да и отбросил, решив причинить мне боль, ляпнув, что он не подходит. Я не верил тебе тогда, не верил и ныне, я ведь помнил, я не забыл, как ты делился мыслями, и в своих стихах всего лишь отразил твои идеи. Твои, Карю! Как тогда, твою мать, они могут быть тебе «не близки»?! Внутри меня пылал гнев, но внешне я сохранял спокойствие. С трудом, если честно, искренне желая наброситься на тебя, припереть к стенке и высказать в лицо все, что я думаю об этой хреновой ситуации, но раздался звонок таксиста. Нам опять помешали. - Может, передумаешь? - Нет. - Я про такси. - Тоже нет. Я ушел. Вышел через дверь и побежал вниз по лестнице, стараясь согнать злость через физическую нагрузку – слепую, глупую злость на тебя, на себя, на всех... Уже усевшись в машину и проговорив шоферу свой адрес, невольно взглянул на твое окно: ты закрыл его и теперь стоял там, в белом пластиковом квадрате. Правда, из-за включенного света в комнате ты видел лишь собственное отражение, как всегда, думая только о себе. Как, впрочем, и я – из принципа или по привычке. Господи, во что выльется наша холодная война и чем она в конце концов завершится? Погладив раму звуконепроницаемого стекла, покрытого сетью катящихся круглых капель, я почему-то вдруг вспомнил твою улыбку, подаренную мне на прощанье – такую красивую, такую дикую. Раньше она, что бы ни случилось, служила тебе неизменным спутником и всегда подбадривала меня лучше любых речей. Я отчаянно скучал по тем мирным дням. И по тебе тоже, но что мог сделать?.. Все рушилось. Печальные мысли уносили меня прочь от оживленных проспектов, смазанных в потоках дождя, а вокруг мельтешил огнями и выл сиренами равнодушно-циничный Токио, такой тесный, на самом деле. Вечер кончался медленно-медленно, и мне впервые в жизни не хотелось домой.